Иван Сотников - Днепр могучий

— Что у вас там? — позвонил Юров, когда дали связь.

— Отбиваемся, уточняем силы противника, — туманно ответил Самохин, и тут, на беду, порвалась линия.

Едва восстановили связь, как снова позвонил Юров. Самохин отлучился в один из взводов, и разговаривать пришлось Румянцеву. Доложить обстановку? У Якова екнуло сердце. Что ответить? Повторить слова Леона? Но как умолчать, что выселки у немцев?

— Готовимся к атаке на высотку, — доложил он твердо.

— Как на высотку, — опешил Юров, — она же у вас, и туда справа выдвигается Назаренко.

— Там немцы, — пытался было сказать Яков, но его перебил Самохин. Он стремительно спрыгнул в окоп, вырвал у Якова телефонную трубку и, не подозревая о сказанном, поспешил доложить:

— Отбиваем атаки на высоту.

Он не хотел говорить этого и решил уже доложить о своем промахе. Но вот не сдержался и бухнул совсем другое, и сразу почувствовал: нечем дышать.

— Как-как? — обрушился Юров. — Румянцев же только-только заявил совсем другое. Дайте-ка Румянцева.

Леон замялся и начал путанно объясняться, но Юров потребовал передать трубку командиру взвода. Зажав ее в ладонях, Самохин приглушенно зашептал Якову: скажи, мол, выясняем обстановку, сейчас доложим.

Румянцев смешался: ему стало стыдно и больно за своего командира, друга, товарища. Однако быстро справившись с собой, он не пошел на сделку с совестью.

— Да, обстановка не ясна, уточняется, только высота все же у противника, — твердо доложил Яков.

Юров опять потребовал Самохина.

— Так кто же из вас прав? — не отступал он.

— У меня бой в разгаре, доложу позже, — не отвечая на вопрос, выдохнул Леон и оборвал разговор.

Часто дыша, офицеры лицом к лицу стояли в тесном окопе.

— Это знаешь как называется? Подводить своего командира! — зло процедил Самохин.

— Я не мог промолчать…

— Друг называется! — зло продолжал Леон. — Не друг, а службист и выскочка. Ребенку же, понимаешь, ребенку ясно, только сам я мог сказать об этом, а ты… ты помешал. Выслужиться хотел?

Яков широко открытыми глазами смотрел на Самохина и не мог ничего сказать от обиды.

Тягостное молчание прервал Жаров, позвонивший по телефону.

— Почему не доложили вовремя? — в упор потребовал он ответа.

— Виноват… — Леон по тону голоса понял, что теперь не до оправданий.

— Сдайте роту Румянцеву и сейчас же ко мне, — приказал комбат.

— Как? Совсем сдать? — переспросил Самохин.

— Совсем!

У Самохина подломились колени.

— Ну что он? — нарушил молчание Яков.

— Можешь радоваться, — привстал Самохин. — Принимай роту.

— Как роту?.. — оторопел Яков.

— А так… Принимай, и все. Отстранен я…

Румянцев знал, что рано или поздно получит роту, но он никогда не думал, что ее придется получить вот так. Было горько и обидно, и молодой командир чувствовал себя не на месте.

— Вот что, Леон, — взял его Яков за руку. — Одно знай: я был и остаюсь для тебя другом.

— Не будем философствовать, — холодно отстранил его руку Самохин.

На пути к берегу Самохину повстречался лейтенант Назаренко, рота которого уже закончила переправу.

— Эх вы, вояки! — бросил он с упреком. — Вашу высоту брать будем.

Самохин ничего не ответил, понуро побрел к берегу.

Плот отвалил от берега и закачался на высоких в зловещих отблесках волнах. Андрею Жарову невольно вспомнились гоголевские строки:

«Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет, ни прогремит».

Нет, не таков сейчас Днепр. Яростно ожесточенный, он кипит и клокочет от взрывов, вздымающих фонтаны искрящейся воды. На хвостатую комету похож вражеский самолет, сбитый зенитчиками. Он падает где-то за лесом. Раздается оглушительный взрыв. Все цвета и краски разом блекнут — так ослепителен столб пламени. Взметнувшись вверх, он будто ударяется в тучи, а потом, словно обессилев, отвесно грохается наземь, образуя море огня. Полосуют небо огненные мечи прожекторов, прорезают темноту ночи светящиеся трассы пуль и снарядов, небо по горизонту полыхает отсветами пожарищ, блеском ракет, молниями разрывов.

И все это отражает ночной Днепр в своих могучих водах.

