2020: Психопатология обыденной жизни - Парижева Зина Владимировна "bouton_de_rose"
«Они и мы понимаем, что трагедия и драма, история и мифология невозможны в книгах, на сцене или в кино без скрытых в них любви, ненависти, ревности и мести. Без этих побудительных мотивов Бальзак и Золя были бы скучными и неинтересными, Диккенс и Теккерей - неубедительными, Викториан Сарду и Клайд Фитч остались бы неизвестными, а кино бы так и не появилось».
«В самом начале существования кинематографа все, что двигалось, уже удовлетворяло зрителя. Затем интерес к железнодорожным поездам, морским волнам и военным парадам начал угасать, и именно введение основополагающих принципов жизни, воспроизведенных добросовестно и разумно, возродило общественный спрос на то, что теперь известно и названо подходищим понятием «немая драма». Добросовестный исследователь всей кинопродукции лицензированных производителей может только признать, что в сегодняшней «немой драме» есть много похвального, и мало из того, за что можно ее критиковать, и никто не может отрицать, что Совет по цензуре добросовестно выполняет свое дело. Тут необходимо отдать дань уважения их хорошей работе и активному содействию кинопроизводителей, благодаря чему из сотен кинолент, представленных для цензуры, так мало тех, что вызывают вопросы совета и ни одна не подвергается осуждаению. Иногда предлагаются небольшие изменения и поправки, которые часто усиливают эффект от самой истории. Несколько лет назад многие из кинопроизводителей уступили публике, требовавшей бесконечных сенсаций, и начали делать в изобилии картины с вооруженными ограблениями и стрельбой».
«Теперь все ненужные преступления устранены, и, если сюжет драмы требует преступления в качестве причины для последующего воздействия, совет сам предлагает добавить преступление. В нашей недавней картине «Жертвы судьбы» было необходимо убить человека в одном из салунов Запада. Сцену перед салуном изображали с полдюжины мексиканцев и ковбоев, бездельничающих снаружи. Внезапно мы видим, как они прячутся и разбегаются в разные стороны. Через открытую дверь вырывается кольцо дыма, человек пятясь выходит из салуна, украдкой оглядывается и убегает, а зеваки, возвращаясь один за другим, своими выразительными жестами и пантомимой рассказывают, что в мужчину стреляли. История показана со всеми ужасами, но удалена жестокая сцена перестрелки. В Чикаго, где нет хорошо отрегулированной и разумной цензуры, такой, какой мы наслаждаемся в Нью-Йорке, полицейское управление подвергает фильмы цензуре. Все «преступное» устраняется - «вырезается» полностью. О боже, они вырезали убийство Юлия Цезаря! Представьте себе пару мускулистых полицейских, идущих по сцене нью-йоркского театра и не слишком вежливо требующих от Э. Х. Созерна «вырезать часть убийства, убрать». И все же никто не обвиняет чикагскую полицию. Это на благо, говорю я. Они выполняют свои обязанности, как хорошие солдаты (или полиция). В этом не виновата полиция, которую все клеймят, не производители, которые делают фильмы, не публика, которая (вопреки сказанному ранее) требует трагедии; это вина нескольких узколобых фанатиков, которые не повзрослели вместе со старой доброй Америкой и новой доброй киноиндустрией. Когда в каждом городе есть совет по цензуре с соответствующими знаниями и широким кругозором, который может видеть чуть дальше своего носа, когда иконоборец, агитатор, узколобый парень молча устыдится после просмотра великолепной и серьезной исторической картины, какие лицензированные кинопроизводители ежедневно выпускают, чтобы отстаивать достоинство и честь величайшей, самой популярной и наиболее воспитательной формы развлечений в мире, тогда и только тогда появятся «кинофильм», «немая драма», «исторический фильм» займут свое заслуженное место».
Сегодня мне приснилось что-то приятное. Я лишь помню, что стояла на возвышении, меня обмазали глиной, и я выглядела, словно статуя. Были какие-то команды, в которых я перед этим участвовала (был какой-то важный конкурс), но мне пришлось в последний момент перед выступлением уйти, потому что я обмочилась (простите за подробности). И вот потом я стояла, как статуя. Вернее, я и была ею. Но я стояла одна. Вскоре пришёл какой-то высокопоставленный человек, который был, однако, пошлым, испорченным. Он был молод. Его семья и он сам только что пребывали на оргии. Он один вырвался из неё и пришёл ко мне. Дальше я помню всё смутно. Потом я проснулась.
21:16. Думаю, у меня есть что-то общее с Мирандой Джулай.
