Драконы грома - Парнов Еремей Иудович
После долгого пути по каналу Иен лодка пристала у небольшого базарчика. Под навесом из пальмовых листьев торговали связками курительных палочек, ладанками, амулетами, священными заклинаниями. Старухи повесили на грудь пластинки с Буддой на лотосе, украшенные пятью разноцветными шелковинками, олицетворяющими стихии, и весело зашагали в гору. Полуденный зной был в самом разгаре. Раскаленный воздух звенел от стрекота насекомых. Слепил глаза неистовый свет.
Перед глазами ярко зеленела почти отвесная, заросшая цепкой ползучей растительностью стена. Мечевидные зазубренные листья и длинные стебли с загнутыми шипами делали ее неприступной. Узкая каменистая тропка, круто уходящая вверх, совершенно терялась в первозданных дебрях.
Какой невероятный, всепоглощающий порыв подвигнул человека поселиться в диких джунглях, где все враждебно, чуждо людской природе, где, кроме немыслимой удаленности от суетных соблазнов мира, нельзя ничего обрести. Год за годом и век за веком вырубали отшельники каменные ступени и белым щебнем, чтобы не заплутать в ночи, мостили тропы. В известковых кавернах воздвигали они алтари, метили священным знаком источники, из многотонных плит, странно звучащих под ударами камня, высекали образы богов и чудовищ.
Сверкая желто-зеленой глазурью, стояли многоярусные башни перед зеленым пологом дикого леса. В них пепел и угли погребальных костров. И прежде чем почтить богов, люди молитвенно складывали ладони перед этой горсточкой праха.
Вместе с другими паломниками я зажег свечу перед позолоченными статуями, наряженными в праздничные одежды, и отправился в дальнейший путь, стараясь не отстать от соседей по лодке.
— Скажите, сестрица, — обратился я к девушке. — О чем вы просили богов у алтаря?
— Я благодарила за весть об отце. Не сердитесь на меня, старший брат, но этого требовал обычай. И не думайте, пожалуйста, что я верующая. — Она лукаво заглянула мне в глаза: — А зачем вы сами поставили свечку, если не верите в милость святых отшельников?
— Мне захотелось, чтобы моя свеча курилась рядом с вашей.
Обогнув возвышенность, мы вышли на открытое место. Жаркий иссушающий ветер с лаосских гор задувал теперь прямо в лицо. В глаза летела колючая известковая пыль. С лесистого склона скатывались черные лоснящиеся черви, похожие на кольца марсельской колбасы.
— Давайте поскорее пройдем это место, — трудно дыша, сказала девушка. — За поворотом должна быть тень, и мы сможем немного передохнуть.
Но еще долго пришлось взбираться по каменистой тропе под палящими лучами солнца. Влажность была выше ста, а температура приближалась к сорока градусам.
Будь я сейчас один, то ничком свалился бы под первым же деревом и остался там до тех пор, пока не выровнялось бы дыхание. Перед глазами колыхалась жаркая красноватая мгла. Казалось, что невозможно сделать ни шага дальше. Почти теряя сознание, я все-таки продолжал взбираться все выше и сам поражался тому, что еще могу идти. Щадя чужеземца, девушка пошла медленнее, терпеливо дожидаясь, когда я отставал. Она уже ни о чем не спрашивала, а только подбадривала веселыми возгласами.
— Теперь уже близко! — неустанно повторяла она.
Но до конца все еще оставалось далеко, и негде было даже присесть на узкой тропе. Среди устилавшей редкие ниши пыльной сухой листвы шуршали лесные клопы и многоножки.
Я пришел в себя от ласкового прикосновения.
— Здесь мы отдохнем, старший братец, — тихо сказала девушка, увлекая в густую тень пальмовой кровли.
Там, на бамбуковых, устланных циновками подмостках, блаженно подремывали усталые путники. Добродушная толстуха с яркими от бетеля губами распаренным черпаком из кокоса щедро разливала чай. В кипящем чане вместе со свежими чайными листьями мелькали ветки. С первыми глотками горьковатой обжигающей жидкости вернулась способность воспринимать мир во всей его полноте. Вкусный запах дыма щекотал ноздри. Я радовался беззаботному смеху голых ребятишек, кувыркавшихся в пыли, и полной грудью вдыхал живительный, почти осязаемый сумрак. В дальнем углу сидел худой старик. У его ног стоял горшок с вязкой зеленоватой жидкостью, в которую он обмакивал тонкие бамбуковые стрелы. Перед домашним алтариком стояло блюдо с белыми и лиловыми лепестками. В дыму курений смутно золотились подношения: бананы, плошка риса, медная кружка с водой.
Приободренные отдыхом, мы зашагали по горячему щебню, вспугивая стрекоз. О близости пещер свидетельствовали все чаще встречавшиеся каменные жертвенники, где шелестели под ветром засохшие цветы. Окруженные колючей изгородью ананаса, одиноко высились деревянные божницы, насквозь источенные термитами. На расчищенном от ползучих растений известковом склоне были высечены магические символы, позеленевшие от времени и туманов.
