Петр Лебеденко - Красный ветер

— Это, — сказал Хуан Хименес, — Матео. Он хорошо знает дорогу. Он знает такие тропки, которые неведомы никому.

Матео кивнул:

— Знаю.

— Он поведет вас туда, куда вам нужно, — сказал Хуан Хименес.

Матео кивнул.

— Поведу.

Хуан Хименес взял Роситу за руку:

— Пойдем.

Он повел ее в комнату, где висело распятие Христа.

— Пошли этим людям счастье, — тихо проговорил Хуан Хименес, глядя на распятие.

— Пошли этим людям счастье, — повторила Росита.

— Пусть будет счастлива и эта женщина, — сказал Хуан Хименес. Склонился к Росите и поцеловал ее в лоб.

Потом они вернулись, и Хуан Хименес сказал:

— Пора.

Будто слезы, падали на землю с ветвей старых олив холодные дождевые капли. Но ветер с гор уже разгонял тяжелые тучи, и в просветах синело небо Испании.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

Они шли глухими тропами. И только ночами.

С рассветом, измученные ни на минуту не оставлявшей их настороженностью, смертельно уставшие и голодные, забивались в заросли на дне темного оврага и, дрожа от промозглой сырости, дожидались вечерних сумерек. А потом опять шагали дальше, чутко прислушиваясь к каждому постороннему звуку.

Ночи были полны этих звуков.

Где-то вдруг, приглушенный расстоянием, послышится гул моторов рыскающего в черном небе самолета, откуда-то донесется лязг гусениц танка, одиночный винтовочный выстрел или захлебнувшаяся пулеметная очередь, тоскливый вой собаки… Иногда им казалось, будто они различают голоса людей — то едва слышные, точно вязнущие в мглистой, окутавшей всю округу влаге, то пронзительные, раздававшиеся совсем близко, в нескольких шагах от них.

Мула они отводили подальше в сторону, в заросли кустарников, привязывали его и оставляли на весь день одного.

Это было удивительно выносливое и терпеливое животное с грустными глазами, в которых, казалось, навсегда застыла покорность своей невеселой судьбе. Случались дни, когда не удавалось раздобыть для него и горсти корма, и тогда старик Матео доставал из сумки пару черствых лепешек, разламывал их на части и, обняв своего любимца за шею, кормил с ладони. Мул — его звали Урбаном — почти с человеческой благодарностью глядел на своего хозяина, стараясь дотянуться теплыми влажными губами до его лица.

Перед уходом Матео гладил Урбана по голове и говорил:

— Ты останешься здесь. Стой тихо, чтобы ни звука.

Он говорил с ним, как с человеком, которому доверял и на которого полностью надеялся. В том, что животное его понимает, старик ничуть не сомневался.

Старик Матео, тот самый старик, которого дал им в провожатые Хуан Хименес, вел их глухими дорогами, обходя стороной населенные пункты, где они могли натолкнуться на фашистов. Как он отыскивал эти дороги, для его спутников оставалось загадкой.

— У него собачье чутье, — полушутя замечал Эмилио Прадос, когда Матео, на секунду-другую остановившись перед едва заметной развилкой уходящих в стороны тропинок, уверенно выбирал одну из них.

— Или он ходил по этим стежкам-дорожкам уже не один десяток раз, — добавлял Денисио, с уважением глядя на старого крестьянина.

А Матео молчал.

Идет впереди своих спутников и молчит, молчит. И лишь изредка, когда к нему обратятся с каким-нибудь вопросом, односложно ответит и, ощупав взглядом все, что можно увидеть по сторонам, шагает дальше.

Откуда брались силы у этого прожившего свой век человека, тоже было не понять. Вот Эмилио Прадос, Росита и Денисио, забившись в густой кустарник и укрывшись не успевшими высохнуть одеялами, укладываются спать, а Матео тут же уходит, растворяется в предрассветной мгле, словно становясь человеком-невидимкой. А уже под вечер, возвратившись с ног до головы облепленный грязью и насквозь пропитанный влагой, он осторожно приближается к затаившимся в кустарнике Денисио, Эмилио и Росите и глуховатым голосом говорит:

— Часок посплю.

Ложится на сваленные в кучу ветки и мгновенно засыпает, чтобы ровно через час открыть глаза и негромко, но требовательно сказать: «Пора!»

Однажды Эмилио Прадос спросил:

— Почему вы не отдыхаете вместе с нами, отец?

Матео ответил:

— Нельзя. Надо смотреть. Надо знать, что там, — махнул рукой в сторону чуть брезжущего рассвета и добавил: — А если там — они?

Он, конечно, имел в виду фашистов.

Уходя от Хуана Хименеса, Денисио, взглянув на просвечивающуюся сквозь тучи синеву неба, сказал: «Теперь, наверное будет хорошая погода». Матео тогда коротко заметил: «Нет, хорошей погоды не будет».

