Аркадий Сахнин - Тучи на рассвете (роман, повести)
— Рядовой Маргищвили! — строго говорила она. — Срочно подайте мне сумку. А вы, младший сержант, доложите, все ли готовы к маршу в кино.
— Слушаюсь! Так точно! — следовали четкие ответы, и ребята вытягивались по стойке «смирно».
Солдатам приятно было слушать ее, выполнять маленькие бесхитростные капризы. И только в одном не признавали они ее власти: они не разрешали Гураму «эксплуатировать» ее труд.
Впервые протест против «эксплуатации» Вали поднялся, когда однажды целой гурьбой они зашли за ней по дороге в кино. Вале не понравилось, как подшит у Гурама подворотничок. Взяв иголку с ниткой, она скомандовала: «Ну-ка, расстегивай ворот!» С довольной улыбкой Гурам выполнил приказ. Но поднялся вдруг со своего места младший сержант Иван Махалов.
Русый паренек из-под Воронежа, с ямочками на щеках, спортсмен-разрядник Махалов был любимцем товарищей и начальников. Он командовал отделением, и все уважали его за мягкий нрав, за большую физическую силу и ловкость, за глубокие знания военного дела, а главное — за то, что он не зазнавался. Он как бы стеснялся своих прав и преимуществ перед товарищами.
Он никогда не кричал на людей. Его приказания звучали четко, по-военному. Но тут же появлялись ямочки, он улыбался, точно извиняясь за такой свой тон.
Может быть, потому и удивила всех его шутка в тот вечер у Вали. Встав между нею и Гурамом, он совершенно серьезным и строгим тоном заявил:
— Властью командира отделения запрещаю вам, рядовой Урушадзе, эксплуатировать детский труд.
— Она же портниха, — пытался оправдаться Гурам, — это ее профессия.
— Понимаешь, Гурам, — сказал с сильным и приятным грузинским акцентом Дмитрий Маргишвили, — твоя шея по диаметру как раз заводская труба возле фундамента. Пришить тебе подворотничок — дневная норма передовика производства.
Первой прыснула от смеха Валя. В тот вечер ей так и не дали поухаживать за Гурамом.
Спустя несколько дней солдаты заметили у него подозрительно белоснежный носовой платок.
— Еще раз увижу, — сказал Махалов, — отберу. Не заставляй Валю работать. Думаешь, мы не знаем, кто тебе вчера гимнастерку нагладил!
Перед демобилизацией Гурама все отделение хлопотало вокруг него и Вали. Каждый считал своим долгом дать нужный совет. Втайне от «молодых» собирали деньги для проводов и на подарок Вале. Чего бы ей хотелось, выспрашивали у Гурама, и делали это неловко, так что Гурам сразу понял, в чем дело. И затея друзей была ему приятна.
Что же сказать им сейчас?
Первым обратился к нему Камил Хакимов.
— Валя уже взяла расчет? — спросил он.
— Не твое дело! — грубо обрезал Гурам.
И все, кто был рядом, насторожились. Добродушный весельчак Хакимов растерялся.
Такой ответ глубоко оскорбил людей. Валя была их общей маленькой радостью. Никто не завидовал Гураму, товарищи признавали его «права» и всеми силами старались помочь им обоим, если требовалась помощь. Маленькие заботы о Вале доставляли им удовольствие. Им приятно было, когда Вале хорошо. Случалось даже, что они ухитрялись брать на себя работу Гурама, чтобы он мог пойти к ней. А вечером, когда он возвращался, с улыбками спрашивали: «Ну как? Удивилась Валя, что ты пришел? Обрадовалась? А ты сказал, что в это время я за тебя казарму мыл?»
И Гурам всегда охотно рассказывал товарищам, как встретила его Валя, что нового у нее на работе, передавал от нее приветы.
Грубый ответ Гурама удивил и Дмитрия Маргишвили. Но, как и всегда в напряженную минуту, он попытался шуткой разрядить атмосферу. Зная привязанность Вали к Гураму, Дмитрий насмешливо заметил:
— Валя не хочет с ним ехать.
— Кто тебе сказал? — поразился Гурам.
— Сама сказала. Она дожидаться будет меня.
— Не смеешь так про Валю говорить даже в шутку! — закричал Гурам. — Понял?
* * *Для командира роты капитана Леонида Горелика сороковой Октябрь был особым праздником. Он наконец получил приказ о зачислении на специальные курсы, о которых давно мечтал. Но главное, в семье ждали второго ребенка, и Леонид радовался, что в родильный дом Поля поедет уже из новой квартиры, которую ему предоставляют к годовщине в только что отстроенном корпусе. И хотя праздник предстояло встретить не вместе с женой и друзьями, настроение было хорошим.
