«…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975) - Одоевцева Ирина Владимировна
46
25 июня 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Разве я, а не Вы не ответили на последнее письмо? Мне казалось… Но я не настаиваю. И ведь это, в сущности, не важно. Важно, чтобы оставался душевный контакт, а он у меня с Вами не прерывается.
Понимаю и сочувствую Вашей чрезмерной занятости. Я сама испытала ее в этом году. Окончить и сдать рукопись «На берегах Невы» оказалось чрезвычайно трудно и даже мучительно. Никогда ни одна из моих книг не требовала столько работы, на которую я не способна.
Я печатала «Берега» отрывками[289], а когда пришлось их приводить в порядок и сводить концы с концами, впала в отчаяние.
Теперь это, слава Богу, позади и остается просто ждать, когда книга наконец выйдет[290].
Постараюсь, как могу, ответить на вопросы о Жорже:
Фамилия его матери — Брау-Брауэр фон Бренштейн. Предки его — голландцы, но триста лет тому назад переселились в Польшу. Они имели баронский титул, которого лишились за участие в польском восстании. Два его предка участвовали в Крестовых походах. Все, и с отцовской, и с материнской стороны, были военные. Отец его служил в гвардейской артиллерии и был после турецкой войны, вместе с Мосоловым[291], адъютантом Александра Батенбергского[292].
«Те иль эти»[293], по всей вероятности, навеяно пушкинским «эти вот и те, те, те»[294].
Т.Г. Терентьева[295] — бывшая заведующая Чеховским издательством.
«Мудрости земной», по всей вероятности, просто ирония.
Большая часть архива хранится у меня. Небольшую часть я передала
в архив Йельского университета[296].
Кстати, я была бы Вам очень благодарна, если бы Вы прислали мне хотя бы несколько писем Жоржа. Все Ваши к нему сохранились.
Ю<рий> К<онстантинович> передал мне, что Вы хотели бы получить мое искалеченное «Одиночество»[297] в виде библиографической редкости. Посылаю Вам его с моими поправками.
Жаль, что в этом году Вы не собираетесь в Европу. Я надеюсь в сентябре поехать в Швецию, а позже еще и в Мюнхен.
Шлю Вам обоим мои самые сердечные пожелания.
Ваша И. Одоевцева
47
11 июля 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Письмо вдогонку к первому — не можете ли Вы быть таким милым и вторично переснять портрет Жоржа из «Аполлона»?[298]
Меня просит издатель портрет Жоржа для «Берегов Невы». Присланный Вами еще в Иер снимок у меня кто-то утащил, когда я переезжала в Ганьи.
Надеюсь, что письмо еще дойдет — Вы еще не уехали на вакансии. Желаю Вам еще раз как можно приятнее их провести и хорошо отдохнуть. Сердечный привет Лидии Ивановне и Вам.
Ваша И. Одоевцева
48
20 августа 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Спасибо за Ваше письмо. Надеюсь, что Вы и Лидия Ивановна хорошо отдохнули.
Впрочем, у Вас ведь круглый год лето, не то, что у нас — мы мерзнем и сейчас, в августе, и нам к тому же обещают раннюю и суровую зиму.
Я буду Вам очень благодарна, если Вы переснимете портрет Жоржа из «Аполлона».
Я предполагала, что мною «закончен труд, завещанный от Бога»[299]. Оказывается, нет. Надо еще добавить две главы. Об Ахматовой и Анненкове.
Об Ахматовой я сначала не хотела писать, так как она гнусно поступила по отношению к Жоржу в «Воздушных путях»[300], выставив его каким-то вралем, хвастающимся своей вымышленной близостью с Гумилевым и с ней. Оскорбилась же она тем, что Жорж в «Петербургских зимах» ее недостаточно превознес и даже посмел помянуть о поданной ей прохожим копейке — по рассказу Ольги Судейкиной[301].
Но раз она умерла — то какие могут быть с нею счеты?
Напишите мне подробно о Вашем кусающемся песике — какой он породы, возраста и цвета. Нет ли его фотографии?
Желаю Вам обоим всего самого хорошего.
Ю<рий> К<онстантинович> просит передать Лидии Ивановне и Вам привет.
Дружески
Ирина Одоевцева
49
17 сентября 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Большое спасибо за фотоснимки. Вы мне этим сделали настоящее одолжение.
Но, к сожалению, второй снимок не тот, на котором Жорж. Это для меня два «анонима», не догадываюсь даже, кто они[302].
На рисунке, где Жорж — он стоит на коленях на диване, en fass на диване, — там, если я не ошибаюсь, и Мандельштам[303]. Должно быть, в другом номере.
Хотите ли Вы, чтобы я вернула Вам этих двух «анонимов»?
Вы ничего не написали мне про «кусачего песика» — он меня очень интересует, как вообще все собаки.
Я уже начинаю «Берега Сены». Но совсем в другой манере.
Там, кстати, будет и наша с Вами и Лидией Ивановной парижская встреча, незабываемая для меня.
Надеюсь, что Вы все-таки хорошо отдохнули и набрались сил для Вашей дальнейшей чрезмерной работы.
Вы, наверное, видели Моршена. Почему он мне перестал писать? Ведь я всегда к нему хорошо относилась.
Желаю Лидии Ивановне и Вам всего доброго.
С сердечным приветом
Ирина Одоевцева
<На полях:> У меня радость — мне предложили издать полное собрание сочинений Жоржа. Не осталось ли у Вас все-таки его «размахайчиков» и первого «Отплытия на остров Цитеру»?[304]
Я была уверена, что это письмо давно отправлено, простите, ради Бога.
50
22 мая 1968 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Большое, огромное спасибо за оттиск и за лестный, хотя и очень запоздалый отзыв о «Берегах». Я думала, что первые «Берега» потерялись, чем и объясняется посылка вторых — Вам и Маркову[305].
Меня очень радует, что Вы написали о Жорже[306]. Пора вспомнить о нем. Здесь его совершенно забыли, будто его вовсе не было.
Зато из России приходят известия, что там им начинают интересоваться — Евтушенко, приезжавший в Париж, читал его стихи наизусть, и несколько советских корреспондентов Ю<рия> К<онстантиновича> настойчиво просят прислать им «все книги Георгия Иванова», что — сами понимаете — невыполнимо.
Вы совсем по-новому подошли к стихам Жоржа. Кстати, могу подарить Вам еще одно самоповторение: в «Посмертном дневнике» в «Кошка крадется…» —
Небо в окне, как персидская шаль,А в «Садах»:
И дальний закат, как персидская шаль[307].Я теперь и у себя ищу цитатности, а раньше я и у Жоржа не замечала ее. И как правильно — это у него началось с «Распада»[308].
