Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич
Хотя некоторые умельцы очень быстро сориентировались и, чтобы выглядеть по-гусарски лихо, вырезали из фанеры пластинки, загоняли их в погоны, внутрь, тогда знаки отличия делались нарядными, здорово отличались от тех мятых тряпок, что в большинстве своем пришивали к своим телогрейкам и шинелям старички, почти не обращавшие внимания на свою внешность.
Привести себя в порядок в окопе вряд ли сумеет даже очень опрятный, опытный солдат, для этого его надо на пару недель отвести в тыл на отдых… Вот на отдыхе он и подворотнички свои постирает, и к гимнастерке свежий белый лоскуток подошьет, и дырки на штанах заштопает, и окостеневшую грязь от рукавов шинели ототрет.
Пулеметчикам приятно было смотреть на звонкоголосых румяных медичек, даже при мимолетном взгляде на них приходило понимание, что кроме войны существует такое покойное, почти безмятежное состояние, как мир, о котором думают, грезят почти все, кроме, наверное, Гитлера… Тьфу!
Девчонки были свои же, сельские, одна из Брянской области, другая из Кировской, одну звали Машей, вторую Клавой. Маша была брянская, Клава — кировская.
— Вот и разобрались, — довольно воскликнул Блинов и потер руки.
— А тебя мы знаем, — сказала старшая из группы медичек, Маша, ткнула пальцем в телогрейку Куликова, — ты знаменитый в нашей дивизии человек.
— Это как же? — недоуменно спросил Куликов.
— Знаменитый, знаменитый… Ты — Вася-пулеметчик. Верно?
— Верно, — воскликнул взбодренный словами санинструкторши Куликов.
— А тебя не знаем, — сказала Блинову Клава, вторая санинструкторша. — Ты такой известности еще не достиг.
Второму номеру такое суждение приятной медички настроение не испортило совершенно, — ну просто никак не испортило.
— У меня все еще впереди, — уверенно проговорил Блинов.
— Да? — брови на Клавином лице взлетели вверх.
— Ага.
— Кашель есть? — озабоченно спросила Клава.
Блинов не выдержал, рассмеялся: что такое кашель здесь, на передовой линии фронта, в промозглых расползающихся окопах, когда каждый день совсем рядом, в нескольких метрах от пулеметного гнезда бойцам отрывает руки, ноги, головы, осколки вспарывают животы, выворачивают внутренности, разбрасывают во все стороны кишки, отонки, требуху, переваренную еду, когда в человеке притупляется, исчезает все, что в нем оставалось человеческого…
Тут даже о том, чтобы тебе, когда погибнешь, вырыли могилу поглубже, не с кем переговорить… А кашель… кашель — это тьфу, переваренный компот из крыжовника в детском саду, дрисня разволновавшегося младенца.
— Разве я спросила о чем-то смешном? — сведя вместе брови и проложив между ними неглубокую складку, поинтересовалась Клава, голос у нее сделался строгим от множества металлических ноток, возникших в нем. — Или я выгляжу смешно?
— Выглядите вы великолепно, товарищ сержант, — Блинов начал поспешно отрабатывать задний ход, — если бы не война, если бы рядом находился загс, я бы на вас женился… Мы бы тут же расписались.
— Ого! — удивленно воскликнула старшая инструкторша, Маша, покачала головой. — На ходу срезает подметки товарищ…
— Не боится боец, что ему пропишем клизму и поставим прямо в окопе. На первый раз клизму щадящую, на полведра, а дальше… дальше — с увеличением. Чем дальше, тем больше, — сказала Клава, язык у нее, так же как и у напарницы, был беспощадным, на этот кол лучше не садиться.
— По вашему велению, да из ваших рук готов и клизму… Хоть на полтора ведра с первого захода, — не замедлил высказаться Блинов. — С удовольствием!
В результате Куликов получил из Машиных рук пакетик с противопростудным порошком.
— Это наше изобретение, в санчасти приготовили, — пояснила Маша потеплевшим голосом, видать, имела к противопростудному средству самое прямое отношение, — тут смесь двух трав, аспирина, еще… в общем, с добавлением стрептоцида… Так что, Вася-пулеметчик, пей и будь всегда здоров.
