Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич
Опять записалась на двух листах. До свидания, дорогой мой. А мне ни разу не удалось Вас увидеть через окошечко. Да, впрочем, это и невозможно: я так близорука, что в пяти шагах не различаю знакомых. Всем сердцем Ваша
Н. ф.-Мекк.
По поводу процесса Жюжан и высказанного Вами мнения о родителях я напишу, когда голова перестанет болеть. Газет вчера не было.
229. Чайковский - Мекк
1878 г. ноября 26. Флоренция.
Дорогой друг! Если Вам сегодня концерт Lalo не нужен, то не пришлете ли мне его?
Ваш П. Чайковский.
230. Чайковский - Мекк
1878 г. ноября 26. Флоренция.
Посылаю Вам, друг мой, телеграмму об успехе нашей симфонии. Я ужасно рад!
Ваш П. Чайковский.
231. Чайковский - Мекк
[Флоренция]
26 ноября/8 декабря 1878 г.
Воскресенье, 8 часов.
Villa Bonciani.
А дождь продолжает упорно лить. Не скажу, чтобы я радовался этому. Италии вообще как-то не идет ненастье; на то она и Италия, чтоб небо было вечно синее. Но я охотно мирюсь с этим. В моих комнатах так уютно, так светло, на сердце у меня так спокойно. Я так глубоко наслаждаюсь и отдыхаю от двух ужасных месяцев, проведенных в Москве и Петербурге, что могу не без некоторого удовольствия внимать тихому шуму падающего дождя и при этом думать, что я под теплым Вашим крылышком защищен от всяких скучных и несносных столкновений со светом. Давно я не находился в таком сладком и очаровательном состоянии совершенного удовлетворения.
Как Ваше здоровье? Ничего не может быть несноснее головной боли. Если и сегодня у Вас боль продолжается, то надеюсь, что Вы не напишете ни одной строчки. Я по опыту знаю, до чего писание увеличивает головную боль.
Телеграмма Модеста была для меня очень приятным сюрпризом. Я не знал, что симфония должна была быть исполнена теперь. Успеху, о котором он извещает, можно вполне верить-Во-первых, Модест знает, что я вовсе не люблю, когда меня тешут преувеличенными известиями об успехе. Во-вторых, Скeрцо было повторено, а это уж несомненный признак успеха. По случаю этого известия я сегодня целый день погружен в нашу симфонию. Распеваю ее, вспоминаю, где, как и под каким впечатлением было написано то или другое, переношусь за два года назад и с каким-то отрадным чувством снова обращаюсь к настоящему. Сколько перемен! Как много совершилось в эти два года! Когда я начинал эту симфонию, Вы были мне еще очень мало знакомы. Но я отлично помню, что я писал ее для Вас. По какому-то предчувствию я знал, что никто так чутко, как Вы, не отзовется на мою музыку, что души наши очень сродни, что многое высказанное в этой симфонии понятно Вам более чем кому-либо. Я ужасно люблю это детище свое, оно принадлежит к числу тех, в которых я не боюсь разочароваться.
В третьем часу я, взявши Алексея, отправился в город и в Caseine. В Caseine мы пришли как раз, когда дождь из мелкого и как будто скоропреходящего обратился в упорный. Убедившись, что надежды на ясное небо нет, я вернулся домой.
Я непременно побываю на выставке новых картин. В прошедшем году я был на ней, но она была на другом месте. Там была одна “Римская матрона” поразительной красоты, и мне приходило тогда в голову, что если б Вы увидели эту картину, Вы бы, может быть, приобрели ее.
Кроме того, я не уеду из Флоренции, не побывав в Uffizi, в Pitti, в San Lorenzo. Любите ли Вы здешний Duоmo [собор]? Я его люблю до страсти; мне нравится его суровая простота, и потом, я в архитектуре не знаю ничего пленительнее Campanile. Вообще я очень люблю Флоренцию. Есть ли здесь теперь хорошая драматическая труппа? Если бы не было дождя, я, может быть, отправился бы сегодня ради воскресенья в театр. Но дома лучше. Сейчас примусь за Lalo, если Алексей, посланный к Вам, принесет его. Будьте здоровы, бесценный друг.
Ваш П. Чайковский.
В следующем письме напишу об Lalo.
232. Чайковский - Мекк
[Флоренция]
26 ноября/8 декабря 1878 г.
Воскресенье.
С величайшим удовольствием прочел вчера повесть. Карновича, которой начало, к сожалению, мне неизвестно. Но что в особенности интересно, так это статья доктора, лечившего Некрасова от его предсмертной болезни. Статья эта помешала мне заснуть, до того мучительно было читать о бесконечных, невероятных страданиях его и в особенности о той, по выражению доктора, животной жизни, на которую обрекла его болезнь. Ради этих страданий я простил Некрасову все, что имел против него как человека.
