Станислав Бискупский - Парни из Островецких лесов
— Знаешь, Тетка, что? — пошутил как-то один из гостей. — Повесила бы вывеску: «Клуб и ночлежный дом аловцев»,[14] так было бы легче найти…
Теткой называли мать Здзиха. Она шла навстречу всем, не глядя на возраст и предлагаемую плату. От свежего хлеба исходил родной запах, и все чувствовали себя как дома, хотя дом этот надо охранять. Не раз, стоя возле него ночью и вглядываясь в темень, прислушиваясь к шорохам, Тетка охотно несла службу часового. А неожиданности случались часто. Как плохие, так и хорошие.
Недалеко от их дома проживал баншуц (охранник на железной дороге), местный фольксдойче.[15] Люди отворачивались от него, когда он проходил по улице. Ни славы, ни почета он городу не приносил. Быстрый косо посматривал на него, словно хотел разобраться, чем тот дышит. Но каждый человек — загадка.
Однажды баншуц пришел к ним домой. Наверное, за хлебом. Мариан подозрительно смотрел на него, готовый хватить его чем попадя. А тот между тем заговорщически подмигнул ему, вызывая во двор. Быстрый вышел с ним.
— Пан Мариан, — начал тот, не глядя собеседнику в глаза. — Понимаешь, какое дело, пан. Завтра у меня день рождения.
«Видал, каков! — подумал Быстрый. — Подарка ждешь?»
— У меня будет много гостей, — продолжал между тем баншуц. — К вам часто столько людей приходит… мои гости могут заинтересоваться, так что вы лучше поимейте это в виду, — закончил он почти шепотом.
«Вот теперь и ломай голову, — размышлял после этого разговора Мариан. — Провокатор или не провокатор? Поблагодарить его за предостережение — значит подтвердить правильность его наблюдений. Не поблагодарить? Можно. Но если этот тип и в самом деле не скотина, то в другой раз может и не предупредить».
Что толкнуло баншуца именно так поступить? Уважение к соседу или гадкая, хитрая гарантия на будущее?
Здзих вошел за отцом в комнату и сел на постель. Быстрый крутился еще некоторое время, ходил, заглядывал в окно.
— Говорил с ним? — спросил он неожиданно.
— С Петрушкой? Да.
— Что он тебе сказал?
— Его посадили за то, что удрал из юнаков… По ошибке. Думали, что это кто-то другой.
— Он так тебе говорил?
— Да.
Здзих смотрел на отца, не очень понимая, чего он хочет. Мариан ходил, гладил бороду, останавливался.
— Видишь, конечно, это очень скверно — не доверять товарищам… Но ты смотри, слушай, делай выводы…
— Э, тато! — возмутился Здзих. — Своим уже не веришь?
Разговор на этом оборвался. Здзих был поражен замечаниями отца. Ему казалось, что это до некоторой степени доказательство недоверия отца к нему самому. Деликатное предостережение, что он плохо выбирает товарищей. До сих пор он не обманулся еще ни в одном. Почему же его должен обмануть этот?
Как не доверять ребятам, если порученные им задания они выполняют хорошо и охотно! Это они имеют претензии к командованию, что поручается им так мало, коль скоро могут выполнять гораздо больше. Никто не говорил им громких слов, не ободрял, не зажигал. В груди само родилось такое чувство, которое не позволяло сидеть сложа руки. Никто не называл это патриотизмом, борьбой за свободу. Это были слова торжественные, произносимые на празднике. А здесь речь шла об обычном, будничном дне. Стыдно в такой день не работать, сидеть в стороне и смотреть, как другие делают за тебя то, в чем ты обязан им помочь!
В Людвикуве не было трудности с привлечением молодежи. Они не разбирались в сложностях политики, а чаще сердцем, чем разумом, искали себе самые правильные пути.
Какой точки зрения придерживаться, какую занять позицию — диктовала не заученная формулировка, а сама жизнь. Выводы они делали сами. Многие из них еще ходили в школу или заканчивали ее. Дальше науку познавали уже самостоятельно. На конспиративных сходках изучали гранату и пистолет, основы партизанской тактики. Наиболее зрелые уходили в лес, на практику.
Слова отца посеяли в душе Здзиха сомнения. Он скрывал их даже от Юрека. Ходил, обдумывал, волновался. В мыслях он заступался за Петрушку, защищал его от подозрений отца.
Однако сомнения оставались сомнениями. Он не мог их развеять одной убежденностью в несправедливости обвинений. Наперекор себе иногда он открывал в глубине души чудовищную мысль, заключенную в вопросе: «А если это правда, если Петрушка действительно?..» Вопрос еще ни разу не был поставлен конкретно. Здзих отталкивал его от себя раньше, чем мог окончательно сформулировать.
