Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Вчера! Но поскольку мы вчера не успели, а сегодня в Ташкент уже ушли все самолеты, полетите завтра.
Скляренко правильно вычертил маршрут Дадыкина: Чита, Иваново, Новгород. В Чите капитана не оказалось – он еще не успел прибыть к новому месту службы, да и ждали его тут с кислым выражением – у Дадыкина лицо, как пить дать, тоже будет кислым – жилья для него не было, новый дом, который заложили в военном городке, будет готов не раньше чем через два года, жизнь у капитана ожидалась газетная: на газете будет ночевать, газеткой станет накрываться, на газете будет есть, жирный типографский шрифт осядет у него и в желудке…
Из Читы Драгунцев вылетел в Иваново, удивился: старый ситцевый город – испокон веков русский – можно было перепутать с какой-нибудь маленькой кавказской столицей. В городе звучала гордая горская речь, молодые горбоносые люди в модной одежде хлестали коньяк, запивали пивом, закусывали жгучими южными колбасками, обнимали волооких ткачих с соблазнительными тугими икрами и норовили дать в глаз всякому, кто делал им замечание. Опекали юных джигитов решительные небритые дядьки в крупногабаритных драповых кепках, которые шьют только на Кавказе, больше нигде, деньги тратили не считая – отщипывали из пачки наощупь, совали в лицо продавцу и небрежно цедили сквозь зубы:
– Погляди, сколько там? Если получится много – верни!
– Мне бы такую жизнь! – вздохнул Драгунцев, не ощущая, впрочем, в себе никакой зависти ни к молодым огненноглазым оболтусам, ни к их покровителям.
Кавказцы облюбовали три ивановских института – строительный, медицинский и текстильный. Если в Тбилиси поступление в инженерный институт обходилось тысяч в тридцать, то здесь всего в две. Местные деятели науки и высшей школы были, как понял Драгунцев, не очень прожорливы.
Поступив в институт, новоиспеченные студенты начинали портить местных девок – это дело было поставлено у них на широкую ногу, били стекла в общежитии, пили водку, задирались, катались на собственных машинах и время от времени чинили зрение – глаза их часто украшали фонари.
Пока Драгунцев разыскивал капитана, успел узнать и увидеть многое. Но капитана в Иванове не оказалось – он уехал к матери в Новгород – старая прихворнула, слегла, и сын немедленно помчался к ней – ведь мамане и лекарств некому купить, и воды подать в кружке, и молоко вскипятить – все некому.
– Мать у него на первом месте, – сказала, стерев со щеки нечаянную слезку, жена Дадыкина, – я на втором.
До Новгорода пришлось добираться «сменяя колеса» – вначале на поезде, потом на каком-то странном «транспортном средстве», напоминающем дрезину, затем на автобусе, в путешествий Драгунцев изрядно обмялся, зарос, потолстел, поскольку много спал, зарядку не делал, иногда выпивал в ресторане, постарел и поскучнел – милые среднерусские пейзажи сидели у него уже как кость в глотке, временами ему хотелось плюнуть на все и удрать домой, в город Курск, в теплое родительское гнездо, но боязнь того, что дорожный крюк приравняют к дезертирству, удерживала, и Драгунцев, жалея себя, ругая подполковника, у которого служил, армию и власть предержащих, протестующе крутил головой, шмыгал носом, но с выправленного в бумаге дорожного маршрута не сворачивал.
Новгород встретил его тихим солнцем, радостной позолотой церквей, влажной прохладой недалекого озера и приветственными воробьиными криками. В Новгороде не то что в Иванове – шашлыками не пахло.
– Хорошо, – громко умилился лейтенант, – хоть не надо материться по-грузински.
Материться по-грузински он не умел, Драгунцев это бросил ради красного словца, чтобы люди видели в нем широкого человека, знатока народных нравов.
