Станислав Бискупский - Парни из Островецких лесов
— Вот оно что…
— Одолжишь?
— Одолжить не одолжу. Я уже сказал. Самое большее — могу его дать!
— Как это, навсегда?
— Навсегда!
Здзих не мог поверить. Он схватил Богуся за руку, сжал ее, потряс несколько раз, наконец обнял друга.
— Бо… Богусь, — шептал он возбужденно. — Ты даже не знаешь, ты не представляешь себе… я этого никогда не забуду. Помни, Богусь, я теперь с тобой… навсегда… навсегда.
Он еще раз положил наган на ладонь, присматриваясь к нему теперь по-другому, как к своему. Проводил пальцами по рукоятке, поворачивал барабан, гладил мушку, легко, осторожно нажимал на спусковой крючок.
— Прекрасный!
— Но не за так! — поставил теперь свои условия Богусь.
— Дам все, что захочешь.
— Нет, я ничего не хочу, но только за тем вальтером поохотимся вместе. Согласен?
— Втроем с одним? — Здзих показал на наган.
— Это не твоя забота…
Богусь снова подошел к своему мешку и вытащил оттуда браунинг.
— Видишь? Семизарядный!
— Ну и ну! — покачал головой Здзих. — Да у тебя целый арсенал.
— Старикам ничего не говори! Связным не положено ездить с оружием. Может, это и верно. Если схватят, то пропал. Ну так как?
— Договорились, пойдем втроем. Ты, я и Юрек.
— Только когда? Послезавтра я ухожу.
Здзих задумался.
— Хорошо, может быть, завтра, в воскресенье.
Утром Богусь проснулся первым. Взглянул на свой мешок, опасаясь, что ночные поиски в нем раскрыли то, что он хотел бы укрыть. Он подошел к спящему товарищу и несколько минут всматривался в его лицо.
Здзих спал крепко, тяжело сопел носом, левая рука лежала на одеяле, правая была засунута под подушку.
Богусь улыбнулся, провел ладонью по его руке, нащупал судорожно сжатые пальцы, попробовал вытащить из них твердый металлический предмет. Брови Здзиха грозно насупились, он заморгал и несколько секунд неподвижно всматривался в лицо Богуся. Затем улыбнулся, широко зевнул.
— Не так легко, — пробормотал он. — Я сплю, но чую.
— Вставай. Уже и так поздно.
Пока Тетка готовила нехитрый завтрак, Здзих и Богусь заглянули к Юреку, вызвали его во двор.
— У тебя нет охоты совершить налет?
Юрек потер ладонью лоб.
— А что вы надумали? — спросил он деловито.
— Ну тот вальтер, помнишь?.. — объяснил Здзих, Юрек покрутил головой.
— Не везет нам с ним.
— Попробуем втроем, — ободрил Богусь.
— Попробовать можно…
— И нужно, — твердо произнес Здзих.
Место выбрали на дороге в Ченсточицы, около поворота. Здзих с Богусем все дообеденное время провели в приготовлениях. Разбирали и собирали оружие, чистили каждую деталь. Юрек заглянул к ним раньше условленного часа.
— Пошли, подождем там, — торопил он их.
Причиной такой нетерпеливости было желание поскорее опробовать пистолет, полученный на сегодняшнюю операцию от Богуся, который располагал таким складом оружия, который им и не снился.
День выдался погожий, солнечный. К прудам на подостровецких лугах двинулись группы одетых по-летнему местных жителей. Трое парней, направлявшихся в ту сторону, не обращали на себя никакого внимания.
— Куча народу, — проворчал Здзих с недовольством.
— Иногда это и лучше, — возразил ему Богусь с видом искушенного в таких делах человека.
На повороте они уселись у рва. Здзих достал папиросы «Экстра», угостил товарищей. Все закурили. Этот необычный жест на этот раз они сочли вполне уместным. В конце концов, в такую минуту они имеют право на это. Впрочем, чувствовали они себя взрослыми, и даже дома курение перестало носить нелегальный характер.
Поблизости сидел пастух, ленивым, равнодушным взглядом окидывая коров, щипавших буйную, высокую траву на склонах оврага. Здзих подсел к нему, предложил папиросу. Тот взял осторожно, двумя пальцами, отгрыз кусок мундштука и сплюнул в сторону. Затягиваясь дымом, широко раскрыл рот и неодобрительно покачал головой:
— Слабые.
— А ты что, махорку куришь?
— Когда есть, курю.
— Это чьи коровы, твои?
Пастух с удивлением посмотрел на Здзиха и пожал плечами:
— Откуда ж им быть моими? Хозяйские!