Его мучило это и не давало покоя. Он смотрел на товарищей и друзей другим, более острым взглядом, но ни в ком еще ни разу не обнаружил малейших признаков, которые бы давали повод к недоверию.
В этом состоянии душевного разлада появление Богуся принесло ему настоящее облегчение, сняло напряжение.
Богусь приехал поздним вечером, уставший, но улыбающийся.
— Все в порядке, — доложил он Быстрому, затем коротко изложил, как проходило его очередное путешествие. Мариан смотрел на него с восхищением. «Прирожденный конспиратор», — думал он. Жизнь научила его сметливости и находчивости. Ведь его никто не учил, как поступать в той или иной обстановке. Прочитать такие лекции, в конце концов, никто бы не взялся. Не придумаешь такой ситуации, такого стечения обстоятельств, какие ежедневно преподносит жизнь.
Здзих слушал доклад Богуся с интересом. Границы деятельности его как связного были значительно меньше. Из Островца он не раз выходил пешком в указанные пункты в лесу, встречался со связными отряда, передавал приказы, иногда боеприпасы, забирал донесения и доклады. Он и Богусь вместе являлись нитью, связывающей командование с лесом. Без этой связи, созданной из таких, как они, парней и девчат, согласованная деятельность лесных отрядов была бы немыслима.
Отец все-таки прав, говоря о большом значении их работы. В Богусе Здзих увидел вдруг не только близкого друга, но и как бы частицу собственной личности, ее дополнение. Он не представлял, что когда-нибудь может возникнуть такая ситуация, чтобы они не доверяли друг другу.
Они спали в одной комнате. Но сон не идет, если рядом есть кто-то, с кем можно поделиться мыслями, кому можно довериться. Погасив свет, оба некоторое время лежали молча. Здзих заложил руки за голову и всматривался в темноту комнаты. Беспокойные мысли, еще не оформившиеся, но уже требующие воплощения, гнали одна другую.
Богусь лежал на боку, не видя Здзиха, но ощущая его присутствие.
— Богусь, ты спишь? — спросил Здзих.
— Нет, а что?
— Да я вот все думаю, хорошее дело мы делаем, это верно, но это еще не то…
— Партизанить, что ли?
— Ну вот мы тут лежим под крышей, в постелях. Тихо, тепло, спокойно. Но это не для меня…
Какое-то насекомое влетело через открытую форточку в комнату, жужжа и стукаясь о стены. Запахло открытым, далеким простором, лесом. Оба вслушивались в это жужжание, представляя себе совсем другую картину.
Вот они в лесу. На поляне, пахнущей смолой и земляникой, горит костер. Рыжее пламя колеблется при каждом дуновении ветерка, обдает теплом лица, мужественные, твердые, закаленные. Глаза смотрят на беспокойный танец огня. Руки сжимают оружие. Вокруг глубокая темная ночь. За деревьями — часовые. Они стерегут покой этого костра. Над костром висит большой, покрытый сажей котел. Когда открывают крышку, из него вырывается пар, а в ноздри бьет аппетитный запах. Кто-то на губной гармонике наигрывает трогательную и родную мелодию.
Трещат догорающие бревна, дым скручивает молодые листочки дуба, поднимается вверх, к небу, усыпанному звездами. Иногда ветер прошелестит листьями деревьев, закачает их вершины и стихнет. Лес спит, птицы проснутся только на рассвете…
— Здзих…
— Чего?
— Ты уже бреешься?
Здзих неуверенно провел пальцами по бороде:
— А ты почему спрашиваешь?
— Так ты ж знаешь, что это за партизан без бороды…
— Борода не важна! Придет время, сама вырастет. Оружие важно, вот что!
— Оружие?
— Конечно!
Богусь соскочил с постели и отошел в угол комнаты. Здзих с удивлением смотрел в его сторону.
— Ты чего там?
Богусь подошел, сел рядом.
— На, посмотри… — Он всунул ему в руку какой-то предмет.
— Наган! — воскликнул Здзих.
Он повертел револьвер во все стороны, пощупал, погладил.
— А патроны у тебя есть?
Богусь разжал левую ладонь: на ней лежали три патрона к нагану.
— Замечательный! — произнес Здзих. — Хотел бы я иметь такой! Может, в конце концов…
Вдруг в голову ему пришла мысль.
— Богусь, одолжи мне его! На один день. Честное слово, отдам.
— Оружие не одалживают, — ответил тот серьезно. — Зачем оно тебе?
— Я хочу с Юреком, понимаешь, веркшуц? У него такой вальтер!
— Вот оно что…
