Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
В этот момент немцы начали атаку, и наше положение за считаные минуты сделалось безнадежным.
Они обтекали котельную с двух сторон, прячась за грудами кирпича и среди клочьев тумана. Вражеские солдаты не ставили целью взять нас броском и обязательно уничтожить. Они просто выдавливали русских, чтобы вернуть укрепление и хороший наблюдательный пункт. Мы пока не отступали, вели огонь, саперы продолжали торопливо возиться с запалами и взрывчаткой. Георгий Яковлевич Гай чувствовал свою обреченность, стонал, звал на помощь, но людям стало не до него. Из глаз капитана ползли слезы, он пытался вмять ладонями пульсирующий разорванный живот и одновременно подавал команды саперам. Однако ему лишь казалось, что он командует, язык не повиновался и тяжело ворочался во рту.
О его последних минутах рассказал позже Иван Погода, контуженный пулей в скулу и ухо. Он сидел рядом с Гаем и прижимал к ране ладонь. Капитан шевелил руками и никак не мог дотянуться до колена рыжего сержанта. Подбежал сапер.
– Сейчас взрываем. Бери командира, занесем в котельную.
Занесли. При этом Гай пытался оттолкнуть бойцов, испытывая сильную боль. Сапер выглянул наружу. Два его товарища торопились в укрытие, а один поджигал отсыревший от подвальной влаги бикфордов шнур, который снова гас. Немцы приблизились, и огонь из автоматов усилился. Тогда сапер отрезал кусок шнура и запалил его у взрывателя. Шипящий огонек побежал очень быстро, сапер кинулся в дверь, но не успел. Грохнуло с такой силой, что нас раскидало на полу. Труба надломилась на высоте двух метров и рухнула, завалив обломками сапера. Столбом поднялась завеса красной пыли и вползла в котельную, где мы находились.
Кушнарев менял ленту, ему помогал один из бойцов. Я расстрелял второй, последний диск к своему новому ППШ и поднял валявшуюся винтовку. Пули влетали в окна, ломали деревянные переплеты и плющились о стены, стоял сплошной треск. Помощник Кушнарева свалился возле треноги, убитый наповал пулей в переносицу. Стали взрываться вражеские гранаты, пока еще с недолетом. Нас поддержала огнем и бодрой руганью вся рота, и это дало несколько нужных минут.
Мы не могли подняться и уйти. Обреченный капитан еще шевелился, сапер, засыпанный до пояса, дышал. Начали спешно откапывать сапера, Кушнарев с другим помощником продолжал расстреливать, куда попало, трофейные ленты. Перегревшийся механизм щелкнул и отказал, тогда бойцы открыли огонь из автоматов, мало что соображая от непрерывного визга пуль и взрывов.
Развязка неминуемо приближалась. Пока атакующих отсекал огонь из двухэтажного дома и наши беспорядочные автоматные очереди. Тем временем откопали сапера. Нижняя половина тела сделалась плоской, бедолаге раздавило таз и мочевой пузырь. Пожилой сапер со светлыми чапаевскими усами сказал мне:
– Уходим, сынок, им уже не поможешь. Остальных спасем.
Возможно, сапер думал прежде всего о себе, своих детях. Я называю его пожилым, но было ему лет сорок. Мы достали из карманов Георгия Яковлевича стопку документов, завернутых в пергаментную бумагу, стараясь не глядеть, что представляет из себя его разбитый пулями живот. Капитан находился еще в сознании, тогда как сапер, придавленный обломками трубы, кажется, умер.
Я уводил свою группу под сильным огнем, ранило еще одного бойца. Мы брели, спотыкаясь о кирпичи, отход прикрывала вся рота. Последним шел Иван Погода. Немцы нас не преследовали да и высовываться для прицельной стрельбы не желали. Они выполнили приказ, снова заняли котельную, правда, уже без наблюдательного пункта. Мы тоже выполнили приказ и буквально ввалились в знакомый подъезд под защиту толстых стен.
Последние шаги стоили жизни раненому бойцу, он двигался неуклюже и получил пулю в спину. Ваня Погода, так и не ускоривший шаг, опустился на бетонный пол, продолжая зажимать лицо. Погода до последнего момента не терял хладнокровия и выбрался, словно из преисподней – копоть покрывала лоб, телогрейка торчала клочьями, лицо и руки заляпало кровью. Автомат пробило пулями, раскололо приклад. Дядя Захар с трудом оторвал его пальцы, осмотрел рану. Пули пощадили Ивана Погоду, ему располосовало скулу, пробило в двух местах фуфайку. Смелость сержанта сейчас уступила место равнодушию и отрешенности. Он смотрел на фельдшера закатившимся взглядом человека, находившегося в другом мире. Наверное, так работает сознание, чтобы человек окончательно не свихнулся от смертельного героизма.
– Ты чего, Ванька? – испугался Захар Леонтьевич. – Куда-нибудь еще ранен? Ну-ка, дай гляну.
– Я в порядке, – ответил сержант. – Сейчас встану и пойду.