— Понял, — сказал Куликов, качнул головой благодаря медработников, внутри у него возникло что-то теплое — отвыкли они здесь, на фронте, от общения с женским полом…
Да, собственно, у себя дома, в деревне Башево, он тоже не часто общался с женским полом, более того — даже побаивался тамошних девчонок — готовы ведь обсмеять в любой удобный момент и дорого за это не взять… Но от страха и смущения Куликов голову в песок не засовывал, не прятался, старался вести себя достойно.
— Молодец, что понял, — одобрительно произнесла Маша и поправила шапку на голове пулеметчика, у Куликова от этого простого движения даже под сердцем что-то защемило, зашлось, а на душе сделалось сладко, будто его наградили орденом — например, Красной Звезды. — Так что поправляйся, Вася-пулеметчик, — добавила Маша и вновь поправила шапку на голове Куликова. — Через пару дней нагрянем снова. Нашему начальству не нравится, что ваша рота — в соплях… целиком в соплях, вплоть до командира.
— Ну, Маша… так уж получилось, — Куликов озадаченно приподнял одно плечо, ему самому это не нравилось, — командир тоже человек и, как всякий человек, уязвим.
— Человек, человек… Уязвим, — недовольно проговорила Маша, — конечно уязвим… Но о себе тоже надо думать, не только о наступлении на окопы противника. Если мы о себе не будем думать, можем Гитлера и не одолеть.
Куликов оглянулся и приложил палец к губам.
— Типун тебе на язык, товарищ сержант медицинской службы, — он медленно, словно бы старался поглубже вникнуть в слова санинструкторши, покачал головой. — Как это так — можем не одолеть эту тварь? Такого быть просто не может, Гитлера мы одолеем, даже если он всего себя, целиком, закует в металл, зальет бетоном…
— Молодец, Вася-пулеметчик, — улыбнулась Маша и знакомым жестом снова поправила на голове Куликова шапку.
— Ну, как вы тут, девчата? — раздался из длинной окопной выемки голос ротного, в следующий миг показался и он сам: в старой телогрейке без ворота, подпоясанный ремнем, на котором болталась тяжелая кобура с пистолетом ТТ, рядом за пояс был засунут второй пистолет, трофейный парабеллум — машинка, которую очень хвалили разведчики.
— Да вот, пулеметчикам неплохо бы посидеть над кастрюлькой с кипящей картошкой, подышать горячим паром, товарищ старший лейтенант, — неожиданно насмешливо проговорила Маша, — только вот как это сделать, не знаем…
— Ну, если вы их вместе с пулеметом заберете в санчасть, то, наверное, можно и посидеть над кастрюлькой…
— Мы бы рады забрать, да вы вряд ли отпустите. Тем более — вместе с пулеметом.
— Не отпущу, — подтвердил Бекетов, — и вас отсюда выпровожу, дорогие девушки… Пора.
— Мы еще не во всех взводах побывали! — Маша повысила голос.
— Немцы зашевелились, скоро попрут, — в голосе Бекетова послышались озабоченные нотки. — У них порядок такой — после завтрака и обеда обязательно сходить в атаку.
— А потом снова дернуть кофейку, так, товарищ командир?
— Наверное. Те, которые останутся живы, те и дернут, — у Бекетова внезапно запрыгал уголок рта, левый, со стороны сердца — след контузии, — обветренные губы сморщились. — Те и дернут, — повторил он. — Приказывать вам не имею права, дорогие девушки, но через десять минут здесь может быть жарко. Очень не хотелось, чтобы кого-нибудь из вас зацепила фашистская пуля, так что, дорогие мои, — ротный не закончил фразу: в недалекой глуби пространства ударил орудийный выстрел, заглушил его слова. Через несколько секунд над окопами прогудел снаряд, ушел в наш тыл. Вместо слов Бекетов сделал рукой выразительный жест.
Лишние люди на передовой ему действительно не были нужны — за них могли спросить. Вот если бы у него в роте было медотделение с двумя санинструкторами, тогда другое дело…
Он снял с пояса прицепленную за ремешок каску и натянул себе на голову. Застегнул под подбородком пряжку.
— Все, перерыв закончился.
Через две минуты здесь уже ни Маши, ни Клавы не было. Блинов подтянул к ячейке и распечатал новенькую коробку с заряженной заводской лентой — пришла помощь из тыла, это было хорошо, рождало внутри тепло, и Куликов не выдержал и растянул губы в улыбке. А уж что касается самого Блинова, то улыбка у него почти все лицо опечатала, размахнулась от уха до уха.
