«Хочется взять все замечательное, что в силах воспринять, и хранить его...»: Письма Э.М. Райса В.Ф. Маркову (1955-1978) - Райс Эммануил Матусович
Дальше — он все портит. Но у него в других местах есть (хотя и весьма редко) еще лучшие отдельные строчки, но я наизусть не помню, а книг его — не достать.
Я нарочно взял поэта крайне слабого. Но если мы подымемся к Подолинскому, Щербине, Вл. Соловьеву или к любому современнику Пушкина, то найдем, иногда, удивительные стихотворения, от которых трепещешь. Мало (по 1-2-3 на автора), но они есть.
Так что, по-моему, «первый ряд» включает не только Пушкина, Тютчева или Лермонтова (a propos у последнего, пожалуй, 9/19 стихов — макулатура, черновики, хуже Байрона), но и Сумарокова, Плетнева, Бутурлина или Асеева, хотя и в незначительных дозах. А все, что ценно — заслуживает быть не только отмеченным, но и… любимым!
А Рафальский (при правильности Ваших замечаний) — большой мастер, работник, умный, одаренный вкусом человек, и, по-моему, у него можно найти больше и лучше, не только чем у Фофанова, но, напр<имер>, и у Брюсова (кроме самых первых его «шалостей» вроде «журчащей Годавери», которая все-таки тоже не «Бог ведает что»), несмотря на незаслуженную знаменитость последнего, который тоже — замечательный критик и знаток литературы, человек глубокого и подлинного литературного опыта, но поэт — никудышный, автор иллюстраций для теории литературы. Одарченко может воскреснуть (он просто перепился), но и того, что есть, достаточно для маленького, но неотъемлемого листа в русской поэзии (на уровне, напр<имер>, Плетнева или Подолинского, а то и повыше). Верно — у Ильинского «плохое перевешивает» — потому он и Ильинский, а не Блок, или хоть Одоевцева. Но раз хорошее есть (а оно есть) — то плохое просто не интересно — оно мусор, в котором петух-критик и должен отыскивать жемчужное зерно. Да и у Лермонтова «плохое перевешивает», да еще как. Но Вы ведь за это его не сбросите со счетов.
Поэтому (а никак не «по знакомству» — я не таковский!) я не потерял надежду и на Вас. Ведь нашел я совсем всерьез хорошие стихи и у Маковского, и у Адамовича. Раз Вы поэзию любите и стихи пишете — то «надежда есть». Брюсов считал, что если у поэта нашлись 2 живые строчки — то «надежда есть». Ау Вас в «Гурилевских романсах» и даже в не понравившемся мне «Раю» (я его, a propos, перечитал — и… не переубедился), боюсь, что Вы срезались на желании непременно написать длинную. Это весьма опасная штука. Для этого нужно Пушкина или minimum Хлебникова. Даже у Баратынского (поэмы скучны и не нужны) есть больше, значительно больше. Так что, как хотите, я Вас не неволю (на мнение «критиков», кроме Вас и Маковского, мне наплевать), но я бы жалел, если бы хорошие Ваши стихи в мою антологию не попали. М. б., у Вас есть такое, к чему любишь возвращаться — жаль его не включить. А если бы тут было только «знакомство» — то неужели стал бы я Вам писать правду, с риском Вас обидеть и (если бы Вы были иным человеком, а таких «иных» — большинство), м. б., получить в Вашем лице дополнительного врага? Но людям, к которым я хорошо отношусь, я имею обыкновение говорить правду (даже неприятную), комплимент с моей стороны — признак неуважения — нечто вроде зонтика в дождь — раз он все равно болван, зачем даром испортить шляпу? Вам я комплиментов делать не хочу. Могу ошибаться (вот Иваску ведь — понравилось), но говорю искренне. М. б., другое понравится больше.
Желаю Вам благополучного заключения Ваших хождений по бюрократическим мукам[124]. И я глубоко, органически ненавижу все, что начальство и канцелярщина, и к тому же абсолютно беспомощен, когда удары сыплются на меня с этой стороны.
Будьте здоровы, не обижайтесь — пишите.