Пришел Ив[ан] Вас[ильев]. Не думайте, дорогая моя, что дурная погода сильно огорчает меня. Уверяю Вас, что я давно не чувствовал себя так хорошо, как теперь, во всех отношениях. Вчера вечером мне даже приходило в голову, что, вероятно, это не к добру. Я очень суеверен, и как только благополучие мое нравственное и физическое переходит за обычные пределы, я начинаю бояться. Это очень напоминает Собакевича в “Мертвых душах”, который, пользовавшись сорок лет вожделенным здравием, говорит Чичикову, что это не к добpу.
Я еще раз должен просить Вас, друг мой, не давать себе труда писать мне, если Вы нездоровы. Мне немножко неприятно, что при головной боли Вы все-таки написали мне.
Пожалуйста, пришлите мне при случае еще раз концерт Lalo. Я просмотрел внимательно одну первую часть, которая мне показалась жиденькой. Теперь, после того, что Вы-написали о ней, мне захотелось еще раз внимательно прочесть концерт.
Я оттого отказался от предложения Ив[ана] Вас[ильева], что у меня три лампы, и одна из них с превосходным абажуром. Она-то и освещает меня, когда я пишу или читаю вечером.
По-итальянски я совершенно свободно читаю, но говорю довольно плохо, хотя говорю. Когда-то я учился и говорил недурно. Это было во времена увлечения Ристори.
Massenet я ставлю ниже Bizet, Deslibes и даже St. Saens, но и в нем, как во всех современных французах, есть тот элемент свежести, которого недостает немцам. За “Italie” буду Вам очень благодарен.
Мне очень грустно, что Вы нездоровы, мой добрый друг. Я же здоров, покоен, благополучен. Я тоже отправлюсь сегодня в Cascine.
Ваш П. Чайковский.
Я кончил четвертый номер и начал пятый - сюиты, но ведь первых трех у меня до сих пор еще нет. Работы еще много.
233. Чайковский - Мекк
Villa Bonciani,
27 ноября/9 декабря 1878 г.
1878 г. ноября 27 - 28. Флоренция.
Понедельник.
Позвольте мне, милый друг мой, сделать критическую оценку концерта Lalo, который я проиграл несколько раз и, кажется, теперь порядочно знаю. Прежде всего скажу, что Lalo очень талантлив, - об этом спору нет. Но или он очень молодой человек, потому что все его недостатки сводятся к какой-то невыработанности стиля, свойственной молодости, или же он далеко не пойдет, т. е. я хочу сказать, что если он уже зрелый человек, то недостатки его суть органические, неизлечимые. Я нахожу, что концерт гораздо слабее Испанской симфонии. Все, что в этой последней я объяснял себе преднамеренно вложенным в музыку характером несколько дикой и бессвязной рапсодичности, все те странности, которые в ней я приписывал восточно-мавританскому строю испанской мелодии, находится и в концерте, который однако ж не испанский. Разберем первую часть концерта. Она состоит не из двух тем, как обыкновенно бывает, а из нескольких, а именно из пяти.
Во-первых, это слишком много. Всякое музыкальное кушанье должно быть удобоваримо, а для этого не должно состоять из слишком большого количества ингредиентов. Во-вторых, из тем этих вполне удачна только пятая. Остальные или сами по себе бесцветны или, как например вторая, не вполне высказаны, состоят из органически несвязных кусочков и страдают неопределенностью рисунка. В-третьих, во всех этих темах, за исключением опять-таки пятой, встречается однообразный прием, уже с излишеством употребленный в Испанской симфонии, т. е. смешение трехдольного с двухдольным ритмом. Уж если человек не в состоянии удержать своего вдохновения ради равновесия формы, то, по крайней мере, пусть старается разнообразить темы ритмом, а между тем ритмически-то именно темы очень однообразны. Не буду говорить о недостатках формы, о деланности, которая замечается в последовании отдельных эпизодов, - это повело бы слишком далеко. Перехожу к гармонии. Концерт преисполнен самых странных, диких гармоний. Уже не говоря о том, что в скромном скрипичном концерте не место этим пряностям, я не могу не заметить, что все они имеют какой-то школьнический характер, ибо не вызваны сущностью музыкальной мысли, а навязаны насильно, как бравада ученика перед учителем. Другие имеют характер тоже школьнической, так сказать, неопрятности. Например, к чему это два раза встречающаяся музыкальная грязь, a la Мусоргский. Ведь если сыграть это дикое сочетание осьмыми, то выйдет вот что.