Старик не ошибся: к вечеру все небо вновь сплошь затянуло тучами, и на раскисшую, уже до предела насытившуюся влагой землю начал падать мокрый, вперемешку с дождем, снег.

Матео этому радовался:

— Машины стоят. Все стоит. Меньше опасности.

Но вот уже неделю они в пути, а разверзшиеся небесные хляби не знают покоя, люди идут так, словно несут на своих плечах громоздкую поклажу: шаг — нога по щиколотку вязнет в густой красноватой жиже, ее с трудом вытаскивают, снова шаг — и снова ее засасывает, будто в трясину.

Порой им казалось, что они ходят по замкнутому кругу. Идут вроде все время вперед, а кончается ночь — и передними открывается та же картина, что и накануне: такой же темный овраг, такой же кустарник, такой же унылый пейзаж — там и сям уродливые стволы и голые ветви олив, грязно-желтые, угрюмые поля и от окоема до окоема низкие, рваными краями цепляющиеся за холмы тучи, из которых падает и падает мокрый, вперемешку с дождем, снег.

Эмилио спрашивает:

— Мы много прошли, отец?

Матео отвечает:

— Совсем немного…

— Сколько?

— Совсем немного…

— Где мы будем переходить линию фронта?

— Где безопаснее.

— А где будет безопаснее?

Матео отвечает:

— Я смотрю. Хожу и смотрю… Здесь их везде много. Здесь их — как змей в камнях. — Умолкает, шершавыми ладонями вытирает мокрое лицо и добавляет: — Здесь не пройти… Надо идти дальше…

Денисио думает: «А откуда берет силы Росита? И не случится ли так, что она однажды упадет и скажет: „Я больше не могу…“ Ведь есть же предел человеческим силам…»

И он смотрит на нее с таким же уважением, как смотрит на старика Матео. Росита ни разу не пожаловалась на тяготы пути. Она заметно похудела, под ее глазами легли тени, она покашливает — ноги постоянно сырые и холодные, одежда не просыхает. Но взглянет украдкой на Эмилио — и в ее глазах живет затаенная радость, что-то такое светлое и ясное, будто вдруг сквозь толщу этих мерзких туч пробьется солнце.

А во сне Росита часто вскрикивает испуганным голосом, иногда вскакивает, и кажется, что от нахлынувшего на нее страха она готова бежать куда глаза глядят. Эмилио обнимает Роситу, прижимает ее голову к своей груди, тихо спрашивает:

— Что с тобой, Росита?

И она начинает рассказывать. Та самая площадь в городе… Кругом фашисты… Помните? Фашисты кричат, ревут… Танкетка и два парня в мешках. На шее каждого — петля. Танкетка ползет на них, а парни прыгают, прыгают… «Вот это коррида!» — орут фашисты. И вдруг старый крестьянин вырывается из рук друзей, бежит туда, где парни. «Настоящие людоеды! — кричит он фашистам. — Чтоб вы захлебнулись своей же кровью, дети шакалов и взбесившихся волков!»

А потом… уже ее, Роситу, хватают и засовывают в мешок, стянув его петлей на шее. И не парни, а она сама прыгает по булыжникам мостовой, стремясь убежать от наползающей на нее танкетки…

— Успокойся, Росита, — говорит Эмилио Прадос. Он гладит ее по голове, и Денисио невольно начинает думать, что в эту минуту они похожи на любящих отца и дочь. — Ты должна это забыть, Росита. — Эмилио долго смотрит в ее глаза и добавляет: — Нет, ты ничего не должна забывать… Мы обо всем должны помнить…

Росита кивает головой:

— Да… Но я хотела бы не помнить. Страшно.

— Лучше бы ты вернулась домой, Росита, — тихо говорит Прадос. — Кто знает, что будет дальше.

— Нет!

Росита сжимается, как маленькая пружинка, и с такой настороженностью смотрит на Эмилио, будто ждет, что он может ее ударить. И в этой ее настороженности Эмилио видит и упрек, и мольбу, и растерянность — все чувства Роситы всегда наружу, она не умеет их скрывать и от этого кажется совсем беззащитной. Маленькой беззащитной девчонкой, которую очень хочется пожалеть.

— Ты не любишь меня, Эмилио…

Эмилио не отвечает. Он не знает, что сказать. Ему не так-то легко во всем разобраться. Ту ночь у Хуана Хименеса, которая стала ночью какой-то горячечной любви, Эмилио вспоминал с двойственным чувством благодарности к Росите и… раскаяния. Он испытывал благодарность к ней за ее доверчивость, нежность, но понимал, что Росите мало его признательности, — она втайне ждет его настоящей любви. И вот тут-то Эмилио и начинали мучить угрызения совести. Любит ли он Роситу? Сможет ли она стать для него единственной? Святая мадонна, в какое время скрестились их пути! Жестокая война, кровь, смерть на каждом шагу — смерть и утраты. Эмилио порой начинает думать, что он идет и идет в неведомую страну утрат, откуда никогда не вернется. И в той стране не может быть ни любви, ни привязанности…