Богусь и Юрек посматривали на них обоих искоса. Здзих разглядывал пастуха с любопытством, словно прикидывая, как сдвинуть эту тяжелую, неповоротливую глыбу. Пастух не проявлял интереса к своему собеседнику и его спутникам. Его туповатый взгляд блуждал по костистым коровьим задам. Время от времени он отпускал по адресу пасущейся скотины замечания на языке, в котором мало осталось от красот родной речи.
— А ты хотел бы иметь таких коров? — продолжал спрашивать Здзих.
— А отчего бы и нет — скотина добрая! — Он засмеялся широко и громко от одной этой мысли.
— Вот когда власть перейдет в руки народа, то и ты будешь иметь таких коров.
Пастух скептически покачал головой:
— Задарма никто не даст.
— Так для этого надо бороться. Само ничто не придет. Ты хочешь, чтоб народ правил?
— А мне-то что до этого? Пускай себе правит!
— Но ты тоже обязан помочь, — нажимал Здзих.
— Я в этом не разбираюсь. Ну ты, холера!.. — Последнее замечание относилось к корове, которая выскочила из рва с явным намерением перейти к ближайшим посевам.
Пастух встал, погнался за недисциплинированной скотиной и так огрел ее по костям, что даже палка затрещала.
— Зараза! — со злостью констатировал он. — Мало ей тут…
— Ну так как? — спросил Здзих.
— Чего как? — вопросом на вопрос ответил пастух.
Богусь с Юреком захихикали.
— Отстань ты от него, — бросил Юрек. — С таким это нелегко.
Здзих отказался от своей миссии «просвещения темной массы», дал пастуху еще одну папиросу, которую тот принял с глубочайшим безразличием, и вернулся к товарищам.
— Долбишь ему, долбишь, а он весь свой мир в коровьем заду видит, — сказал Богусь. — Такого надо годами обрабатывать, да и то еще неизвестно…
— Как даешь ему папиросу, то поддакивает, а сам свое думает.
— Когда-то надо начать, — произнес Здзих важно.
Они направились в сторону Закладов. Здзих размышлял о том, какую огромную разъяснительную работу среди населения предстоит вести, а сам он, к сожалению, не очень для этого подходит. Простейшие вопросы при попытке выяснить их настолько усложнялись, что он начинал чувствовать себя беспомощным.
Они легли на краю оврага у дороги. Солнце палило им лица. На лугу, около сахарного завода, грелись люди. Вот так все бывало и в знойные предвоенные воскресенья. В этих местах ничто не говорило о военной трагедии страны. Где-то далеко на востоке чуть слышным громом передвигался фронт, стонала земля, ранимая тысячами снарядов, вгрызающихся в ее набухшее от крови тело. Здесь война носила иной характер. Не было сплошного пояса огня. Огонь взрывался неожиданно, как вулкан, то там, то здесь, после чего все возвращалось к кажущемуся покою.
Людвикувские домики стояли на окраине города, как год, два года назад, как всегда. Однако образ жизни, климат, атмосфера в них сменились. Конспирация стала неотъемлемым понятием даже для малолетних, которые на вопрос какого-либо незнакомца, справляющегося о том или ином адресе, подозрительно смотрели на него и пожимали плечами. Тайна связывала людей, объединяла их, но и накладывала особые обязанности, требовала особой дисциплины. Знакомый и близкий находил друзей, ночлег, дом. Кто-либо чужой, окруженный недоверием, становился полуврагом, пока скрытно собранные доказательства не снимали с него подозрения.
Здзих, Богусь и Юрек росли как раз в таких домах. Они и не могли быть другими. От старших они отличались лишь несдержанной юношеской лихостью.
Лихостью была и предстоявшая сегодня операция, которую никто из командования никогда бы им не разрешил. Эта операция должна была проходить не по детально разработанному плану, а импровизированно. Никто из троих не мог предвидеть, как все произойдет.
А пока они ждали, скрывая от себя нарастающее напряжение. Здзих начал первым:
— Как подойдет на десять — пятнадцать метров…
— Он нас узнает, — заметил Юрек.
— Я зайду с тыла, — вызвался Богусь. — Крикну: «Хальт! Хенде хох!»
— А я с Юреком спереди. За пистолет и…
— Оба в разные стороны.
— А если… — Юрек еще сомневался.
— Тогда… тогда трудно. Забавляться не будем… Каким простым все казалось им. В этом мире не существует сложных вещей.
Веркшуц действительно показался приблизительно в ожидаемое время. Он шел по дороге медленно, тяжело. Жара разморила его. Он останавливался, снимал фуражку, вытирал ладонью пот со лба.
Три пары горящих нетерпением глаз следили за каждым его движением. Время измерялось долями секунд.
— Богусь, пора… — шепнул Здзих, не отрывая глаз от веркшуца.
