Ганс Кирст - Покушение
Гёпнер попытался было защитить себя, как-то оправдаться:
— Я считал, что фюрер мертв!
Но Фрейслер обрушил в микрофон целый фонтан своих верноподданнических излияний:
— …Фюрер для немецкого народа бессмертен. И даже если он умрет, то в наших сердцах будет жить вечно… Верность… Вы… убийцы фюрера… прикидываетесь простачками. Между тем самый тупой осел уже знал, что произошло…
Гёпнер вновь и вновь уверял, что принял участие в заговоре, будучи убежденным в том, что выполняет свой солдатский долг, и в заключение заявил:
— Я не считаю себя свиньей.
— Не считаете? — спросил Фрейслер. — Кем же вы предпочитаете быть?
Гёпнер растерянно смотрел вокруг — дуэль с председателем «народного трибунала» оказалась ему явно не под силу.
— Может быть, ослом? — напирал Фрейслер. — Да или нет?
— Да, — с горечью прошептал Гёпнер.
Но и это не спасло его от смертного приговора.
Первые смертные приговоры по делу 20 июля были вынесены «народным трибуналом» уже 8 августа, а два часа спустя в каторжной тюрьме Плётцензее состоялись первые казни. Однако не все приговоренные к смерти имели право умереть тотчас же. Некоторые из них были очень нужны гестапо — например, Гёрделер, который еще довольно долго писал свои меморандумы. Он исписал в общей сложности сотни страниц — о жизненно важных немецких областях, о финансовой реформе и так далее. Его казнили 2 февраля 1945 года.
Список лиц, покончивших жизнь самоубийством, насчитывал несколько десятков имен. Среди них значились два фельдмаршала и четыре генерала, а кроме того, солдаты, дипломаты, чиновники, ученые, бывшие министры, профсоюзные деятели и депутаты — они выпрыгивали из окон, вскрывали себе вены, всаживали пули в собственную голову, принимали яд или, отчаявшись, нападали на своих мучителей.
29 августа началось слушание дела парижской группы, в состав которой входили Штюльпнагель, Финк и Хофаккер. Генерал Штюльпнагель в лаконичных выражениях взял всю ответственность за происшедшее 20 июля в Париже на себя. Полковник Финк презрительно молчал, а подполковник Хофаккер осмелился заявить:
— Я сожалею, что покушение провалилось.
Все они были повешены.
Однако кроме них погибло множество людей, которые ничего не знали о событиях 20 июля. Более того, они не знали даже о подготовке заговора, но числились в каких-то списках. Их прочили после переворота на высокие посты, и за это они должны были умереть.
Но некоторые из заговорщиков все же остались в живых, ибо гестаповцам не всегда удавалось обнаружить доказательства их вины. Они, вероятно, добыли горы всяких материалов, однако у них не было самых важных документов, тех, которые хранились в портфеле графа фон Бракведе. Причем в отсутствии прилежания гестаповцев нельзя было обвинить: об их усердии свидетельствовали лица обвиняемых, а некоторые подсудимые едва держались на ногах и походили на дряхлых стариков.
И все-таки многие из них не сдавались.
«Я сделал это потому, что считаю фюрера носителем зла», — заявил перед «народным трибуналом» советник посольства фон Хефтен. Гельмут фон Мольтке затеял перепалку с Фрейслером, пытаясь его перекричать. Посол фон Хассель был исполнен непоколебимого достоинства, а Юлиус Лебер, в то время как Фрейслер поносил его, лишь презрительно щурился.
Генерал войск связи Фельгибель при вынесении приговора воскликнул: «Поторопитесь повесить нас, господин председатель, иначе мы повесим вас раньше!» Генерал-фельдмаршал фон Вицлебен в последние минуты жизни бросил Фрейслеру: «Через три месяца народ привлечет вас к ответу и потащит по улицам, как собак».
Однако этому предсказанию не суждено было сбыться. Фрейслер погиб 3 февраля 1945 года при воздушном налете на Берлин. Прервав заседание, он поспешил в подвал, но в это время здание суда зашаталось и огромная балка, оторвавшись от потолка, придавила председателя «народного трибунала».
Во время этого же налета было разрушено и здание гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, однако тюремные подвалы от бомбежки не пострадали и пытки продолжались полным ходом.
Но до этих событий должны были пройти месяцы. И каждый день Фрейслер председательствовал на заседаниях «народного трибунала» и провозглашал смертные приговоры. Одному из заговорщиков, адвокату Йозефу Вирмеру, он крикнул в запальчивости:
— Скоро вы все будете в аду!
