В. Максимов - С. Михалков. Самый главный великан
Гвардейцы! Вы честно служили Отчизне,
От стен Сталинграда вы к Вене пришли.
Для счастья народа вы отдали жизни
Вдали от родимой Советской земли.
Слава вам, храбрые русские воины!
Ваше бессмертье над вами встает.
Доблестно павшие, спите спокойно,
Вас никогда не забудет народ.
Весной 2007 года, когда мы с Юлей находились в Вене, власти австрийской столицы пригласили меня на встречу с послами некоторых европейских государств. Она состоялась именно около обелиска советским воинам. Я вновь увидел этот знаменитый славный памятник, на постаменте которого выбиты мои строки.
И здесь очень кстати заметить, что в Австрии с большим уважением относятся к памятникам советским солдатам, погибшим в борьбе с фашизмом, в том числе к венскому памятнику. И не случайно именно около него проходила моя встреча с послами некоторых европейских государств. Подчеркиваю это особо в связи с событиями, разыгравшимися вокруг памятника советским воинам-освободителям в Эстонии, в Таллине. Не буду повторять того, что многократно говорилось по этому поводу в Государственной Думе, в печати, во время московских митингов и пикетов. Скажу лишь о том, что лично я, как ветеран Великой Отечественной войны, испытываю чувство глубокого разочарования от того, что происходит в Эстонии. И вспоминаю старую истину о том, что камень, брошенный в прошлое, бумерангом возвращается в будущее. Историю можно извратить лишь в текущих политических целях, но по крупному счету она всегда берет свое, превращая сиюминутных суетливых политиканов в пигмеев, которых будут презирать потомки, – на то она и История с большой буквы.
Вот о чем думал я, когда вместе с гостеприимными венцами и послами европейских стран стоял около ухоженного памятника советским воинам в австрийской столице. Мне казалось, что сама эта встреча по обоюдному умолчанию проводится как бы в пику эстонским радикалам. Очень уж примечательные для нее были выбраны дни – те дни, когда решалась судьба памятника в Таллине.
А теперь – о другом…
Конечно же я принял участие в конкурсе на лучшую надпись для могилы Неизвестного солдата у Кремлевской стены. История этого памятного захоронения непростая, не случайно оно было произведено лишь в 1967 году, только через двадцать два года после Победы. Но зато все было сделано с соответствующими почестями: останки Неизвестного солдата на пушечном лафете в сопровождении воинского эскорта провезли по Ленинградскому шоссе и по всей улице Горького. Десятки тысяч людей стояли вдоль тротуаров, отдавая дань уважения всем тем советским солдатам, кто не вернулся с войны и не нашел пристанища в могиле под красной звездой, но жизнью своею спас Родину от порабощения.
Я навсегда запомнил тот торжественный день, потому что участвовал в захоронении останков Неизвестного солдата у Кремлевской стены, у Вечного огня. И позднее я много-много раз приходил к этому святому для меня месту, подолгу стоял перед монументом, у подножия которого выбита надпись:ИМЯ ТВОЕ НЕИЗВЕСТНО — ПОДВИГ ТВОЙ БЕССМЕРТЕН
Я счастлив, что это мои слова, что в 1962 году именно я выиграл открытый конкурс на лучшую надпись для этого монумента и тем самым как бы воздал личные почести всем со славою погибшим в Великой Отечественной войне советским солдатам, которых – без различия чинов и званий – считаю своими однополчанами.
Но сейчас мне порой становится грустно от того, что молодые журналисты слишком уж торопливо, я бы сказал, дежурно отмечающие такие великие боевые даты, как, например, 65-летие разгрома фашистов под Москвой, подходя к памятнику Неизвестному солдату у Кремлевской стены, даже не обращают внимания на эту важную надпись, выбитую на постаменте…
Однако на могиле Неизвестного солдата не напрасно горит Вечный огонь. Вечный! И в это понятие вложено не только время суток – день и ночь. В это понятие вложено историческое время – огню на могиле Неизвестного солдата гореть вечно, напоминая всем грядущим поколениям о бессмертном подвиге беззаветных защитников Родины.
Да, как бывший фронтовик, я особенно счастлив от того, что именно мои слова выбиты на постаменте памятника Неизвестному солдату и вместе с ним войдут в славную летопись нашей Родины.
