Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга III
А бой на земле продолжался. Астахов был в беспамятстве и не мог видеть, как немцев выбили из окопов и погнали к Каркитинскому заливу.
Отступая, гитлеровцы прихватили с собой и нашего летчика.
Они не бросили и не пристрелили его и тогда, когда пришла ночь, и под покровом ее остатки разгромленной группировки врага на всем, что только попадало под руки — лодках, плотах, бочках, — перебирались на другую сторону залива, Здесь их ждали машины.
Уже очнувшегося Николая бросили в кузов. Рядом сели два автоматчика. Астахов видел, что уже брезжит рассвет и понимал, что с началом нового наступления его непременно прикончат.
Действительно, вскоре вокруг машин с грохотом стали рваться наши снаряды.
Машина, где лежал связанный летчик, рванула с места и быстро стала уходить.
За ней — Николай успел заметить — на полной скорости шло еще несколько немецких грузовиков.
«Ага! Драпаете! — с удовлетворением подумал Астахов. — Далеко не удерете!..»
По кузову защелкали пули, автоматчики мгновенно рухнули на пол кузова. Над машиной прошли два «яка».
«Авдеевские», — заметил Николай и грустно улыбнулся. Действительно, нет ничего несуразнее, как погибнуть от пули, пущенной рукой тех, кто всегда оберегал его, Астахова, в бою.
«А теперь — уже совсем свои», — с тоской подумал летчик, когда машины подошли к железнодорожной станции: шестерка «илов» атаковала их колонну.
«Ди шварце тодт!» — завопили фашисты и бросились врассыпную.
«Черной смерти» — «илов» — гитлеровцы боялись, как черт ладана. Фашистов словно ветром сдуло.
Оставив летчика со связанными руками в машине, немцы разбежались по сторонам дороги, залегли в воронках, ямах, канавах.
Налет продолжался.
Астахов осторожно поднял голову. Вокруг — никого.
Он осторожно сполз с грузовика, еще раз осмотрелся, и — откуда только берутся в такие мгновения силы! — бросился бежать к водокачке.
Едва спрятался за ней — «илы» ушли. «Сейчас будут искать… Все… Конец… И пистолета нет…» — мысль летчика работала лихорадочно. И вдруг он заметил — по путям идет стрелочник.
«А — была не была…» — Николай знаками стал показывать железнодорожнику: «Подойди».
Когда тот приблизился, то сразу понял, в чем дело.
— Сюда, быстро, за мной, — он буквально выбил дверь сараюшки, притулившейся у водокачки. — Сиди тихо! Я — сейчас…
Стрелочник исчез. Минуты показались Николаю вечностью. По путям бегали гитлеровцы. Он даже услышал: «Далеко не ушел. Он где-то здесь!..» — Астахов немного понимал по-немецки.
Дверь сараюшки распахнулась. «Все, конец!..» Но это был стрелочник. Он тяжело дышал. Видимо, бежал всю дорогу:
— Переодевайся! Быстрей!.. — и кинул летчику замасленные брюки и стеганку, в каких железнодорожники обычно делают черную работу…
К ночи стрелочник осторожно провел Астахова к себе домой. А через два дня за окнами хаты раздались автоматные очереди, взметнулся крик «ура!», и Николай увидел, как по улице бегут солдаты в родных краснозвездных пилотках. Станция, где скрывался летчик, была освобождена.
— Ты откуда взялся? — вытаращил глаза его друг Борис Киянец, когда Астахов появился в своем полку. — Мы уже тебя похоронили.
— Не мудрено, — весело ответил Николай. — От немцев-то я ушел, а вот свои меня чуть два раза не прихлопнули. Вначале «яки» из 6-го гвардейского прошлись по мне из пулеметов. Слава богу, не попали. Потом — наша братия на «илах» появилась. И все началось сначала.
— Знаешь, — еще больше удивился Борис, — а ведь ту шестерку «илов» вел я…
— Ты? — Николай остолбенело глядел на товарища.
— Я.
— Тоже мне, друг! — неопределенно сказал Астахов, а потом бросился к Киянцу и обнял его.
А наши войска уже высадились на Керченском полуострове. Шли бои за Керчь и Феодосию.
Над Керченским проливом одержал свою девятнадцатую победу Константин Алексеев. Его летчики сбили тогда 76 гитлеровских машин.
Там же Дмитрий Стариков только за день сразил четыре фашистских самолета, пытавшихся помешать переправе наших войск.
Весь день 10 февраля 1944 года и в последующие мы вели жесточайшие бои.
