Борис Беленков - Рассвет пламенеет
— Ракету! — обронил Симонов, оглянувшись. Пересыпкина рядом не оказалось. «Положат людей!» — мелькнула мысль.
Но вот третья рота понеслась вперед. Опасаясь замешательства, Симонов рванулся и сам, обгоняя солдат. Оглянувшись, он вскрикнул:
— Быстрей!
Мельком он увидел залегшего бронебойщика Рычкова, на ходу приказал ему:
— По пулемету!
Почти в тот же миг грянул выстрел противотанкового ружья. Тяжелое, страшное отстукивание вдруг оборвалось, пулемет захлебнулся. Симонова подгоняла настойчивая мысль: «Быстрей, быстрей!..». догнав Метелева, он крикнул:
— Забирай правее снарядных воронок, Метелев! Правей — значительно…
— Хорошо, я вижу… — откликнулся тот.
Но внезапно будто отпрянул грохот стрельбы и взрывов, отхлынули темные волны чада и пыли. Тяжело дыша, Симонов остановился.
— Н-ну, — с трудом проговорил он, взглянув в потное лицо Метелева. — Взяли! Поломали к чертовой матери их оборону, вот что!
— Вперед надо, товарищ майор.
— Держи! — закричал пожилой гвардеец, показывая автоматом на запад. — Они удирают, смотрите!
— Принимайте решение, товарищ гвардии майор, — произнес Метелев настойчиво. — Ведь в самом деле удирают!
— Сидящих в окопах бить было легче, чем в поле ловить, когда они спасаются от смерти, — с усмешкой заметил Симонов. — Приводите роту в порядок, Метелев. И двинемся… Да россыпью чтоб…
Под ногами зашуршала трава. Навстречу подул трепетный ветер. Солнце, опускаясь все ниже, красноватыми лучами ложилось на желто-серую стерню пшеницы. Несмотря на усталость, Симонов чувствовал себя словно в канун большого праздника. «Сдвинули мы их!.. — думал он, идя позади рот. — Сдвинули с высоты…».
Симонова догнал Мельников. Трудно перевел дыхание, сказал:
— Отвоевался наш комиссар, Андрей Иванович.
Симонов вздрогнул и остановился:
— Как… отвоевался? — спросил он так тихо, что еле расслышал собственный голос. — Убит?
Мельников опустил голову:
— Он жив, но такое случилось… Комиссар навалился на офицера, чтобы взять живым. Это в траншее произошло. А тот под собой взорвал гранату. Сами понимаете, — пламя, взрыв. Рождественского увезли в тыл. Он ничего не видит.
— Я должен продвигаться вперед, Метельников, — сказал Симонов. — Возвращайся к месту боя. Нашего Пересыпкина нет… Не знаю, что с ним. Разыщи. Эвакуируй раненых.
XXV
Как ни тяжело было Магуре видеть Рождественского в таком состоянии, она говорила с ним спокойно.
— Вы говорите, что это временное явление… Но долго ли так будет? — спросил Рождественский.
— Не думаю, Александр Титович, что это у вас надолго. Здоровые нервы — главное в таком состоянии. Вы честно дрались. Долг перед Родиной вами выполнен. А теперь нужно верить, что вы будете видеть… Мне кажется, в спокойствии и заключается главная процедура лечения…
Рождественского усадили в кабину санитарной машины. Некоторое время Магура стояла на подножке.
— Главное — спокойствие!.. — повторяла она.
— Я чувствую, что сами вы не спокойны, — сказал Рождественский, печально улыбнувшись. — Передайте Андрею Ивановичу: если я увижу свет, вернусь в батальон. И только в этот батальон, слышите? Так всем и скажите…
В медсанбате Рождественского раздели, приготовили для купания. Санитарка стала на колени, притронулась к его ногам. Он отдернул их, словно в испуге. Рядом кто-то засмеялся.
— Смелей, смелей, капитан… Я в третий раз попадаю в госпиталь, привык.
— Кто вы? — спросил Рождественский.
— Полковник Сафронов. Из штаба Северной группы фронта. Помните, вы были у меня.
— Вы ранены?
— Я же сказал: третий раз попадаю в госпиталь. Нас угостили в одном и том же бою. Я был в соседней с вами дивизии вашего корпуса.
— Куда же вам угодило?
— Все в ногу. Второй раз, представьте! Все в одну и ту же. Но, кажется, кость не задело. А вы… совершенно не видите?
— Ощущаю свет, но очень смутно…
— Да, вот что: полковника Руммера не ваш батальон схватил?
— Наш. А что?
— Полковник — сволочь. Сначала — раскис, потом замкнулся. Отказался отвечать на допросе. Ну, и дьявол с ним, без него обошлись.
