Обязан побеждать - Владимир Георгиевич Нестеренко
– Утречком кум со старой заимки проездом был. Грит, недобор зерна у комиссара. Побора жди, как годом раньше. Сказал и уехал, – молвил Ухватов старший.
– А у нас амбар едва ли не под потолок зерном забит – ноне колос тяжёл, – отозвался Митя.
– Придётся в лесу излишки прятать. Оставим только норму на едока, а налог мы покрыли полностью, – решил мельник.
– Увезти и спрятать могём зараз, только глаза посторонние есть.
– Я уж не раз каялся, что взял, окаянного, на свою голову. Отправлю его в район, а сами ночью – в лес.
– Всё равно опасно, тятя. Батрак наш всюду шнырит. Увидит – ополовинился амбар, донесёт.
– Вроде не должен. Считай, от голодухи его спасли. Сыт, обут, одет, да ещё хлебом отовариваем. Где бы он столько заработал?
– Всё так, тятя, лодырь несусветный он. А у лодыря – душа продажная. Душонка Иуды, – донесся до Сени приглушенный расстоянием ехидный голос Мити, который чаще всего толкал в шею зазевавшегося, медлительного батрака.
– Ну погоди, ты у меня попляшешь, – сквозь зубы прошипел Сеня, – укушу – взвоешь!
Чтобы ускорить дело, Сеня назавтра давай отпрашиваться у мельника погостить дня три у родной тётки, которая учительствовала в Благодатском.
– Не время сейчас по гостям разъезжать, Семён, – сурово отказал хозяин.
– Пусть идет, – вступился неожиданно Митя, – с него как с козла молока.
– Батраку трудовой отпуск положен, – поддержал брата Гриша.
– Ну коль артель согласна – отпускаю. Только лошадь не дам. Гнедая вот-вот ожеребится, а лишней кобылы нет.
– Какая печаль, пятнадцать верст я к обеду покрою. А то какой мужик на телеге подберёт. Скоро ить к вам хлеб молоть потянутся, тогда вовсе не время гулять.
На том и решили. Сеня собрал в котомку перекусить да и отвалил.
На обеде жена Ивана, миловидная, скорая на руку и дела по дому, не увидев за столом парня, спросила:
– Сеня-то где, забастовку объявил?
– Как в воду глядишь – выпросился у меня к тётке на три дня погостить.
– В страдное-то время! – удивилась Матрёна. – Никак что-то вы затеяли?
– Угадала, седня ночью излишки зерна умыкнём в лес.
Матрена ахнула, хлопнула в ладоши, да умолкла, понимая, что муж решился на опасную меру неспроста.
Как стемнело, Ухватовы погрузили мешки с мукой, зерном на две брички, ушли в лес. Вернулись ушомканные трудным и опасным делом только к обеду. Сыновья взялись распрягать коней, а Иван – в дом. Глядь, а чертушка Никудышнов тут как тут. Вышел из лесу, видно, шибко торопился: пот на лице, дышит неровно, и вопросик жареный подбросил молодым Ухватовым:
– Откель славные мукомолы вернулись?
Гриша от неожиданности язык проглотил, а Митя, характером покрепче, озлился.
– Кабы тебя черт по ухабам не носил, не совал бы нос не в свои дела.
– Ты вроде на три дня у тяти отпрашивался, а прибёг раньше. Почему? – спросил Гриша.
– Тётка сама голодует, прогнала. Правда, букварь вот дала. Грит, учись, в люди выйдешь при новой власти. Я смышленый, выйду, читать уже могу. Интерес у меня к вам: куда на двух подводах бегали? След свежий от старой заимки виден.
Заледенило в груди у Мити, руки так и тянутся к Сениной харе. Кулаком бы проехаться. Сдержался.
– Через неё и ходили в заготконтору. Последние пуды в счет продналога отвезли, – торопливо сказал Иван, появляясь на крыльце дома.
– Не пойму я вас, чего бы вам перед батраком шапку ломать? Видишь, хозяин, книгу в моих руках – либо лампу давай вечером, либо днём два часа уделяй для учебы.
– Будет с тебя. Ты и без того на работе едва шевелишься, жаль выгнать тебя с хозяйства не могу, – осерчал Иван.
– Смотри, хозяин, как бы жалковать не пришлось, – скривив губы, отбил удар Никудышнов и направился в дом, где хозяйка налаживала обед, оставив Ухватовых гадать: что же будет теперь, по какой причине батрак незвано явился?
Опасение беды оправдалось через два дня. С утра сырое облако дыхнуло мелкими каплями – мукосеем. Ухватовы на двух бричках вывозили последние ячменные снопы с поля для обмолота. Только минули ворота, направляясь к клуне, за ними трое лихих кавалеристов в кубанках с красной звездой влетели во двор и – прямиком к амбару. На нём два крепких замка ворота сторожат. В лихом человеке в кожане Иван признал комиссара, с поклоном к нему отвалил от бричек. Тот, как чучело, на приветствие не ответил, приказал:
– Отпирай, хозяин, амбар! Желаю взглянуть на твои хлебные запасы.
– Пошто так, у семьи к продналогу уваженье, под самую маковку ссыпали. Вот квитанции.
– Ты квитанции мне в харю не суй, отпирай амбар. Не то я сам твои замки отстрелю из маузера.
– Счас, сердешный, ключ заел. – Комиссар с кривой улыбкой смотрел, как трясутся руки у мельника. – Ноне замки пошто-то с браком пошли.
– А раньше добрые были? Что ж ты ранешними не запасся?
– Не нашто запас содержать, а старые поистерлись.
Мельник с трудом справился с замками, искоса поглядывая то на комиссара, то на сынов, что разгружали в клуне подводы, распахнул одну створку ворот.
– Гляди-ка, правду сорока на хвосте принесла. Опустел амбар тёмной ноченькой. Только вот сорока недоглядела – куды мука с зерном перекочевали? Может, ты сам мне скажешь? Или на крайние севера пойдёшь отдыхать?
– Севера мне ни к чему. Я продналог выполнил сполна. Квитанции тебе, сердешный, показывал. Намедни несколько пудов отвез на старую заимку, рассчитался мукой с шорником за новую упряжь.
– Ага, знать сорока правду про старую заимку мне толдычила.
– Правду, коль у неё на хвосте язык Никудышнова.
– Ты мне Никудышнова не трошь, я его к себе в отряд беру. Смышленый парень. А коль на севера не хошь, то завтра же две подводы зерна отправь на заготпункт.
– Твоя воля, за
