В. Максимов - С. Михалков. Самый главный великан

Назавтра звоню Михалкову по бесперебойной связи со всеми телячьими восторгами. Он: «Я же сказал тебе – должны помочь. – И начальственно: – На секретариате будь обязательно. Ты мне нужен». Положил трубку. Недоумеваю, и зачем я понадобился лично Михалкову?

На секретариате один из вопросов – прием в Союз писателей. Секретариат обычно утверждает протоколы заседаний приемной комиссии – чисто технический вопрос. А тут секретарь Союза Егор Исаев оспаривает принятое комиссией решение: рекомендованный им критик Мильков в Союз писателей не принят. Владимир Ильич Мильков, мало что мой земляк и добрый товарищ, он еще и руководитель литературного объединения при районной газете, в котором я участвовал в дни рабочей юности. «Ты меня поддержи», – просит Егор. «Несомненно». Но нашла коса на камень: одна часть секретариата за прием, другая против. Михалков выслушивает тех и других. Невозмутим. Я выступил за прием В. Милькова, но о своих личных отношениях с ним ничего не сказал. И вдруг Исаев, человек страстный, неукротимо наступающий на противников, изрекает: «Сергей Владимирович, Милькова нужно принять в союз только за то, что он учитель Сбитнева!» Наступает тишина. Дядя Сережа держит паузу, и вдруг: «Юра, это правда, что он твой учитель?» – «Да». Сергей Владимирович обводит всех лучезарным взглядом, в глазах добрейшие смешинки: «Ну, товарищи, ну дорогие мои, тут выход единственный – принимать! Я за!» – и поднимает руку. Владимиру Ильичу Милькову вступление в Союз писателей было тогда жизненно необходимо. Об этом хорошо знал Михалков и помог…

Пока я жил безвыездно в Тал еже, квартиру в Москве ограбили. Я потерял самое дорогое для меня – собранную за долгие годы по всем российским весям коллекцию древнерусской живописи. Пропали и другие вещи. Когда приехал из деревни, половина МУРа толкалась в квартире с распахнутой дверью. Сыщики вынюхивали каждый уголок – ни следов, ни отпечатков, ни взлома. Квартира находилась на электронной охране, но и на пульт тревога не поступала. Следствие шло безрезультатно несколько месяцев, потом и вовсе заглохло. Как-то в присутствии Михалкова зашел об этом разговор. «Ты коллекцию оценил?» – спросил Сергей Владимирович. «А что ее оценивать? Утраченного не вернешь». – «Она денег немалых стоит. Тебе должны компенсировать урон». Деньги он умел ценить, умел зарабатывать, но не был скрягой.

Многим помогал и деньгами своими кровными. «Оцени коллекцию!» – распорядился. Я оценил. Каждая вещь из нее была известна замечательному реставратору и подвижнику древнего русского искусства Савве Ямщикову. Мы составили опись и подсчитали примерную цену. Оформили документ, как того требовал закон. С этой бумагой я пришел к Сергею Владимировичу. И, как в прошлый раз, он просто сказал: «Жд-ди, помогут…» Как я потом убедился, он никогда не говорил «помогу», но всегда возлагал надежду на тех, кто может, а в этом случае и должен помочь. Помогли. Коллекция не вернулась, грабитель не был найден, но милиция полностью возместила понесенный ущерб.

Три крохотных эпизода из моей жизни. Может быть, кому-то покажутся эти события ничтожными, но они были, и в них, малых, участвовал Большой человек, который до конца своей долгой жизни считал себя обязанным помогать людям. И помогал очень и очень многим…

Андрей Дементьев [42]

Сергея Владимировича Михалкова я увидел впервые в Литературном институте, когда он приехал к нам, студентам, для творческой встречи, какие случались у нас постоянно с классиками отечественной словесности. Все в нем показалось мне необычным – от дяди-Степиного роста до удивительной по своей застенчивости улыбки. Перемежая неторопливую речь вопросительными обращениями к нам (вы, мол, согласны?), он остроумно и как-то очень зримо вычерчивал на наших глазах героев своих книг. И мы заново влюблялись в них. От него исходил свет доброты и внутреннего веселья…

Но по-настоящему я узнал Михалкова спустя много лет, когда редактировал журнал «Юность» и нам приходилось часто встречаться на заседаниях правления Союза писателей, поэтических вечерах, вместе ездить в творческие командировки и просто общаться. Он иногда звонил мне в редакцию, чтобы похлопотать за начинающего автора или посмотреть чью-то рукопись.

