Овидий Горчаков - Вне закона
Поодаль — кучка безусых новичков из отрядов Аксеныча, Дзюбы, Фролова… Все они — в «цивильном», не успели еще обзавестись трофеями, вооружены винтовками, на поясных ремнях — ни наганов, ни пистолетов, одни подсумки. С преданностью и обожанием, шепотом переговариваясь, взирают новички на Самсонова, на его невысокую, но ладную, крепкую фигуру, на костюм, знакомый им до мельчайшей детали — простое командирское обмундирование без знаков различия. Самсонов уже понял — нельзя, как этот павлин Иванов-Суворов, часто менять костюмы; если хочешь, чтобы тебя легко отличали от толпы, надо придумать такие запоминающиеся детали — обязательно в строгом вкусе, — как скрещенные на спине фронтовые ремни, желтые сапоги из лосевой кожи, снятой с баков разбившегося в Ветринке «юнкерса», знаменитый самсоновский парабеллум. Каждая деталь кажется новичкам особенной, значительной. С восторгом вглядываются они в квадратное, бледное лицо хозяина, в умные, пронизывающие глаза, сильные линии челюсти, и потому, что Самсонов окружен ореолом славы, — ворованной славы, славы хачинских партизан, — они видят в нем героя, великана… За Самсоновым, верят они, стоит авторитет «Центра», стоит Москва, стоит вся махина Большой земли. Все, что ни прикажет он, — свято. Самсонов! Даже сама фамилия кажется им громкой, значительной — в ней заложена особая сила, вся история хачинских отрядов, в ней — залог будущих успехов и побед. И эти взгляды, этот восторг, это обожание озаряют лицо Самсонова, зажигают холодный пламень в глазах, раздувают его грудь, заставляют держаться прямее, делают внушительней его речь, придают железный лязг его командам, определяют его походку, каждое его слово, взгляд, движение…
«Нашему командиру бы армией командовать!» — часто слышу я от этих партизан. Как это нередко бывает, они в самоуничижительном упоении приписывают своему главарю свои же успехи. Расхваливая Самсонова, превознося его сверх всякой меры, они еще пуще кружат ему голову и слепо пытаются успокоить, уверить себя же в мощи и непобедимости наших рядов: «С таким командиром не пропадешь!»
Было время, и я преклонялся перед этим человеком. В каждом слове его мне мерещилась значительность; надутость и напыщенность принимал я за величие, даже тупое молчание казалось красноречивой паузой, а бессмысленный подчас взгляд — орлиным взором.
6Гармошка вдруг захлебнулась, послышался визг, танцоры сбились в кучу.
— Ребя! — крикнул Жариков. — Баламут Иванова нокаутировал!
— Брось! Давно пора! А за что?! — слились голоса.
Минут через пять Баламут вновь заиграл «Лявониху».
Выяснилось, что Иванов подошел к Баламуту и, показывая на девушку, танцевавшую с Барашковым, громко сказал:
— Видал, Баламут? Это та Алена порченая, ее бандиты мила это самое.
— Недолго недотрога горевала, а?
Баламут тут же уложил его могучим «апперкотом».
Узнав обстоятельства дела, Самсонов изрек свой приговор: Виноградову пять суток строгого ареста, — И, поглядев на Иванова, которого уносили в сторону, добавил с усмешкой — Условно.
К Самсонову подошел Аксеныч, командир «Ястреба».
— Слушайте, капитан! Нехорошо получается. На той стороне леса полицаи такого страха нагнали на жителей, что целые деревни со всем скарбом к нам в лес перебираются, под нашу защиту. А какая мы им защита? Я своих еле уговорил в Смолице остаться.
— А что? Пусть идут, — нахмурился Самсонов, задерживая неприязненный взгляд на Аксеныче. И я уже так хорошо разбирался в нем, сразу понял: Самсонову не понравились независимые нотки в голосе Аксеныча.
— Лесок-то наш больно мал — скоро бригаде на веники в банный день не хватит. А коли окружат нас в нем?
— Паникерство, товарищ Курпоченко!
— Не думаю, товарищ капитан. Не мы карателей отогнали сегодня. Просто не тот полицай нынче пошел — настоящую сволочь мы почти всю тут перевели, а этих баранов силком в полицию затянули, при первом выстреле разбегаются. Кстати, среди них были наши люди — еще Богомаз начал завязывать с ними связи. Мы с комиссаром хотели потолковать с вами об этом, да вы, Георгий Иванович, совсем перестали заезжать в наши отряды.
— Вас много, я один, — не разорваться же мне. А к себе — милости прошу, только не все сразу. Для командиров всех отрядов я приемные дни назначу. И ежедневно рапортуйте через связных. А победы наши, товарищ Курпоченко, я вам не советую умалять. Если не наше оружие, то слава наша отогнала сегодня карателей!