Ваш Э. Райс
P. S. Случайно нашел в каком-то сборнике Вашу статью о Лозинском[125]. Вы меня и уговорили взяться за его перевод «Божеств<енной> комедии» как за русское произведение. Читаю. Увидим. Сообщу Вам мои впечатления.
P. P. S. Было бы интересно Ваше впечатление о советской антологии. Нашли ли Вы в ней хоть что-нибудь живое, по Вашей оценке, чего Вы раньше не знали? Я лично — нашел. Напр<имер>, Луговского, которого до сих пор считал только более или менее способным подхалимом (его одиозные «стихи» о басмачах, по которым видно только одно: животный страх большевиков перед ними). Но на этот раз, напр<имер>, «Песнь о ветре» — не лишена подлинного чувства природы. Так что я взялся за его более объемистый сборник и там, среди очередного подхалимажа (в общем почти что неизбежного), нашел еще 5–6 хороших стихотворений и одно — замечательное «Черное озеро» (отмеченное, впрочем и «Лосевым»). Похоже, что поэт он настоящий, даже неплохой и, м. 6., после освобождения мы откроем у него подлинную, большую поэзию, пока что находящуюся под запретом. То же я бы сказал и о Мартынове, и о Недогонове[126], и о Стрельченко, и о Коваленкове (поэты, сборники которых я уже просмотрел и которые, в большинстве случаев, имеют стихотворения лучшие, чем те, которые приведены в антологии. Интересно было бы узнать Ваше мнение — пусть и уничижительное. Обратите внимание на то, что если бы судить, напр<имер>, Заболоцкого или Васильева по ней — то, хотя они и донельзя исковерканы, все-таки видно, что они из ряда вон выходящие.
15
Париж 29 июля 1962 г.
Дорогой Владимир Федорович.
Прежде чем благодарить Вас за Вашу диссертацию о Хлебникове[127], я счел своим долгом ее прочесть.
На сей раз «долг» оказался приятным — Ваша диссертация чрезвычайно интересна и, что почти никогда не случается с «научными» работами — жива. Вы действительно расчищаете путь для лучшего понимания Хлебникова каждому из нас. Вы рьяно придерживаетесь «формального» метода. От этого результат обычно получается какой-то топорный, мертвый, — мертвое нагромождение материалов, даже если оно и на самом деле что-либо доказывает или опровергает. Часто кажется, что одной-двух цитат в подтверждение своего утверждения было бы достаточно. Так нет, «формалист» обычно считает своим долгом вывалить перед читателем всю свою картотеку! Думаю, что это — преувеличение, и многие из лучших критиков и аналистов современного запада цитируют менее обильно (напр<имер>, A. Tate, Fritz Martini[128] или Georges Poulet[129]). Но у Вас то, что на первый взгляд кажется обычным формалистским перегибом, на самом деле оказывается полезными элементами для лучшего, более подробного объяснения текста. Так, напр<имер>, часто бывает с просодическим анализом стихов Хлебникова, почти всегда к чему-нибудь интересному приводящим.
Не знаю почему — то ли Ваша талантливость из русских статей (Ваш английский текст все-таки лишен свойственного Вашему русскому тексту стилистического и архитектонического блеска. Но, м. б., Вы его избегали сознательно, чтобы не перепугать высокопоставленных университетских мумий, которые должны были решать Вашу судьбу), то ли моя любовь к Хлебникову (все, что касается Хлебникова — хорошее) — но Вашу книжку я прочел с удовольствием и, как видите, в сравнительно короткий срок.
И у Вас — большая любовь к Хлебникову. Вы сумели внутренне вжиться во все обстоятельства его жизни и творчества, что Вам часто помогало освоить такое, чего до Вас ни я, ни другие поклонники (и даже критики) Хлебникова как следует не понимали.
Получив Вашу книжку, я пожалел об известной Вам продаже мною его шеститомного издания: вот где был бы благоприятный случай ко многому вернуться и многое пересмотреть в новом свете! Теперь же для этого пришлось удовлетвориться нарочито крохотным изданием 1960 года, по— моему посильно хорошо сделанного Степановым[130].