Помню наш долгий разговор о повести Юрия Полякова «Сто дней до приказа», которая была посвящена запретной в то время теме дедовщины в Советской армии. А чуть раньше я уже опубликовал тоже очень острую Юрину вещь о комсомоле – «ЧП районного масштаба». И потому удивился, что Сергей Владимирович просит за нашего автора, который хорошо знал дорогу в «Юность» и с которым у меня сложились добрые отношения, хотя мне и досталось от высшего начальства за ту публикацию. Но Михалков все объяснил: «Если будут сложности и вообще поставят заслон, рассчитывай на мою помощь…» Он знал о своих возможностях и непререкаемом авторитете, в чем я не раз убеждался….

Запомнилась мне творческая встреча с делегатами какого-то профсоюзного съезда в Доме литераторов. Я опоздал и когда вышел на сцену, где сидели мои коллеги, сразу же увидел Михалкова. Он с присущей ему иронией сказал мне: «А я тут для тебя уже час место держу… Садись…». Зал был переполнен. Один за другим выступали известные писатели. Сергей Владимирович полушепотом отпускал свои безобидные шутки и вдруг наклонился ко мне и очень серьезно сказал: «Слушай… Они ведь только что с заседания. Наверное, устали… Надо бы им что-то веселенькое рассказать. Есть у меня одна история. Со мной приключилась. Послушай. Если одобришь – я им тоже расскажу…» И рассказал.

«Приехали мы как-то в один крупный областной центр, где решили провести пленум Союза писателей. Собрались в драматическом театре. Народу битком – писатели, учителя, библиотекари… Я вышел к трибуне с написанным докладом и успел произнести только одно слово «Товарищи!», как сцена вдруг вместе со мной, моим докладом и всем президиумом уехала за кулисы… А дальше было самое страшное – мы вернулись… Пришлось объявить перерыв…».

Вообще, Сергей Владимирович не мог жить без шуток. Он был невероятно остроумен и находчив, даже в самые неудобные для юмора моменты. Как-то на одном из писательских собраний он резко высказался о только что опубликованных стихах очень популярного тогда молодого поэта. Тот был в зале и, вскочив с места, так же резко ответил Сергею Владимировичу. «Раньше за такие слова, товарищ Михалков, вызывали к барьеру…» Реакция мэтра была мгновенной: «Я, к вашему сведению, дворянин и с кем попало не стреляюсь…».

Но главное, в нем была безмерная любовь к отечественной литературе и ее творцам, которая чувствовалась во всем – от постоянной помощи юным талантам до устройства житейских дел многочисленных коллег. Он был настолько известен в нашей стране и уважаем, что каждое его слово много значило. Книги, написанные Михалковым для детей, пользовались таким успехом, что их тиражи не успевали за вселенским спросом…Сколько поколений читателей выросло на веселой доброте бессмертного дяди Степы. И пьесы, и стихи, и остроумнейший журнал «Фитиль», и встречи с детьми, и его выступления по радио были просто необходимы нашему детству, нашей жизни…

Однажды он попросил меня написать предисловие к одной из своих книг. Я почел это за высокую честь. Видимо, Сергею Владимировичу понравилась моя статья, и через какое-то время он обратился ко мне с такой же просьбой по поводу другой книги.

Вообще, он очень уважал и ценил своих собратьев по перу и никогда не показывал им своей великой значимости. С ним было очень просто общаться. Но завистников у него было немало. Время от времени в печати появлялись злобные пасквили. Как-то он мне грустно признался: «Знаешь, у нас не очень любят успешных людей… Вот если у тебя с трудом за десять лет выйдет одна маленькая книжечка, а не каждый год по тому, если тебя бросит жена и сгорит дача, или ты безнадежно заболеешь, тогда тебя будут любить…». Он говорил это с какой-то затаенной печалью, но я засмеялся, потому что очень уж колоритно прозвучало это признание. Впрочем, Михалков тут же улыбнулся и сам. Однако тему мы не продолжили. Я тогда подумал, что классика опять кто-то упрекнул за успех.

Помню, как долго злословили и по поводу державного гимна, придумав для автора обидное слово – «гимнюк». А мне вспомнились мемуары великого Микеланджело, где он рассказал о недоброжелательстве, царившем в тогдашней художнической среде. Видимо, человеческая натура – постоянная величина, а не продукт времени…

И все-таки он был счастливый человек. И прожил яркую, интересную жизнь, полную творческих радостей и радостей житейских. Он гордился своими сыновьями – Никитой и Андреем, уважая их не только за талант, к которому был причастен, но и за искреннее служение искусству и литературе, что роднило их, может быть, больше, чем гены.