Андрей Жаров и все, кто были с ним на плоту, с тревогой и нетерпением посматривали на медленно приближающийся берег, где неистово метался шквал смертоносного огня. Но малоподвижный, тихоходный плот как бы испытывал их волю и выдержку.

Андрей знал, что будет трудно, нестерпимо трудно, но он знал и то, что ни тысячи опасностей, ни даже сама всесильная смерть — ничто не остановит их. Пути назад им нет. И не умереть, а победить они спешат на тот берег. Уже две роты там. Они уже отвоевали кусочек правобережья и стоят насмерть. Через несколько минут на тот берег Андрей приведет третью роту. А потом переправится весь полк. А за ним — дивизия, армия. Вся сокрушающая, насыщенная грозной техникой, строго организованная масса войск ступит на правый берег Днепра и оттуда начнет свой победный освободительный марш на Запад, и могучую поступь великой армии услышат люди во всех уголках планеты.

Так будет!

Юров развернул командный пункт батальона в только что отбитом немецком блиндаже. Когда прибыл Жаров, уже была связь с ротами, установлено наблюдение за противником, и КП, как всегда, жил своей обычной напряженной жизнью.

Неподалеку — целехонький дот. Сделан на совесть — железобетон. Из амбразуры выглядывал ствол пулемета. Когда-то грозный, он теперь уткнулся в землю.

— Самохин брал? — спросил Жаров.

— Да, Самохин, — отозвался начштаба, и без того замкнутое лицо его помрачнело еще больше.

— Что-нибудь случилось? — вопросительно взглянул комбат.

— Самохин отколол номер.

И Юров рассказал все, как было.

Вот тогда-то Жаров и взялся за телефонную трубку. Эх, Самохин, Самохин, горячая головушка! Заварил кашу — попробуй расхлебай.

Пришел Березин. Он только что был в ротах.

— Ну, что решил с Самохиным? — с ходу спросил он комбата.

— Отстранил пока.

— Что ж, пока достаточно.

— Вот Юров предлагает откомандировать Самохина.

— Пусть другие воспитывают, так?

Юров промолчал.

— Конечно, бывает, когда командира и снять надо, и из части убрать, а то и под суд отдать. Я не о том, — продолжал Березин. — Наш сердяга Капустин перед боем просил трех офицеров сменить, ни много ни мало — трех сразу. А проверили — нет серьезных причин. Просто комбату не нравятся. Куда это годится?

— Верно, — согласился Жаров. — И я так же думаю.

— Вон там, — указал замполит на реку, — я видел дуб на пригорке. Могучий, гордый — залюбуешься. А вокруг него молодые дубки. К небу тянутся. Один краше другого. У настоящего командира так же.

«Самохин — не плохой дубок, — слушая Березина, подумал Андрей. — Разве только жидковат еще. Оттого и гнется».

— Что ж нам Самохина, по головке гладить? — загорячился Юров.

— Вам виднее, — уклончиво ответил замполит. — Только воспитание — сложный процесс, человека не теряйте из глаз. Че-ло-ве-ка!

Появился Сазонов, закончивший переправу своей роты. Войдя с ним в траншею, Жаров начал уточнять задачу. По всему побережью, насколько хватал глаз, разгорался жаркий бой.

Уже забрезжил рассвет, а сбить противника с потерянной высоты еще не удалось. Самохин застал комбата погруженным в насущные дела, озабоченным. А забот было хоть отбавляй. Мал плацдарм — пятачок. Здесь не поманеврируешь: даже трем ротам тесно. Остальные силы полка ожидали своей очереди на левом берегу, и Щербинин беспрестанно торопил, требуя решительных действий.

Начиналась очередная атака на высоту. Цепи поднялись и двинулись. Ох, тяжело пришлось наступающим! Цепи то и дело залегали, поднимались вновь и под секущим огнем пулеметов и автоматов опять валились на землю.

— Смотри! — приказал Жаров Самохину.

Леон, и без того не отнимал бинокля от глаз. Пусть сам он здесь, сердце его было там, в цепи атакующих, и билось оно столь же сильно и жарко, как и у тех, что сквозь огонь рвались вперед.

— Отдайте роту, товарищ капитан, сам виноват — сам и исправлю ошибку.

— Чужой кровью? Смотри лучше!

Леон до крови прикусил губу.

Комбат ни минуты не оставался без дела. Он вызывал огонь, указывал артиллеристам новые цели, выдвигал на прямую наводку орудия, нацеливал удары рот, докладывал Щербинину о своих решениях, заботился о доставке патронов и снарядов, торопил с эвакуацией раненых. Самохин удивлялся, как мог комбат заниматься столькими делами сразу. Отсюда, с командного пункта батальона, Леон впервые увидел бой по-новому и многое начинал понимать.