Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев
102
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
16. XII. 41
10 ч. вечера
Будь благословенна, родная Оля..! — взывает во мне неизъяснимое, — чувство-чувств, самое нежное, что может быть, в человеческом сердце, — не нахожу, как можно это назвать… — такое великое, такое… — любовь ли, боль ли во мне… — все вместе. Все эти дни, — а сколько их прошло мучительно! — одно и одно — что с ней? — тревога, тоска, до боли острой, такое чувство, будто трепет за самое дорогое на земле. 18 дней! — и я ни-чего не знаю, что с тобой? И никто, ни слова, ни… 13-го, в субботу, это состояние обнажилось, перелилось в отчаяние. Я как бы мертвый был, душевно. Без чувств, без мысли лежал я, слыша, как ночь подходит. После 6-ти — было так — «никто не придет». Один, всю ночь без сна, до утра. И вот, когда все в городе затихло, будто ночь глухая, — _т_а_к_ казалось, — я уже хотел опустить оконные заслоны… — звонок! — Это был твой _п_р_и_в_е_т… родная, твой прилет — милые бабочки впорхнули… розокрылые, нежные. Как я их целовал, Оля! Милые… — улыбки сердца, единственного — для меня — в целом мире! Светло стало, на миг… — и снова — как волнами, — тоска — и радость. Не могу понять, что _э_т_о?! Так все дни, эти, последние… Мне больно, — больна ты, Оля? Не знаю. Тяжело мне. Я писал Сереже, маме твоей… — давно, 4-го, срочно, — нет отклика. Твое самое последнее, — что _т_ы, больная, поехала в Утрехт… — зачем же, Го-споди! — от 2.XII[188], — и все. Жду — страшусь. В воскресенье, 14-го, — все то же, до озноба. Нервы. Поднялась t°. Без сна, всю ночь. Ночевал друг 461. Утром — другой, доктор мой. Ни-чего! «Это Вам — за _о_п_ы_т_ с ледяным обливанием». Строго сказал, это бывает редко. «Будь другое сердце, — finis![189]» — Я усмехнулся: «столько всего вынесло… — этот лед — пустяк!» Оставил все же опыты. Не помогли: тревога — боль — все те же.
Смотрю на твои «г_л_а_з_а», в твои глаза! Необыкновенно. Такого лица — не видел ни во сне, ни в жизни. Ни у кого. Ни на картинах мастеров во все века, — что знаю — ни в иконах… — ни у кого, ни-где. Ты усмехнешься? Скажешь — «ну, понятно… так всегда, когда…» Понятно. Нет. Я _м_о_г_у_ даже и — «когда…» — остаться, для «бесстрастного надзора», — и бесстрастным зрителем, — я как-то умею _э_т_о, — это нужно для _т_о_г_о_ (во мне), кто _с_м_о_т_р_и_т, _в_и_д_и_т, — _в_б_и_р_а_е_т. И я, владея собой, — это бывало в самые острые мгновения в моей жизни, — говорю: _т_а_к_о_г_о_ лица (Л_и_к_а!) я не знал. Теперь _у_в_и_д_е_л… — да! вот Она… вот, наконец, Она!., моя Анастасия… Воскресшая! Смиренница! или — скромница! или — нет, нет, не правда! — «сознательная „скромница“»..? Что же ты писала, зачем себя «дурнушкой» — называла? Из-… за _и_г_р_ы?! Со мной-то?! Этим меня нельзя… Сбить с толку? внушить мне… — _ч_т_о?! Чтобы не обольщался? Разве ты не _в_и_д_и_ш_ь_ — второй раз: _ч_у_д_о. Ты его хотела, верила в него? ждала? Оно случилось. Благословенная, прошла ты, невредимая… никем не остановленная, _с_в_о_б_о_д_н_а_я… сама прошла… _с_а_м_а_ остановила взгляды, приковала… и — пришла! С другими — не бывает. Ты чудную имеешь власть — проходишь — радуешь… о, милая, чудесная… Ты же _п_е_с_н_я, — вот ты кто. Так называл тебя я, нежно. Песню нельзя сказать, — пропеть лишь можно. Песню и — молитву. Да, на Тебя молиться можно, стоять в молчании — и молиться, сердцем. Помнишь — чудесное тютчевское? «Умом России не понять, — Аршином общим не измерить: — У ней особенная стать — В Россию можно только _в_е_р_и_т_ь» (1866 г.). Было нашему Гению 63 года, когда провещал Он _э_т_о_ сверх-чувственное _п_р_о_в_и_д_е_н_и_е! Е_м_у_ _н_а_д_о_ _в_е_р_и_т_ь! (разрядка в этом слове — его). Можно ли _п_о_н_и_м_а_т_ь, _п_о_н_я_т_ь… Песню? Песню можно только _в_н_я_т_ь. Как и Россию. И не чувством обыкновенного у человека _с_л_у_х_а: а _с_л_у_х_о_м — сердца: _в_е_р_о_й. Тем чувством, которое — в молитве, теплится, горит… пылает. Это — внутреннее чувство — сложнейшее, неразделимое… — это — слияние, и извлеченное из этого слияния _т_р_е_х, необъяснимых, — _в_е_р_ы, _н_а_д_е_ж_д_ы, л_ю_б_в_и, — девятое, что ли, сверхчувство? Как его назвать? — _ч_у_в_с_т_в_о_ _с_в_е_т_а, _С_в_е_т_а, — все озаряющего… согревающего… влекущего к _с_е_б_е — неодолимо. Пошляки, «фрейдисты» и всезнайки… те — просто: (книзу стащат: «x-appel»! — ) что угодно можно под этот икс подставить!
Люди _С_в_е_т_а_ (и — от Света) не могут _э_т_о_ словом называть: неведомое, _ч_у_д_н_о_е… _в_л_е_к_у_щ_е_е… — в выси, _в_н_е_ _сего. Великие мастера искали вечно, томились, тщась отыскать _т_а_к_о_е_ в лицах. Ре-дко находили. Рафаэль… — Сикстинскую мадонну… но… _т_р_е_в_о_ж_и_т_ _н_е_ч_т_о (да, в низинках) у иных его «Мадонна». Леонардо… да, но… Прославленная, «загадочная» Монна[190] Лиза, «Джо-ко-нда..!» Какая тут «загадка»? Гейневский дурак у моря462 ждал ответа на «вопросы»… дурака. Оно молчало. (У Гейне как и все у _э_т_и_х, — скрадено у мудрецов Востока: не его, — как _и_х_н_и_м_ Волосатым Марксом — у египтян… у китайцев — _в_с_е_ раньше было!) Вся эта «Лиза» — вся — разгадка, и преголейшая: ну, кто же _О_н_а?! Она… так ясно… — «похотливая _л_и_с_и_ц_а…» — вот кто. И — чуть раскосость… (лисица-то!) И еще — _г_р_я_з_н_о_в_а_т_а, _с_а_л_ь_н_о_в_а_т_а, и… потновата. Вот мое определение. Для большей ясности — поищем в «Притчах»463 — и увидишь (это — про нее, про «Джоконду») (у меня давно подчеркнуто, с пометкой — полюбуйся на «Мону Лизу»): п_о_е_л_а… — и обтерла рот свой, и говорит (дожевывая, прибавлю): «а что я
