Готфрид Леске - Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941
Пилот сбросил газ, заложил вираж и резко пошел вниз. Они не были на линии с первыми двумя кораблями, так что их пропустили. Но третий стоял очень хорошо, и они бросили ему пачку. Два яйца попали, и через минуту он сильно накренился набок. Правый борт, наверное, был изорван в клочья. Тем временем открыли рот зенитки. «Хейнкель» опять нырнул в облака, но они видели красные трассеры пулеметов и разрывы зенитных снарядов. Потом они снова вынырнули и достали еще один корабль. Этот был намного меньше, две или три тысячи тонн. Но все равно очень хорошо для работы на пару минут.
Я встречался с оберстлейтенантом[14] Вагнером, начальником фернкампфгруппе. Красивый мужчина, очень подтянутый и высокий, с твердым, энергичным лицом. Говорят, после Харлингхаузена лучший специалист по войне на море в люфтваффе.
Он подошел к нашему столику поздороваться с Францем Пуцке. Они оба были в Испании, и Пуцке много раз летал с Вагнером. Оберстлейтенант сам познакомился с каждым из нас и немного с нами поговорил. После того как он ушел, Пуцке ничего не оставалось, как рассказать нам об Испании. Он служил в эскадрилье, которая накрывала пространство Средиземноморья между Валенсией и Барселоной. Их задачей было отрезать красных от моря. В одном только порту Аликанте они потопили с полдюжины кораблей. Порт Гандия был так плотно блокирован потопленными кораблями, что туда не могло войти даже небольшое судно. Каждый день они наматывали сотни километров, чтобы не пропустить самого мелкого рыбацкого суденышка. Чем скорее красные подохнут с голода, тем скорее все кончится.
То, что наши летчики каждый день рапортовали в Берлин о своих успехах, подтверждает предвидение нашего Высшего командования. Уже тогда наши командиры подготовили люфтваффе к ударам по вражескому флоту, потому что слишком хорошо знали, что наши враги готовятся к войне против нас. Но это не все. Уже тогда наши летчики не только бомбили корабли. Они бомбили доки, автотрассы и железные дороги. За шесть недель, как рассказал Пуцке, более сотни поездов между Валенсией и Барселоной они или уничтожили, или остановили попаданием в локомотив. Очень хорошая работа.
Я просто в восторге от этой группы люфтваффе. Ни о чем таком я даже не подозревал. Все это просто великолепно. Что меня поразило, так это то, что некоторые машины имеют просто гигантский налет. Конечно, еще до войны было множество дальних перелетов, Линдберга, нашего капитана Моро или маршала Бальбо. А потом наша «Люфтганза» организовала транспорт в Южную Америку – задолго до того, как «Американские клиперы» пересекли Тихий океан и Атлантику. Спору нет, их пассажирские самолеты были гораздо элегантнее наших бомбардировщиков. Конечно, если джентльмен платит кучу денег, он хочет получить условия покомфортабельнее, чем могли предложить мы. Но эти клиперы не могли нести бомбы и пулеметы, и они не брали столько горючего. Они просто летели с одного континента на другой и не думали о том, что надо возвращаться.
Главное следствие этого то, что мы имеем сейчас так много дальних самолетов. Наша авиационная промышленность вне конкуренции. Сейчас они в массовом производстве, но рождались в настоящем бою. Они держат нос по ураганному ветру и возвращаются домой на одном крыле.
Паршивая погода. Ливень с горошину, а через минуту чистое небо. Шли на 3000 метров, но потом пришлось клюнуть носом и пробить толстый слой облаков, чтобы выйти в хорошую видимость. Мы в разведывательном полете, так что нужно всего лишь смотреть. Но мы видим только океан. Он сегодня ярко-зеленый. Иногда видим контур английского побережья, потом снова идем в тумане, потом опять бесконечный океан. Ледерер отсылает донесения о погоде. Оберлейтенант Фримель сам себя развлекает: издает губами такие смешные звуки, – я слышу через переговорник. Он всегда так делает, когда нервничает. Самолет затрясся, как старая повозка на деревянных колесах. Внезапный шквал, но бывало и похуже. А под нами все вода и вода.
Когда часами летишь над водой, ты не должен управлять самолетом, ты им правишь как кораблем. Нет ни дорог, ни рек, ни озер, чтобы обозначить тебе твое положение. Нет регулярных морских путей, отмеченных, как в мирное время, кораблями. И не у кого запросить твой пеленг. Оберлейтенант постоянно возится с компасом и треугольником, вычерчивает наше движение. Принимает донесения Ледерера о погоде. Но это не так важно, погода здесь меняется слишком быстро.