Полина просила оттянуть отъезд на трое суток, чтобы хоть в этом году отметить день рождения мужа. Вот уже третий год, как из-за командировок и заданий они не могут провести этот день вместе.
Он попрощался с товарищами, съездил на вокзал за билетом и вернулся домой в полной готовности.
Офицерские сборы коротки. А вот Полина долго укладывала чемодан, объясняя, где что лежит, просила чаще отдавать в стирку белье, не занашивать его.
— Ухаживать там за тобой некому будет, — говорила она, — поэтому не разбрасывай все по комнате, как дома, клади вещи на место, чемодан не перерывай, и все необходимое будет у тебя всегда под рукой.
— Да, да, конечно, — пряча улыбку, говорил Леонид, — не беспокойся.
Каждый раз, когда он уезжал в командировку, а они были очень частыми, он слышал подобные наставления жены, охотно соглашался с ними, но стоило ему хоть раз полезть в чемодан, как там воцарялся хаос. Зато перед возвращением домой он тщательно упаковывал свои пожитки, стараясь вспомнить, как они были уложены Полиной, и она видела, что он точно соблюдает ее наставления.
Поезд в Москву уходил в час сорок ночи, и у Леонида оставалось еще много свободного времени. Пока Полина готовила его к отъезду, он возился с пятилетним сыном Борькой, довольно сложно объясняя ему предстоящее появление брата или сестры. Борька никак не мог взять в толк, почему до сих пор неизвестно, будет это брат или сестра. Он слушал не очень ясные объяснения отца, сопел, хмурился и, так ничего и не поняв, солидно заключил:
— Никого не надо.
Это искренне огорчило Леонида. Отношения у него с сыном складывались очень хорошо. По всем вопросам они находили общий язык и пользовались друг у друга авторитетом.
Известно, что с ребенком надо говорить не сюсюкая, на равных, ни в коем случае не уязвляя его самолюбия. Эту истину Леонид воспринимал не как воспитательную меру, а как самое жизнь. Он всерьез обсуждал с Борькой различные проблемы, часто соглашался с ним, порой возражал горячо или спокойно, но всегда объективно подходил к делу.
Покончив со сложной темой, досадуя на себя за неумение толком объяснить предстоящее появление нового члена семьи, Леонид попросил сына показать сегодняшние рисунки. Для своих пяти лет Борька рисовал вполне прилично. Занятие это он любил, и каждый день появлялось значительное количество новых «полотен». На этот раз Борька показал сюжетную группу из трех танков, на которых стояли три солдата. Кроме автоматов они были вооружены мечами и щитами.
Леонид внимательно посмотрел на рисунок сначала вблизи, потом отставив руку, как бы оценивая общую композицию, и серьезно заметил:
— Понимаешь, Борис, почти все хорошо. Но ведь это советские солдаты, а щитов и мечей Советская Армия на вооружении не имеет.
— Так они же богатыри! — удивился Борька. — Ты сам говорил.
Довод был веским, но не успел Леонид подумать над ответом, как в дверь постучали.
Вошел помощник дежурного по штабу части младший сержант Иван Махалов и доложил:
— Полковник Диасамидзе приказал вам явиться к нему завтра утром в семь ноль-ноль.
Полина с тревогой взглянула на мужа.
— Хорошо, Махалов, можете идти, — сказал капитан, стараясь скрыть от жены свое удивление.
— Что же это, Леня? — спросила она, пожимая плечами, когда Махалов ушел. — Ты позвони полковнику, скажи, что поезд скоро уходит. Он, наверное, забыл о твоем отъезде.
— Неудобно, Поля, он уже спит, ему вставать рано.
— Так что же будет?
— Завтра уеду, какая разница! С вами еще денек проведу, — улыбнулся он и, помолчав немного, добавил: — Придется сходить на вокзал сдать билет.
Накинув шинель, он быстро вышел.
Горелик хорошо знал, что полковник ложится поздно и, конечно, сейчас еще не спит. Но он хорошо знал и самого полковника. Без крайней нужды тот ни за что не задержал бы командировку. А может быть, совсем отменили приказ о его учебе? Нет, тогда бы он не вызывал так рано. Значит, что-то случилось. Забыть об отъезде полковник не мог. Сегодня они тепло попрощались, Диасамидзе пожелал ему отличной учебы, велел не беспокоиться о Полине, обещал, что ей будет оказана всяческая помощь. Тут же дал указание поместить Борьку в детский сад, как только Полина об этом попросит. Что же могло случиться?
Незаметно капитан дошел до железнодорожного переезда и наткнулся на оцепление.
— Проход закрыт, товарищ капитан, — сообщил сержант милиции и объяснил, как пройти к вокзалу.
— Так это же наш капитан! — с укором сказал старшина Тюрин, вынырнувший откуда-то из темноты.