Довольно быстро он нашел старый кирпичный дом с тяжелым портиком и несуразными колоннами – уж на колонны кирпич никак не идет, но купцу, построившему этот дом, хотелось, чтобы колонны у него имелись, а материала, кроме кирпича, никакого не было.
– Недостаток вкуса! – отметил знаток отечественной архитектуры Драгунцев.
Старуха Дадыкина жила в тринадцатой квартире. Купеческие хоромы были когда-то поделены на клетки и каждую клетку наделили статусом квартиры.
– Номер тринадцать, – хмыкнул в кулак Драгунцев.
Дверь открыла иссушенная, легкая, как пух, женщина с мелкими седыми кудряшками на голове, окрашенными в фиолетовый цвет – похоже она развела в воде чернила и вымыла ими голову. Чистый халат был у нее застегнут на все пуговицы, из-под халата выглядывали стоптанные драповые шлепки.
Без слов было понятно, что жизнь у этой женщины прошла в трудной борьбе за нормальный быт, имелось в ее биографии все – и кухонные сражения с соседями, и тайные вылазки с горстью соли к чужой кастрюле, и война половиков – недругам всегда доставляло большое удовольствие вытрясти свой половик на половике противной стороны, – лицо у матери Дадыкина имело сердитое ежиное выражение, а вот глаза были девчоночьими – чистыми, широко раскрытыми, удивленными.
Женщина выжидательно замерла на пороге. Драгунцев вежливо козырнул и попросил капитана Дадыкина.
– Его нет, – хриплым, в трещинах голосом ответила женщина. – Ушел. Куда ушел – не знаю. Может быть, на Ильмень покатил, а может – в городской театр. Он очень любит театр. У нас театр зовут Гайкой, – неожиданно сообщила она.
– Гайкой? – удивился Драгунцев.
– Да. Здание построено в форме гайки, – женщина сделала несколько угловатых движений, показывая, как выглядит театр.
– Что ж, зайду чуть позже, – решительно произнес Драгунцев, – через час. Пойду театр посмотрю.
– Что-нибудь случилось?
– Ничего особенного. Я прилетел из Кабула…
– Из Кабула? – женщина улыбнулась, показав мелкие редкие зубы. – Выходит, вы вместе с моим сыном воевали?
– Выходит, – улыбнулся Драгунцев.
– Мой сын ценит Афганистан, – торжественно произнесла женщина. – Может, вы заглянете в дом? Хотите чаю?
– Нет-нет, спасибо, я зайду позже.
– Вы для сына что-то привезли?
– Пакет!
– Может, оставите?
– Я зайду через час! – Драгунцева начинала злить непонятливость, настырность женщины, ее настойчивость. – Через час! – Драгунцев стукнул пальцем по стеклу «сейки» и удалился.
Через час Дадыкин домой не вернулся. Не вернулся и через два часа.
– Наверное, он на Ильмене, – огорченно сообщила мать. – Он же рыбак, если уйдет на воду, то пока тонуть не будет, его оттуда не вытащить. За уши выдергивать надо.
– Как утопающего, – улыбнулся Драгунцев.
– Ага, – согласилась женщина. – К вечеру обязательно будет. Со свежими щуками. Приходите вечером, мы из щук рыбу фиш сготовим.
– Это что такое? – насторожился Драгунцев.
– Национальное синайское блюдо, – вместо «еврейское» женщина произнесла «синайское», специально подчеркнув это, – она будто бы бравировала редким словом: нас, мол, голыми руками не возьмешь, мы еще такие иностранные словечки знаем, что только ахнете, – а с другой стороны, она будто бы стыдилась слова «еврейское».
«И напрасно, – подумал Драгунцев, – слово как слово».
– Фиш – это фаршированная рыба. Очень вкусная. С чесноком.
Драгунцева вновь начала раздражать эта женщина. От подобного общения он уставал. Она что-то еще пыталась объяснить, но Драгунцев не слушал ее – отмахнулся, будто от тени, сказал, что придет через два часа. Если капитан явится, то пусть подождет его.
Капитан не явился