Кологривов сбил тогда Ме-109, Феоктистов «фоккер», Локинский, Хворов, Котов, Козунов, Калашников — по одному «Фокке-Вульфу-190». Войтенко в упор расстрелял бомбардировщик Ю-87. На счету Гриба, Тарасова и Агеева прибавилось по одному «мессеру». Шапочкин, Акулов и Парфененко сбили шесть Ме-109 и один Ю-87.
Таким был накал этих боев. Я в те дни тоже одержал свою пятнадцатую победу.
Даже младшие офицеры и солдаты противника понимали, что они обречены. Они отдавали себе отчет в отношении положения войск вермахта и румынской королевской армии в Крыму и иронизировали, говоря, что «Крым представляет из себя величайший лагерь военнопленных в мире, с той только разницей, что здесь нужно самим себя прокормить и можно свободно передвигаться».
Военнопленный лейтенант показал: «Среди офицеров румынской армии существует единственное мнение, что война ведется вопреки национальным интересам Румынии. Большинство офицеров прекрасно понимают, что после Сталинграда дальнейшее сопротивление бессмысленно.
Многие офицеры слушают московское и лондонское радио, хорошо осведомлены о положении на фронтах и считают, что создавшееся положение является катастрофическим для немецко-румынского союза».
Участились случаи симуляции болезней среди офицерского состава и дезертирства рядового состава. Для характеристики низкой боеспособности подразделений румынских королевских войск стоит привести захваченный нами приказ командира 3-й горнострелковой дивизии генерала Леонарда Мочульского: «Я с возмущением и скорбью установил, что когда вражеская артиллерия и авиация подвергают нас тяжелым бомбардировкам или же танки вклиниваются в наши боевые порядки, несмотря на наличие приказов сопротивляться, совершенно не думая об отходе, среди нас находятся трусы и подлецы, которые предают свои семьи, родину и удирают, называя это по-французски — отходом».
И на фоне страха и трусости обреченных еще ярче сверкали тогда подвиги советских летчиков.
Маршал Советского Союза Андрей Иванович Еременко повидал на фронтовых дорогах всякое. И, кажется, его уже ничем было нельзя ни удивить, ни поразить. Но и его потрясло тогда мужество и самоотверженность, с которыми наши летчики вели битву за небо Крыма.
«В эти дни, — рассказывает маршал, — на глазах всех десантников командир эскадрильи 47-го штурмового авиаполка коммунист лейтенант Воловодов и парторг эскадрильи младший лейтенант Быков, расстреляв боезапас при отражении танковой атаки, таранили шедший на бомбардировку вражеский самолет Ю-88. Обе машины, объятые пламенем, упали на землю. Военный совет 18-й армии, выполняя просьбу солдат и офицеров-десантников, выразил благодарность летчикам Черноморского флота».
«Передайте летному составу ВВС Черноморского флота, — писал Военный совет, — поддерживающему нас в бою за восточный берег Керченского полуострова, спасибо от пехоты нашей армии! Летчики оказали нам большую помощь в отражении 37 контратак противника с танками, которые он предпринял в течение двух дней. Имена лейтенанта Б. Н. Воловодова и младшего лейтенанта В. П. Быкова, таранивших немецкий самолет Ю-88, мы запишем в списки героев нашей армии».
Героев таких было сотни. Они просто сражались, не думая о славе.
Когда моего друга полковника Ивана Степановича Любимова спросили:
— Много в ваших Краснознаменных полках героев? — он недоуменно пожал плечами.
— При чем здесь герои? У нас нет трусов. И плохо драться мы не имеем права: мы же родную землю освобождаем… Понятно это вам?
Крысы бегут с корабля
Кто-то сравнил Крым с огромным кораблем.
Действительно, он — словно судне, вырвавшееся в Черное море, а перешеек, — как трап, переброшенный на материк.
Трап был уже вдребезги разбит мощными ударами советских пушек, и крысы бежали с корабля.
Бежали эсэсовцы с чемоданами, набитыми награбленными ценностями. Драпали чиновники «культурных отделов», прихватив лучшее, что можно было утащить из музеев Бахчисарая и Симферополя. Спасали свою шкуру полицаи, предатели и вещатели, бургомистры Ялты и Судака, Евпатории и Феодосии. Коменданту Ливадии и мерзавцам, наполнившим бечеровские рвы трупами женщин и детей, снились по ночам виселицы. Только почему-то в снах этих качались в петле не партизаны и комсомольцы, а сами палачи.
То, что творилось тогда на пирсах Ялты, Феодосии, Евпатории, Севастополя, Херсонеса, напоминало сумасшедший дом в часы землетрясения.
Каждый катер, каждый пароход брались с боем. Трусы здесь неожиданно оказывались храбрецами. А офицеры, вчера еще пытавшиеся остановить бегущих солдат, в отчаянии пускали себе пулю в лоб…
