Илья Зверев - Чрезвычайные обстоятельства

Илья Зверев

Чрезвычайные обстоятельства

Героическим горнякам 36-й Сталиногорской шахты Тифко, Леонову, Ручкину, Семушиикову, Власову, Гольтяеву, Зеневичу, Жаркову и товарищам, действовавшим по другую сторону завала 3 и 4 апреля 1956 года.

— Сколько вас, ребята? Сколько вас?… Сколько?… — говорю. — Сколько вас там?…

Наконец там, за завалом, поняли. Глухо простучали по трубе шесть ударов. Потом, после долгой паузы, седьмой.

У песчаного вала, перегородившего штрек, молча стояли шахтеры. Никто не сдвинулся с места. Только огоньки лампочек согласно качнулись в такт общему вздоху.

Снова удары по трубе. Один… два… три… — все считали вслух — четыре… пять… шесть… Потом снова томительная пауза (на этот раз она уже не могла, никак не могла быть случайной!), и еще один удар — седьмой.

— Шестеро — живые. Один — покойник, — сказал кто-то.

Еще в пять часов утра все было хорошо.

Начальник шахты Семен Ильич Драгунский, мучимый стариковской бессонницей, позвонил дежурному. Бодрым голосом хорошо выспавшегося человека тот отрапортовал:

— Все в порядочке, ствол работает, участки «не пищат»!.. Спите дальше, ваше блаженство! — посоветовал он на прощанье, игриво употребив смешной церковный титул, вычитанный вчера в газете.

Семен Ильич улегся опять.

«Ваше блаженство», — вспомнил, усмехаясь. — Какой приятный парень этот Синица. И остроумный. С осени уйдет главный инженер в академию — быть ему наследником…

А через десять минут — леденящий душу пронзительный звонок (о, начальник и по звонку умел отличить чрезвычайное от будничного). В трубке — задыхающийся голос Синицы:

— Завал, Семен Ильич!.. Завал на третьем восточном… На стыке с шестым… Люди, Семен Ильич!..

В шахтной конторе — в маленькой комнатке с табличкой «Коммутатор. Вход воспрещен!» — Люся-телефонистка, побледневшая и как-то осунувшаяся за несколько минут, снова и снова чужим, отвердевшим голосом повторяла одни и те же грозные слова. Всем, кому следовало по «аварийной диспозиции», столько лет бесполезно пылившейся на стене, сейчас подавала она сигнал бедствия: горноспасателям, тресту, горкому партии, медицине, чтобы мчались спасать; прокуратуре, чтобы ехала расследовать и карать; кладовщику, потому что в любую минуту мог потребоваться инструмент.

Квартира кладовщика не отвечала. Но шахтная телефонистка — это не городская телефонная барышня («Алло, алло, соединяю… Извините, не отвечает»)… Она обязана знать, где кого искать в ответственную минуту.

«Видимо, заночевал старый черт у племянника Пашки», — сообразила она.

Люся подбежала к двери и кликнула уборщицу:

— Андреевна, быстренько, пожалуйста, к Пашке Мордасову. Вытащи дядю Васю!.. Чтобы бегом бежал сюда!

— Ладно, ягодка.

Старуха с сожалением посмотрела на недомытый пол, по которому растеклись черные сверкающие лужи, швырнула тряпку в ведро и решительно вытерла руки о передник.

Надо очень любить людей, чтобы согласиться служить уборщицей на шахте. Каторжный труд — ежедневно скоблить и отмывать пол в нарядной, затоптанной угольными сапожищами; оттирать голубые стены, к которым так любят прислоняться усталые ребята в черных спецовках… Тяжко, ко всему тому, не иметь сладостной привилегии всех уборщиц — покричать на нарушителей чистоты или замахнуться тряпкой на начальство, топающее в калошах по свежевымытому полу.

Тут люди не носят калош. Черная грязь на их вечно мокрых сапогах — не грязь, а уголь. Уголь, ради которого люди в преисподнюю ходят — во тьму и сырость.

Словом, Андреевна понимала и душевно чувствовала, что такое шахта, и безропотно побежала на другой конец поселка будить загулявшего кладовщика.

В коммутаторную, похрустывая пальцами, вбежал Синица.

— Всех обзвонила? — глядя как бы сквозь Люсю, спросил он и, не дожидаясь ответа, вздохнул: — Ах, черная пятница!

«Пятница»? Это слово бросило девушку в жар. Как же она забыла! Ведь с полуночи уже пятница. И в эту пятницу, в ночную смену, на штрек должен был идти Женька. Они уже неделю были в ссоре, но еще тогда, когда все было иначе, он говорил Люсе: в четверг, мол, последний денек гуляю, а в пятницу, в ночь, запрягаться.