Переделала много всего. Забрала из багетной мастерской вышивку. Она так хорошо получилась! Купила много всего (полезное дело для мамы). Постирала много вещей. Сняла материал для четырёх фильмов. Один из них смонтировала («Вечер учительницы»).
Смонтировала фильм «Один день из жизни пары ног» (пересъёмка фильма).
Скачала материал (распускающиеся цветы) для фильма о фее. Ранее скинула художнику фильм. Ему понравилось. Как всегда, в общем-то.
26 февраля 1802 года родился Виктор Гюго.
3.03.20 г.
Сделала видео про Жозефину Фридрихс. Очаровательная мадам.
21:14. Я очень долго, наверное, полтора часа, просидела у двери балкона. Я думала о своей жизни, о том, как я устала, и о том, что всем на меня, в сущности, плевать. Это факт, и я почти приняла его. «Почти» потому, что это нужно осознать и принять полностью, а это тяжело. Я никому не нужна. У меня есть игрушка в виде улыбающегося петушка. Вот только этому петушку я и нужна. Больше – никому. Единственным человеком, который держал меня на этом свете, была мама. Теперь – нет. Больше нет. Нет! Я весь день сегодня провела на ногах. Буквально. И вчера было тоже самое. Я сделала много всего. Но что взамен? Да, меня отблагодарили и поддержали некоторые люди. Точнее, трое людей. От матери я получила лишь истерики, крик и упрёки за то, что я не так, по её мнению, стираю бельё. Я больше часа сидела и обдумывала всё. Наконец, этот момент настал, и я сделала это. Я поняла. За всё время, что я находилась в своей комнате и никуда не выходила (за это время компьютер перешёл в спящий режим и перестал шуметь), никто не пришёл. При этом, как оказалось, родители общались между собой. За это время я могла бы вскрыть себе вены, истечь кровью, и никто об этом не узнал бы. Мама, возможно, зашла бы ко мне в комнату только утром, либо вечером, когда ложилась бы спать (и то вряд ли, ведь она разозлилась на меня). Я тоже хочу многое сказать. Но меня не слышат. Я всегда должна бегать где-то рядом. Я как бы есть и как бы меня нет. Как будто мне пять лет. Я мельтешу, что-то пытаюсь сказать. Но взрослые не видят и не хотят видеть меня. Они заняты своими проблемами. Так было всю мою жизнь, и так оно и будет. Никто не изменится. Только я изменилась. Я выросла. Мне девятнадцать лет. Я одинока; у меня нет ничего. Я не сирота, у которых к тому же нет и семьи. У меня есть семья. Только меня нет у семьи. Я для них – ничего. Мебель и не более. И никто не сможет мне помочь. Разве что, психотерапевт. Но это его работа. Не зря ведь я плачу ей 1700 рублей за сеанс. Теперь я ем дешёвый, приторный шоколад. Я такая жалкая. Смешно. Я сегодня смеюсь над собой. Просто жалкая маленькая тварь. Красивая шлюха. Шлюха, которая отдаётся даже не за деньги, а за рисунки. Продажная мразь. Тем хуже. Но лучше бы я была проституткой. Лучше бы спала с другими. Хотя бы какая-то потребность была бы удовлетворена. А так… Пустые разговоры. Ни-че-го. Какой смысл в моих планах? Для чего и/или для кого я живу? Для себя? Нет. Для других. Но другим не нужно то, что я делаю. Им нужно свершение их желаний, здоровье и как можно меньше проблем и стресса. В последнее время я много ем. Это всё из-за неудовлетворённости. Мне не с кем говорить. Я окружена людьми, но передо мной никого нет. Ни-ко-го. Мне так плохо. Так погано на душе, если она существует. Я впервые всерьёз задумалась о самоубийстве. Но если я скажу об этом кому-то, меня не поймут и обвинят в том, что я сама виновата в своих проблемах. Да, сама виновата. Да. Спасибо, только легче мне от осознания этого факта не стало. Я боюсь, очень боюсь умереть. Но и жизнь моя мне не нравится. Я думала, всё может наладиться, стать лучше. Теперь же я поняла: нужно оставить надежды. Хотя надежды, детская вера в лучшее будущее, спасали меня от «ухода». Зачем оставаться «здесь»? Никому не становится лучше. Даже мне. Хотя нет. Некоторым людям, которые по какой-то причине смотрят мои видео и читают мою писанину, нравится. Значит, есть смысл? Нет, «смысл» - слишком громкое слово. Есть стремление. А смысла нет и не будет. Если бы я не встала с пола, ко мне бы всё также никто бы не зашёл, а я бы потеряла время своей жизни. Лишнее подтверждение. Лучше бы я не родилась. Всем было бы только лучше.