На что Вирмер ответил ему:
— Для меня будет большим удовольствием встретиться там с вами, господин председатель.
Фриц Вильгельм фон Бракведе, пришедший в себя после лечения и специального питания, был доставлен в ожидавшую его тюремную машину. Его положили на пол и, как обычно, крепко связали. Возле него стоял конвойный с пистолетом наготове.
Бракведе попытался посмотреть в зарешеченное окно, однако оно оказалось занавешенным грязно-зеленой тряпицей. Духота в машине стояла такая, что было трудно дышать.
— Куда мы едем? — спросил фон Бракведе.
Ответа не последовало. Конвойный остался неподвижен и нем. Машина тряслась по разбитой дороге, и пистолет в руке конвойного вибрировал, а голова капитана Бракведе то и дело глухо ударялась о пол.
Когда его вытолкали из машины, он увидел перед собой площадь, похожую на миниатюр-полигон. Как раз за его спиной находилась стена, изрешеченная пулями, на которой кое-где проросла трава. Взглянув под ноги, граф заметил многочисленные темно-бурые пятна запекшейся крови.
— Ну, поняли, куда вас привезли? — спросил ухмыляясь конвойный. — Или вы ничего подобного не видели?
Около этой стены Фриц Вильгельм фон Бракведе простоял больше часа. Где-то неподалеку хлопали выстрелы, раздавались сдавленные крики, глухие звуки падающих тел и беззаботные голоса — это переговаривались люди, для которых убийство стало обычным ремеслом.
Затем Бракведе отвели в низкий сарай без окон. Затхлый воздух, пропитанный запахами разложения и формалина, ударил ему в нос так, что он отшатнулся. Потом он разглядел какие-то ящики, похожие на сундуки, а между ними Хабеккера, который махал ему рукой:
— Подходите ближе, я покажу вам, что вы натворили.
Когда фон Бракведе подошел к Хабеккеру, тот поднял крышку одного из сундуков. Там лежал труп женщины, лицо которой показалось фон Бракведе незнакомым, однако он уже догадался, что это графиня Элизабет Ольденбург, вернее, то, что от нее осталось.
— Она умерла, — пояснил Хабеккер тоном экскурсовода, — потому что вы, Бракведе, хотели выжить…
Он захлопнул крышку одного гроба и открыл другой. Граф увидел застывшее в суровом спокойствии лицо и мгновенно узнал Константина. Он казался таким же красивым, как в жизни, и только синевато-красное пятно на правом виске портило общее впечатление.
— Он застрелился, потому что не смог вынести позора, который вы навлекли на него. — Хабеккер захлопнул крышку гроба. — Неужели вам и этого недостаточно?
У председателя «народного трибунала» бывали и радостные минуты — когда ему удавалось получить от некоторых обвиняемых заверения в своей приверженности национал-социализму. Неважно, что, делая подобные заявления, обвиняемые стремились любой ценой сохранить себе жизнь, главное — эти заявления сделаны!
Фон Попиц, например, утверждал: «Я всецело приемлю национал-социалистское государство». Граф Хельдорф также заверял, что он во всем «согласен с национал-социализмом». А Гёрделер сформулировал свою мысль так: «Основные принципы национал-социалистской партии я усвоил еще в родительском доме и всегда руководствовался ими…»
Подобные места, встречающиеся в протоколах, председатель Фрейслер обязательно подчеркивал. Тщательно собирал он и так называемые признания вины. В письме генерал-полковника Штифа, например, говорилось: «Моя жизнь окончена. Вчера и сегодня состоялось заключительное заседание. Прокурор потребовал смертной казни, да ничего иного я и не ожидал. Это справедливое требование… Смерти я не боюсь, потому что сам навлек ее на себя своей виной». В официальном докладе фюреру выражения «справедливое требование» и «своей виной» были выделены курсивом, хотя оставалось весьма сомнительным, писал ли вообще генерал это прощальное письмо.
Все цитаты, с исключительной добросовестностью подобранные «защитниками правопорядка», свидетельствовали об одностороннем признании вины. Например, некий Леонрод якобы выразил надежду, что семья предаст забвению его имя, ибо он является для нее позорным пятном. Некто Егер сожалел: «Случай сделал меня соучастником…» Хельдорф: «…Я признаю свою вину…» Сменд: «…Я виновен и должен умереть… Я ухожу из жизни конченым человеком, я проиграл все, абсолютно все…»
— Господа, мы вполне можем быть довольны нашей работой, — обратился Фрейслер к заседателям по окончании очередного рабочего дня. — Фюрер вынес мне благодарность, а значит, и вам. Он просил нас и дальше действовать в том же духе.