– Куда пойдешь?
– Спать… что еще делать?
Тем временем я доложил Шмакову насчет обстоятельств гибели капитана Гая. Вообще-то он был жив, когда мы уходили, но я не сомневался, что раны смертельные. Ротный несколько раз переспросил меня, затем озабоченно проговорил:
– Эх, Василий, как бы котельную снова не пришлось брать, ведь капитан Гай заместителем комбата числился. О его гибели в штаб дивизии докладывать надо. Ну, ладно, давай документы.
Я передал ротному пачку удостоверений. Капитан всегда был аккуратным человеком, хранил в одном месте все свои книжечки, в том числе партийный билет и письма жены.
– Лишь бы в плен не попал, – вздохнул Шмаков. – Неприятностей не оберемся.
– Ну, виноват, что не вынесли. Лучше, если бы все погибли?
Вмешался сапер с чапаевскими усами.
– Погиб товарищ капитан, вы не сомневайтесь.
Я тоскливо подумал, вот ведь судьба человеческая. Все, в том числе и я, желали капитану Гаю умереть и не доставлять никому лишних хлопот. А ведь он сделал для батальона много хорошего.
Про смертельно раненного капитана вспомнили еще раз-два и забыли, а уничтожение наблюдательного пункта неожиданно получило громкий резонанс. Через день Ивана Погоду, сапера с чапаевскими усами и меня вызвали в штаб дивизии.
– Награды получите, – как заговорщик, хитро шепнул комиссар батальона. – Только никому ни слова, пусть будет для всех сюрпризом.
Я изумленно поглядел на комиссара. Он был молод, раньше занимал должность комсорга, а после гибели на Дону прежнего, старого комиссара получил повышение. Какой к чертям сюрприз? Мы обречены, трудно встряхнуть людей наградами. Лучше научиться не переживать, не мучиться от сознания неминуемой гибели – так легче обманывать себя. У комиссара имеются хоть какие-то шансы выжить, а в роте смерть выбивает людей одного за другим. Я уже начинал путать, кто жив, а кто нет, звал спросонья мертвых товарищей и старался не думать, когда подойдет моя очередь.
Ничего этого я комиссару объяснять не стал, он бы не понял меня. Он жил какой-то своей жизнью, приносил нам газеты и тонкие брошюры, напечатанные на серой бумаге. В них с большой легкостью уничтожалось огромное количество фашистов, описывались сказочные подвиги красноармейцев, печатались примитивные стишки – вся эта продукция служила для поднятия нашего боевого духа. Однако ничего она не поднимала, скорее вызывала раздражение. Иногда комиссар с воодушевлением читал нам отдельные рассказики, и мне становилось неудобно за него. Неужели он сам верит в подобную чепуху?
Мы добрались до берега обычным путем. Дети подземелья, узнав, что нас будут награждать, развеселились, будто я сказал что-то смешное.
– Медалями обвешаетесь, обмывать будем, – хлопал меня по плечу лейтенант. – Закуска есть, а спирт весь вылакали. Принеси, если сможешь.
– Принесу, – обещал я. – Чего сами не сходите? Вы же на берегу всех знаете.
– Патрули не пускают, цепляются, гады. Видно, самим мало.
В обмен на щедрые обещания нас проводили до берега и помогли спрыгнуть.
– Возвращайтесь с орденами и со спиртом, – пожелал мне от души старшина, помощник подземного коменданта.
У Вани Погоды подсохла рана на скуле, зато распухло и сделалось красным обожженное ухо. Повязка, наложенная дядей Захаром, сползла, покрылась красной кирпичной пылью. Сапер с чапаевскими усами посоветовал Ване, пока мы скатывались вниз:
– Ты бы попросился на другой берег, раненый все же.
– Наверное, попрошусь…
Берег Волги представлял из себя огромный муравейник. Сразу бросилось в глаза огромное количество раненых. Они лежали, сидели под обрывом, переговаривались. Я увидел также горы ящиков и мешков. Здесь же находились штабы, которые размещались в норах, вырытых в обрыве. Шаталось множество военных, наверное, тыловиков. Патрули расхаживали взад-вперед, проверяли документы и цеплялись к любому новому человеку.
Старшина уверенно вел нас мимо лазаретов, ящиков, зенитных установок. Из воды торчала носовая часть баржи. Корма затонула, виднелся лишь край рубки. Деревянный рыбацкий сейнер выбросился на песок, развалился надвое, на досках сидел раненый с перебинтованными руками. Трое тыловиков в добротных шинелях старательно караулили груду барахла, укрытого брезентом. Все трое имели сытые морды и курили хорошие папиросы. Зашелестел снаряд и упал довольно далеко. Тыловики пригнулись, затем дружно бросились на песок, выронив изо рта папиросы. Впрочем, их опасения за свою жизнь оказались не напрасными. Следующий снаряд, наверное, гаубичный, свалился метрах в десяти от кромки берега, подняв фонтан воды, смешанной с песком.