— А как же с генералом Фельми, с его африканским корпусом, товарищ полковник?
— Ну, там, как полагается… Тогда же штаб группы, штаб фронта, вплоть до генерального штаба, все на картах отметили: «Ачикулак. Экспедиционный корпус. Военно-политическая задача: ударно-штурмовая группа прорыва в Иран, в Индию».
— Меня интересует, какие меря были приняты? Все-таки корпус Фельми — крепкий орешек.
— В обход ему песками двинулся казачий Кубанский кавкорпус. А после гизельской операции туда же пошел и кавкорпус донских казаков. Так что господину Фельми туго сейчас.
Затем оба они очутились в палате. Сидя на кроватях, склонившись друг к другу, старались не выдавать боли.
— Но что же все-таки произойдет в результате битвы за Сталинград? — задумчиво проговорил Рождественский, обхватив колени руками.
— Наши не пустят гитлеровцев за Волгу, — твердо сказал Сафронов. — Вот увидите…
— К сожалению, не уверен, буду ли иметь такую возможность, — встряхнул головой, сказал Рождественский.
— Подлечат, наберитесь терпения. Что вам врачи сказали?
— Почти ничего. Завтра эвакуируют в глубокий тыл. Боюсь остаться в потемках.
— Вы вот что, капитан, — помолчав, посоветовал Сафронов, — веселей, веселей все же! Не надо замыкаться в самом себе. Будете много думать, хуже получится. Держитесь, вы на это способны, понимаете?
— Я все это понимаю, полковник, — согласился Рождественский, — но давайте начнем лечение с того, что прекратим говорить о моем положении…
XXVI
В направлении Орджоникидзе Клейст отказался от плана прорыва к Грозному, но продолжал удерживать рубеж от Терека до Черных гор. Линия обороны противника проходила через селения Дур-Дур и Змейскую. Против дивизии Василенко зарылись в землю солдаты противника потрепанной 2-й румынской горнострелковой дивизии генерала Думитреску, остатки недобитого особого полка «Бранденбург» и поредевшие полки 13-й танковой дивизии.
Правей сосредоточились полки дивизии «СС-Викинг», а слева в горах сидела дивизия «Эдельвейс». Стянутые к рубежу вражеские артбатареи и минометные дивизионы беспрерывно обстреливали наши тылы и нашу линию обороны. Как только небо прояснялось, в воздухе появлялись «Юнкерсы» неудачливого генерала Фибиха.
Над обороной бушевала метель, сплошь застилавшая равнину. По ночам над окопами струился дымок с запахом испарений и подгоревших портянок. У печурки шевелились люди, поочередно отогревавшие руки, — одни приходили в крытую землянку, другие расходились траншейками. Два раза в сутки к траншейкам приползали батальонные повара с горячей пищей и не менее горячими новостями.
Теперь все в окопах заговорили о наступлении советских войск под Сталинградом. Это огромное событие вызвало у гвардейцев невиданно радостное возбуждение. Но в первом батальоне никто еще толком не представлял полного размаха и всей величины начавшейся грандиозной битвы.
Зная о том, что против лавины немецких войск, подкатившихся к Волге, выступили свежие силы советских армий, многие из сидящих здесь, в окопах, уже говорили, что происходящее сражение неизбежно повлечет за собой бегство войск Клейста. Гвардейцев не мог не волновать вопрос, как отразится на Кавказской группе немецких войск битва под Сталинградом.
— Андрей Иванович, какой целью задались немцы? — спрашивал Мельников, начинавший утрачивать терпение. — Здесь, в нашем секторе?
— Первое, — шутливо отвечал Симонов, — выбросить на нашу оборону весь запас авиабомб, мин и снарядов. Это им нужно, заметь. С Кавказа удирать будет легче.
Они сидели в землянке. Здесь был и Бугаев, снова исполнявший обязанности комиссара батальона.
— Чего-то противник ждет, — продолжал Мельников.
— Это самое «чего-то» — ясное дело, — сказал Симонов, посасывая цигарку. — Под Сталинградом наши перешли в наступление. Клейст и выжидает — чего же там произойдет? Авось все обойдется благополучно.
— Тогда что же?
— Тогда? Об этом надо у Клейста спросить. А сейчас для него главная задача — оборона. Почему? Да очень просто. Клейст сдерживает нас потому, что боится, как бы мы не вышли в тыл Моздокской группировке. Опять же этот, как его, да — Фельми, со своим африканским корпусом. Он и так от казаков харкает кровью, а тут бы еще мы. Клейст попытается, конечно, не пустить нас в Кабарду.
— В этом вся суть, — заметил Бугаев. — Так и полковой комиссар рассказывал на инструктаже.
— Говорил ли Киреев, что творится в районе Моздока? — поинтересовался Симонов.