Но в этой связи особо хочу сказать о том, что задолго, а если быть точным, за пятнадцать лет до того, как у Кремлевской стены был открыт величественный памятник Неизвестному солдату, нашими, михалковскими, заботами такого же рода памятник – конечно, очень скромный, непритязательный, однако столь же священный! – уже был воздвигнут! И не где-нибудь, а вблизи нашей дачи на Николиной горе, в Никологорском лесу. Прежде всего это стало заслугой Натальи Петровны Кончаловской, которая много сил вложила в его создание, и, как ни странно, еще маленького в те далекие годы Никиты. Однако на завершающем этапе к делу подключился и я.
Не скажу, что все было очень уж просто. Шел 1952-й год, понятия «Неизвестный солдат» тогда, по сути, не существовало, по сталинской логике, пропавших без вести зачисляли в предатели… И все-таки нам удалось соорудить, а потом в торжественной обстановке, в присутствии многочисленных гостей открыть первый в стране памятник Неизвестному солдату.
Но во всех подробностях эту, не побоюсь сказать, нашу семейную эпопею знала, конечно, Наташа. Ей я и предоставляю слово, поскольку впоследствии она в деталях описала происходившие в ту пору события.
Кстати, самую первую надпись на памятнике Неизвестному солдату – в Никологорском лесу – тоже сделала именно Наташа.
«Было на нашем участке особое место, отличающее его ото всех дачных участков на Николиной горе. В дальнем углу сада была могила погибшего в первый год войны сибирского стрелка лейтенанта Сурменева. Низенькая деревянная пирамидка с надписью притулилась к молодой березке. Видимо, березка эта была прутиком, когда бойцы принесли завернутого в плащ-палатку девятнадцатилетнего товарища, раненного в деревне Аксиньино, в трех километрах от Николиной горы. Лейтенанта несли в полевой госпиталь, размещавшийся в этом доме. Он скончался по дороге и так, завернутым в плащ-палатку, был похоронен здесь, в саду. Таких могил на дачах Николиной горы было несколько; возвращавшимся хозяевам предлагали перенести их в лес, в общую братскую. Люди соглашались, а в лесу за последними дачами вырос холмик. Но бывший хозяин нашего дома не захотел тревожить прах молодого воина, и могила сохранилась.
Первое, что мы сделали, – убрали полусгнивший столбик надгробия. Пригласили никологорского печника Давида, украинца огромного роста, и попросили его возвести над могилой постамент из кирпича и облицевать его цементом. Когда постамент был готов, мы водрузили наверх большую цементную чашу, сохранившуюся в саду. На Ваганьковском кладбище заказали черную гранитную доску с выгравированными на ней стихами моего сочинения.
В чаше летом цветут настурции, а над могилой – большой куст жасмина. Береза за сорок лет вытянулась в высокое ветвистое дерево, и представляется мне, что она своими корнями, как мать руками, обвила останки воина. Это место стало для нас священным.Тридцать лет тому назад Никита, мой семилетний сын, постоянно разглядывая иллюстрации в журнале «Огонек», решил непременно установить возле нашего памятника почетный караул. И часто днем можно видеть двух мальцов, Никиту и внука Отто Юльевича Шмидта – Федю, вытянувшихся в струнку и держащих у плеча самодельные деревянные ружья.
…Как-то на лыжной прогулке Никита усмотрел в лесу неподалеку от нашей дачи холмик под сосной и на нем грубо сколоченный из двух бревен крест с яркой пятиконечной звездой посередине.
– Кто это?
– А это такая же могила, как у нас в саду. Только там один лейтенант похоронен, а здесь их несколько.
– А почему здесь только одна звездочка?
Вот это непроизвольное детское «почему» и положило начало дальнейшим событиям, которым я и посвящаю этот рассказ.
В самом деле, почему было не воздвигнуть на братской могиле настоящий памятник? И решено было привлечь к постройке памятника никологорских школьников.
Передо мной встала серьезная задача – организовать сбор средств на материалы для памятника. Нельзя забывать, что после военных лет многие члены дачного кооператива были неустроены. Деньги шли туго, но все же я набрала 700 рублей на покупку кирпича, цемента и на другие расходы. Но самое трудное было собрать и уговорить ребят пожертвовать частью своих летних каникул на трудную, изнурительную работу и заставить их «захотеть» построить памятник. А тут – купанье, футбол, влюбленности, ревности и просто летняя лень. Ежедневно с утра я начинала гоняться за своими строителями. Трудно было собрать их, бесполезно назначать часы, у всех были личные, дачные дела. И тут на помощь пришел Николай Семенович Селезнев, тогда преподаватель Московского института декоративного искусства. В тот год он часто бывал у нас, молодой художник с приветливым, мягким русским лицом, со светлой шевелюрой.