Наконец тропа выровнялась и впереди показался красный мостик, за которым виднелись ворота с иероглифами и вечный спутник тюа, вьетнамской пагоды, — дерево дай.
Когда мы вошли под своды пещеры, мне показалось, что я заглянул в ад. Глубоко внизу клубились густые пары, пронизанные жгучими точками тлеющих свечек. Густой запах можжевельника и сандала царапал горло, ел глаза. Высоко под каменной аркой гулко перекатывалось эхо. Потревоженные летучие мыши метались во мгле. От вечного дождя, которым проливались охлаждавшиеся под каменным сводом испарения, земля под ногами разбухла и сделалась скользкой. Переход от ослепительного, жаркого полдня к моросящему мраку был настолько резок, что начал бить простудный озноб. Пропитанные курениями душные волны тумана не позволяли разглядеть лики богов. Изваянные из прозрачного кальцита, боги словно изнутри наливались красноватым свечением, представая в новом обличье, тревожа и усыпляя нескончаемой изменчивостью. Все ниже становились гладкие своды, нависавшие причудливыми складками. Порой кто-нибудь пробовал постучать по ним камнем, и тогда вся пещера наполнялась тревожным и гневным рокотом. Хотелось поскорее вырваться из этого удушливого, то в жар, то в холод бросающего тумана. Блуждая под тихим дождем от алтаря к алтарю, я утратил ощущение времени и едва не запутался в лабиринте.
В гористых джунглях Вьетнама растет дерево вухыонг — «далекий аромат». Старики говорят, что оно зацветает раз в пятьдесят лет и таинственное благоухание его разливается в воздухе на сотни километров. Ночь, когда раскрываются влажные восковые цветы вухыонга, — сокровенный праздник леса. Отовсюду слетаются тучи крылатых лакомок: бабочки, похожие на летучих мышей, и стрекозы, искусно мимикрирующие под бабочек, пчелы-мясоеды и крохотные птички-нектарницы. Словно у гигантской лампы мечется вся эта живность по замкнутым орбитам вокруг дерева, привлекая со всей округи змей, ящериц и голосистых лягушек. Даже слоны и тигры приходят на этот ночной пир, озаряемые колдовским мерцанием светляков.
Весной 1973 года, в ту незабываемую первую весну мира, сладкий аромат цветения, явственно ощущался везде: в горах и на побережье, на дорогах, задымленных красной пылью, даже в международном аэропорту. Не знаю, зацвел ли это легендарный вухыонг или просто миллионы самых разных цветов смешали дыхание воедино, но душная горьковатая сладость надолго утвердила свое, как писалось раньше, благорастворение.
— Я рад, что дожил до этой весны, — сказал старый крестьянин Чыонг Шам Фунг, вместе с которым мы дожидались парома у реки Лам. — Впервые за сто с лишним лет на нашей земле нет интервентов. Каждая травинка радуется. Как сверкает роса на лотосовых листьях! Смотрите, какой будет рис!
Этот старик, посасывающий из бамбукового кальяна крепкий, удушливый дым лаосского табака, нашел удивительно точное слово. Рисовое поле, лотосы и сплошная японская ряска в пруду, треугольные листья батата и горох «маш» на грядках действительно ласкали взгляд первозданной стихийной радостью. Сквозь нежную зелень всходов муарово просвечивала жирная вода. На севере страны рис только-только выметал колос, на юге — уже собирали обильный урожай, отвеивали зерно большими, затейливо сплетенными щитами. Но весна освобождения еще не докатилась в тот год до вьетнамского юга, и полного мира не было еще на вьетнамской земле. Лишь перемирие, лишь временное затишье. Опаленная, изрытая бомбами почва с неистовой силой и жадностью творила свое исконное дело. Целительное могущество буйной тропической природы! Считанные дни потребовались на то, чтобы оживить безжизненный, прямо-таки марсианский ландшафт. Девушки в плетеных конических шляпах разровняли тяпками желтые остеклованные валы кратеров, усеявших красное лоно древней земли, засыпали воронки на рисовых плантациях. Потом по канавкам зажурчала глинистая вода, и острый плуг перепахал плодородную, истосковавшуюся по рассаде жижу. Сами собой затянулись раны в бамбуковых порослях, отродился банан, в круглых, заполненных водой воронках развелись пресноводные креветки и двоякодышащие лабиринтовые рыбки. Мальчишки забросили в воду хитрые бамбуковые снасти и в ожидании улова отдыхали на теплых спинах своих буйволов. В деревнях проходили собрания сельскохозяйственных кооперативов. Крестьяне решали, как перераспределить землю под технические и продовольственные культуры, что и где в первую очередь построить. Решено было прежде всего привести в порядок рисовые плантации, а плодородные красные земли пустить под перец, который полностью окупит себя уже на другой год. Потом можно будет восстановить животноводство, вновь засадить сожженные напалмом каепутовые леса, наладить водоснабжение горных склонов, где растет дающая каучук гевея.