Она умоляюще поглядела на Синицу:

— Арнольд Петрович… Пожалуйста… Кто там попал? Женька Кашин не попал?

— Ах, господи, ничего я не знаю! — рассердился Синица. — Не могу я больше здесь наверху, ведь там люди гибнут!

Как ей было не понять! Нет страшнее пытки для горняка, чем эта, — сидеть дежурным на поверхности, когда в шахте беда.

— А Женька? Вы не помните случайно?…

— Ты всех обзвонила?… Что они не едут! Они уже должны быть здесь.

За окном провыла не похожая ни на какую другую сирена горноспасательной машины. В нарядной загрохотали уверенные голоса. Синица рванулся из комнаты.

— Девушка, вы что там спите? — вернул Люсю к служебным обязанностям какой-то негодующий абонент. — Давай, кто там есть главный!

Из нарядной ответил сам начальник. Быстро он прибыл!

— Разговаривать не могу… Еду в шахту… Причины аварии? Не знаю. Там люди, семь человек… Не могу разговаривать…

И бросил трубку.

— Семен Ильич, это из органов звонили? — замороженным голосом спросил тихонько вошедший Синица.

— Да нет, из треста, техотдел!.. — И, словно поняв что-то, Драгунский глянул на инженера с внезапной яростью. — О них думай, которые за завалом. О скамье подсудимых успеем… Слышишь, ты!..

Огромный, багроволицый, с всклокоченными седыми волосами, начальник был страшен в эту минуту: казалось, прикоснешься к нему — ударит током!

В нарядной с каждой минутой прибывал народ. Вошел командир горноспасателей со своими дюжими — один в одного — бойцами. Прибежал парень спросить, грузят ли в клеть малый компрессор. Явился техник требовать кислородных баллонов. Черненькая, носатая врачиха из рудбольницы пришла «в полном параде» — с орденом Красного Знамени, явно не случайно приколотым в этот страшный предутренний час. Один за другим вваливались «представители» — инспектор, управляющий трестом, комбинатское начальство.

На голубой шелковистой кальке, захватанной черными пальцами — на плане горных работ, — большой, иссеченный шрамами палец Драгунского отметил то самое место.

— Люди запечатаны в третьем восточном и в шестом! — звенящим от напряжения, но ровным голосом сказал он. — К ним можно пробиться либо из другой части штрека, так сказать с тылу, либо прямо через завал, если он позволит себя потревожить, — в чем я очень сомневаюсь…

На шахте такая жизнь, что в грозную минуту все люди, вплоть до представителей самых третьестепенных, «обозных» профессий, начинают действовать с быстротой и блеском, словно сызмальства учились считать секунды. Толстуха-банщица мгновенно приготовила в инженерских кабинках сразу десять комплектов белья, спецовок, портянок, сапог. Ламповщица встречала начальство уже на пороге своего серого домика, обвешанная тяжелыми гроздьями лампочек.

В ламповой уже знали имена попавших в беду. Вручая начальнику его легкую, «хозяйскую» лампочку-надзорку, девушка шепнула:

— Павловский, Ларионов, Кротов, Кашин…

Она, по-видимому, считала это большим секретом. Но каким-то необъяснимым чудом уже вся шахта знала эти имена. И в нарядной, отданной горноспасателям под штаб, и в красном уголке, приспособленном под нарядную, и на лесном складе, и в лавах люди шепотом повторяли имена семерых с таким чувством, будто не было у них на шахте и на всем белом свете товарищей ближе и дороже, чем эти.

У эстакады, приникая то к одной, то к другой черной спецовке, металась простоволосая заплаканная женщина в модной шубке.

— Товарищ Алексин, — сказал Драгунский парторгу, тяжело шагавшему рядом с ним, — возвращайся и займись семьями!

Парторг грустно кивнул и ушел, не оборачиваясь. Начальство — местное и приезжее — направилось к клети и спустилось вниз.

На штреке Драгунский отстал от остальных. Проклятая гипертония! Затылок стиснуло свинцовым обручем; в висках, в сердце, в ногах болезненно отдавался каждый удар пульса.

Начальник заложил руки за спину, наклонил корпус так, чтобы собственная тяжесть влекла его вперед, под уклон, и так продолжал идти.

Громко, стараясь подавить оглушительный звон в висках, он твердил себе, что все обойдется, потому что там, за завалом, прекрасные люди — такие люди, как Яша и Павловский. Ему, старому горняку, отлично было известно, сколь слаб человек против взбесившейся подземной стихии, и все-таки он немного успокоился, узнав, что люди там надежные (хотя, честно говоря, предпочел бы сам быть на их месте).

У завала толпились люди. Драгунский подошел к своим недавним спутникам, деликатно не заметившим его опоздания.