— Красивые слова! — неожиданно сказал, шагнув ближе к Самсонову, комиссар Полевой. — А слова как молодки — коли красивы, то не верны, а коли верны, то некрасивы. — Комиссар жестко усмехнулся, — Вчера наш Ветринский отряд разбил пару машин на шоссе, взяты секретные документы. Вот с грехом пополам один перевели. — Полевой достал из сумки бумагу. — Приказ по корпусу генерала фон Шенкендорфа, командующего охранными войсками в тылу группы армий «Центр», о проведении карательных операций в одиннадцати секторах. И вот первый пункт: «221-я охранная дивизия: операция «Сова»: уничтожение отрядов противника в районе Чериков — Пропойск — Краснополье силами трех батальонов». Каратели прочесывают леса в этом районе. Мы же оказались на периферии операции «Сова», а то бы полетели перья от наших «Соколов» и «Орлов»… Но рано или поздно…
Самсонов, сразу помрачнев, поднялся.
— «Сова», «Сова»! — сказал он раздраженно. — Могли доложить мне лично. Нечего секретные приказы разглашать, людям настроение портить… Коня мне!
Взрыв смеха, встретивший новую частушку, заглушил слова комбрига. Мы отошли от колодца.
У забора стоял голубой «вандерер» Кухарченко. Из хаты доносились громкие голоса, шарканье ног, смех. На крыльцо вышел Богданов. Влажные волосы причесаны, лицо раскраснелось — видно, он уже успел побаниться.
— Первачку не желаете? Гарью, правда, воняет. Зато ох и лют… Спрыснем победу — разгром немецких оккупантов под Хачинкой! Новость слыхали? Гришку в Пропойске ухайдакали, того дезертира, что сбежал от нас в июне. Служил в полиции и с нами потом связь держал. И нашим, и вашим. Выдала его тут одна жинка полицая… Гестаповцы Гришку насмерть шомполами забили — так ничего и не сказал про нас. Вот и разберись тут — кто герой, кто не герой! Капитан собирается его Героем объявить. Лишний Герой, мол, поднимет авторитет бригады. К тому же, говорит, посмертно куда удобней Героя присваивать: мертвый Герой всегда герой, не подведет!.. Чего мнетесь? Заходите…
7По улице на белом командирском аргамаке трусила Алла Буркова. Завидев нас на крыльце, она с трудом сдержала коня.
— Черти! — сказала она трагически, шепелявя из-за выбитых зубов. Пьянствуете тут, а командир ваш, капитан, с этой лошади только что упал и разбился…
— Насмерть?!
— Ну вот еще, выдумали! — поджала Алла тонкие губы. — сильно ушибся, в лагерь отвезли, дня два полежит. И что бы мы без него делать стали? Приказано всем собраться в Трилесье. На похороны…
— Самсонова? — зло пошутил Щелкунов, с некоторой даже признательностью глядя на аргамака.
— Да нет же! У Аксеныча сегодня убили одного. Здорово сказал о нем Самсонов: «Лес по дереву не тужит». Наши пушку вытаскивали из кювета — Киселев умудрился ключицу сломать. А у Мордашкина подорвался Костя-одессит. Помните Шевцова? Он хотел снять свои мины под Грудиновкой, когда каратели отошли, пожалел, чудак, пять килограммов тола, так что и хоронить нечего…
Она тронула коня прутиком и затрусила прочь.
— Вот еще один богомазовец погиб, — тихо сказал Щелкунов. Обрадуется теперь Самсонов — есть жертвы. — Он тихо добавил: — Значит, не всегда партизан партизану друг…
Всегда, — ответил я убежденно. — Только, бывает, под личиной партизана скрывается волк.
По улице брело стадо коров. Подпаски щелкали арапниками. От коров пахло разнотравьем и парным молоком.
Мы встали, услышав грозный гул авиационных моторов. Минут через пять тройка бомбардировщиков пикировала над Хачинским лесом. Четвертый Ю-88 проревел над селом. На Соломиных крышах теплился отблеск закатного солнца. «Юнкере» показался мне совсем лишним здесь в этот тихий час, в котором столько грусти и красоты. Из окна выглянул Кухарченко, поглядел на самолеты, жуя что-то, сказал:
— Нет, Семен, на похороны я не поеду. А на поминки — обязательно.
— Гады! Нашли время бомбить! Танцульку разогнали. А ты говорил — успеем!..
Бомбы рвались на опушке леса.
— Учебная бомбежка, — сказал Щелкунов. — Курсанты портачат.
— Вы не уходите! — крикнул нам вдогонку Баламут. — После бомбежки, как стемнеет, кино показывать будут.
— Какое кино? — изумился я. — Брешет!
— Да ты отстал от жизни! — усмехнулся Щелкунов. — Ребята наши раздобыли где-то проектор и фильм один — «Трактористы». «Гробница» наша ток дает. Вчера показывали. Успех потрясающий. Со всех деревень вокруг народ набежал. Не ахти какой шедевр, но в мирное время эту картину не так смотрели. Вчера тут народ смеялся над картиной и плакал по мирному времени. Кругом — фрицы, а мы тут кино показываем про мирную советскую жизнь. Сила! Обязательно посмотри… Сразу после похорон.
