Обязан побеждать - Владимир Георгиевич Нестеренко
– Я в вашем ранении не виноват. Все беды от командиров.
– Отставить паникёрство! – резко сказал майор. – Оно трибуналом пахнет.
– А что, неправда? Мне дали команду – я в бой пошёл впереди вас и одного обера завалил. Он в вас из пистолета целился. Ещё секунда – и хана! Я вас спас, а вы мне трибуналом грозитесь. За что? За танки, которые смяли нашу роту на подходе к передовой?
– Ладно, рядовой, забудем плохое. Надо думать о будущем.
– Я бы взял тебя, но ты в команде майора, тем более раненого, – ответил Белухин, сожалея. – Не обижайся, мне пора.
Возня с майором и его бойцами отняла у Белухина драгоценный час. После сытной трапезы, дав группе несколько банок каши и сухари, лейтенант проводил майора и, зная коварство особистов, держа его под прицелом, указал примерное направление, где может быть передовая, некоторое время выжидал: не вернутся ли те назад? Затем торопливо отправился выполнять свою задачу.
Глава 4
Майор Семён Никудышнов после перевязки шёл ходко, опираясь на суковатую палку. Нелепая фамилия, по семейному преданию, досталась от злоязычного помещика его прадеду, и Сене она не нравилась. Напротив, он считал себя смышлёным парнем и очень любил свою персону, безгранично веря в удачу, как в неизбежный летний дождь, орошающий ниву, на которой в результате созреет хороший урожай.
В тот роковой день прорыва обороны он получил предписание явиться в штаб армии для работы в особом отделе. Но командир дивизии бросил его на передовую с ротой новобранцев для подкрепления 117-го полка.
– Поможешь отбить атаку, вернешься и отправляйся по предписанию, – приказал комдив.
Вяло ответив «есть», майор возглавил подкрепление, оставшись жутко недовольным тем, как комдив затыкает дыры высокой персоной, какой считал себя Семён. Новое назначение – это очередная удача – повышение в должности и в скором будущем в звании, а ему всего лишь неполные три десятка лет. Он всегда гордился тем, что вышел из самых батрацких низов. В отрочестве голодовал и унижал себя попрошайничеством. В стране свирепствовала Гражданская война. Парнишка подался в красноармейцы, не взяли – мал ростом, годами не вышел, сопляк, словом. Тогда ему исполнилось всего четырнадцать. Отец, вернувшийся с германской войны инвалидом, беспробудно пил и промотал своё хозяйство, оставшееся от деда. Дед был и вправду никудышный хозяин. Сеня слышал, как на хуторе его называли несусветным лодырем. Земельный клин после реформы крепостничества дед имел солидный, трудись только, зарабатывай на жизнь, собирай понемногу казну, покупай тягло – паши, сей, выходи в люди. Не вышел. Любил больно «репу» почесать на завалинке, власть материть да запивать хулу бражкой.
Семён гораздо позднее понял вину деда и отца за потерю хозяйства, а тогда не задумывался: почему одни живут справно, другие – впроголодь. Злоба на сытных да удачливых мужиков вызрела в нем с малолетства, а вместе со злобой унаследовал он от деда и отца ловко языком молоть, неуёмную зависть да праздность.
В хождениях по хуторам, голодая и попрошайничая, он наткнулся на мельницу, чудом не разграбленную ни белыми ни красными. Мельник Иван Ухватов умел ладить и со старой, и с новой властью. Средних лет ладный мужчина и крепкий хозяин нуждался в рабочих руках: он и два его сына не успевали управляться с хозяйством. Нанять некого. Одни мужики были забриты белыми, другие – красными. Старшему сыну Мите тогда стукнуло шестнадцать, Грише на год меньше. Гибкие пока что сыновья, особливо Гришаня. От тяжелой рабочей нагрузки стараются не гнуться ребята, но отец видел – прогибаются спины, но терпят, не стонут. Иван по возможности щадил их, не загонял, как лошадь иной всадник, убегая от погони. Потому мельник на просьбу оголодавшего Сеньки – подхарчиться работой, откликнулся с охотой. Стал обучать его ремеслу мельника, но скоро понял, что мальчишка делом не больно-то интересуется, все поручения выполняет спустя рукава. Огорчился, но прогонять не стал, пожалел, мол, виновата его молодость, со временем войдёт во вкус работы, и леность незаметно истает, как первый снег. Оказалось, напрасно надеялся. Целый год с понуканиями протолокся Сенька у мельника. Кое-чему научился, больно полюбились поездки на конях по разным крестьянским делам. Особенно в районное село, где жизнь кипела и куда стекались хлебные потоки сначала продразверстки, потом продналога под жестким контролем красноармейского отряда с комиссаром Дронским. Ходил тот в щеголеватой кожанке, блестящих сапогах и с маузером в деревянной коробке, внушительно висящей на хромовой портупее. Сеня ухватисто брал вожжи, кнут и сноровисто правил коренником и пристяжной лошадью, если поклажа бывала солидной. Ему нравилась власть над животными, скорая езда, то, как сыпал перцем на холки коренника звучные удары плетью. Мельник иной раз покрутит головой, мол, не в меру горячит парнишка коней, крякнет, а то и скажет:
– Щади, Сеня, конев, больше щёлкай плёткой, а не бей. Они и так несут скороходно.
Сеня унимал свою прыть неохотно, а ему хотелось озоровать, гнать сытых лошадей во всю их мощь. Однажды по осени, приехав в село Благодатское, мельник ушёл в контору, а Сеня остался сторожить бричку с мешками муки, часть предназначенной для гашения продналога, который заменил продразверстку, часть для продажи в частную пекарню. Вдруг возле его брички закрутились конные красноармейцы. Парнишка с пугливым интересом в глазах уставился на комиссара. Тот весело окликнул его:
– Никак, батрак Ухватова к нам пожаловал?
– Он самый.
– А что ж спужался?
– Я не спужался, я кожанкой да маузером залюбовался, – смело ответил Сеня.
– Нравится?
– Ещё бы!
– Я вижу, ты парнишка смышленый. Будешь нам активно помогать – и ты такой кожан оденешь.
– Я таким людям завсегда рад услужить. Только как помогать?
– Наблюдай за Ухватовым. Куда этот эксплуататор хлеб от счетной комиссии прячет? Не сбирается ли власть обмануть с продналогом? Заметишь, услышишь что-то, сообщи. Глядишь, в почете у меня будешь.
На крыльце конторы показался Иван Ухватов и красноармейцы, гикнув, отвалили.
Подошёл Иван, хмуро спросил:
– Что за интерес у комиссара к тебе?
– Спросил, кому муку мельник привёз? Продналог гасить, – ответил я.
– Молодец! Правь лошадей к амбару, – сказал мельник, усаживаясь на бричку.
С тех пор у Сени ушки на макушке. Любой разговор между сыновьями старался подслушать. Только