Вода, ничего, кроме воды. Представим, что мы потерялись. Если закончится топливо, мне придется сажать машину прямо на воду, и тогда, скорее всего, нам конец. Даже с нашими надувными лодками. Даже если мы успеем передать по рации наши координаты, будет чертовская удача, если нас найдет наш корабль, пока мы живы…
Оберлейтенант припал к стеклу. Я тоже ее вижу. Черная точка. Но тут облако опять встает между нами. Мы закладываем вираж и возвращаемся назад. Я бросаю машину вниз, и мы оказываемся ниже облачности. Оберлейтенант Фримель начинает считать. Восемнадцать. Восемнадцать английских кораблей. Прекрасно.
Так что мы нашли большой конвой. И там два крейсера. Теперь они нас заметили, зенитки захлопали вокруг нас.
Двумя секундами позже мы ныряем в облако. Оберлейтенант диктует Ледереру донесение. Дает точные координаты. Пока Ледерер передает сообщение, наши бомбардировщики уже готовы и через несколько минут лягут на курс. Эти посудины не отнимут у них много времени. Эх, не можем мы сами щелкнуть по ним. Было бы у нас хоть несколько яичек. Тебе лично никакой пользы, что ты их нашел. Плоды победы пожнут другие. Но штаб, конечно, понимает, что разведка так же важна, как все остальное.
Мы поворачиваем домой, гордые за себя, что выполнили свой долг.
30 июля 1940 г.
СВЕРХЧЕЛОВЕК
Оберстлейтенант Вагнер собирается попробовать летать на планерах. Сегодня после обеда я рассказывал ему, как начинал это дело. Он хотел знать буквально все, так что мне пришлось рассказать про всю мою летную жизнь. Как оказалось, мы оба совершили свой первый полет в Рейнских горах.
Сначала он спросил меня, как я приобщился к полетам на планерах. Я признался, что это была не моя личная инициатива. Это была инициатива Клауса. Мы учились в одном классе, и он на летние каникулы собирался на Рейн, а я просто поехал с ним, потому что мне нечего было делать и родители не возражали. Интересно, как сейчас Клаус. Может быть, он переболел, не то что я. Обязательно напишу ему в ближайшие дни…
Когда мы в первый раз поехали на Рейн, я даже не знал такого слова «планер». Клаус же кое-что в этом уже понимал. Он прочитал несколько книг на эту тему и даже знал кое-кого из тех, кто летал с Вассеркуппе.[15]
Так это у меня начиналось. А когда через месяц вернулся домой, я уже вовсю болел планерами. За тот месяц я был в воздухе только пять раз, да и то всего один раз больше трех минут. Я все помню так ясно, будто это было вчера. Такое невозможно забыть. Так что этого оказалось вполне достаточно, чтобы полет вошел в мою плоть и кровь. С того момента меня волновали планеры, и больше ничего. За зиму я вычертил конструкцию и построил небольшой планерок, а летом мы опять двинули в горы.
Я рассказывал все это оберстлейтенанту Вагнеру почти целый час. Вспоминаю наш разговор и, честное слово, не знаю, зачем все это записал. Не собираюсь же я, в конце концов, писать свою автобиографию. А может, собираюсь? Честное слово, не знаю. Как бы то ни было, меня всегда подмывало с кем-нибудь об этом поговорить. Потому что те дни на Рейне значили для нас, мальчишек, слишком много, те недели, когда мы не могли говорить ни о чем другом, кроме ветра, восходящих потоков, хвостового оперения, угла атаки…
Конечно, рассказывать кому-то о таких вещах не слишком удобно. А если все это записать, то выглядит уже не так сентиментально.
Я вряд ли сильно преувеличу, если скажу, что те недели в Рейнских горах заложили фундамент современного немецкого люфтваффе. Самого мощного в мире воздушного флота. Именно тогда зародилась страсть нашей молодежи к полетам. Именно тогда мы стали фанатиками авиации. Тогда мы стали одновременно и инженерами, и техниками, и даже изобретателями. Тогда упали зерна нашего воздушного фронта, целой армии летчиков, которые как из-под земли выросли, когда фюрер дал приказ.
Рейнские горы аккумулировали всю страсть немецкой молодежи к полетам и весь ее опыт пилотирования; приобщением к этому опыту мы обретали смысл своей жизни. Мы были бедны, но не к деньгам мы стремились. Все равно мы умудрялись наскрести несколько пфеннигов на постройку собственных самолетов – немного древесины, немного парусины… Но еще была национал-социалистическая партия. Такая тогда маленькая, над ней все смеялись, она помогала нам как только могла. Она прислала наблюдателей на Вассеркуппе. А потом посредством своих связей с рейхсвером добилась, что нам назначили официальных консультантов. Потому что фюрер и особенно его верный друг Рудольф Гесс поняли, каким ценным может быть опыт планерных полетов в деле приобщения юного немецкого поколения к единым задачам нации. Нет ничего справедливее на свете, что именно он стал нашим фюрером. Нет ничего естественнее, что мы подчиняемся ему, и только ему. Потому что задолго до того, как занял свое место, в сотрудничестве с рейхсвером он организовал обучение молодых летчиков, особенно когда был организован НСЛК – Национал-социалистический летный корпус…
