Андраш Беркеши - Последний порог
— Не сердись, дорогая, но это самая настоящая немецкая романтика, — нервно перебил ее Хайду. — Солдат должен умирать смертью, достойной солдата. Вальтер прекрасно знает, что Гитлер или вешает офицеров, или же отрубает им головы. Но об этом не стоит спорить. Я не собираюсь причинять тебе боль, но у меня такое чувство, что в последнюю минуту твой брат просто испугался.
— Ты не должен так говорить, Аттила. — Эльфи встала и демонстративно вышла из комнаты.
После этого разговора супруги Хайду несколько дней не разговаривали друг с другом. Генерал стал более нервным и нетерпеливым.
Однажды вечером после ужина Бернат неожиданно, безо всякого звонка заехал к генералу. Не успел он сесть, как завыли сирены, возвещавшие о начале очередного воздушного налета, а вслед за тем где-то вдали послышались первые бомбовые разрывы. В убежище они спускаться не захотели, а остались в кабинете генерала, выключив свет и раскрыв настежь все окна. Зенитки ПВО надрывно лаяли, тщетно стараясь отогнать американские самолеты от столицы, а когда они на миг смолкали, то с неба явственно доносилось гудение тяжелых бомбардировщиков.
Эльфи думала о том, что если бы в их виллу сейчас попала бомба, то все они не чувствовали бы никакой боли, так как одним махом были бы решены все проблемы. Она желала смерти, хотя и страстно любила жизнь. Однако та жизнь, которой они жили последние дни, была не жизнь, а сплошное мучение. С Аттилой что-то произошло, его словно подменили, порой Эльфи казалось, что он даже ненавидит ее. Раньше, если он когда случайно обижал ее, он уже спустя полчаса просил у нее прощения и был мил и предупредителен. Сейчас же он не только не попросил никакого прощения, но и не обратил на нее никакого внимания, не пожелал разделить с ней ее боли, словно боялся чего-то.
Постепенно стрельба стихла, не стало слышно и рокота самолетов. Воцарилась такая тишина, как будто огромный город вымер.
— Вальтер умер, — сказал Бернат. — Я затем и пришел, чтобы сообщить вам об этом. — Он затянулся, и огонек в трубке засветился словно крохотная лампочка. — Один человек попросил меня сказать вам о его гибели. Он умер как честный человек, ничего и никого не выдав. Им из него не удалось вытянуть ни одного имени, ни одной явки. Он держался смело, как и подобает настоящему мужчине... Умер во время пыток.
В тишине были хорошо слышны приглушенные вздохи Эльфи: она плакала. Генерал встал и подошел к жене, опустился перед ней на колени.
— Дорогая моя, прости меня, — попросил он. — Ради бога, прости меня.
Около полуночи, когда в кабинете остались только Бернат и генерал, Геза сказал:
— По сведениям, какими я располагаю, арестовано более семи тысяч человек. Более двух тысяч уже казнено. Это покушение оказалось равносильно безумству. Несчастные тешили себя иллюзией, что, если им удастся убить фюрера, англосаксы пойдут на заключение сепаратного мира с Германией.
— Это была не иллюзия, — заметил Хайду. — Они получили соответствующие гарантии.
— От кого? — нервно спросил Бернат. — Быть может, от какого-нибудь безответственного офицера английской или же американской секретной службы, но только не от правительств. Поймите вы в конце концов, что они отождествляют Германию с Гитлером.
— Это неправда.
— Аттила, той Германии, которая могла бы противодействовать Гитлеру, не существует. Пойми же ты это наконец. Граждане той Германии ждут своей смерти в концлагерях. Я знаю, что ты никогда не любил разговоров о концлагерях. Ну и черт с тобой! Но когда-то же нужно о них говорить. Неужели вы на самом деле думаете, что Запад, видя возмущенное преступлениями нацистов человечество, снизойдет до того, что начнет переговоры о заключении сепаратного мирного договора с Германией и сядет за стол переговоров с теми генералами и полковниками, которые всего-навсего намеревались ликвидировать Гитлера, но отнюдь не систему концлагерей?
Хайду встал и, подойдя к окну, посмотрел на усыпанное звездами небо.
— Геза, я откровенно тебе говорю, что я не верю в такие сказки. Это просто невозможно.
— Понятно... — промолвил Бернат с сожалением. — Конечно, можно ни во что не верить. Это успокаивает и очень удобно. Однако независимо от этого факт остается фактом. Вчера я своими глазами видел один документ — фотокопию донесения некоего бригаденфюрера СС своему шефу. Надеюсь, что в скором времени эта копия будет обнародована...
— А о чем говорилось в том донесении?
— О том, как в ораниенбургском концлагере всего за каких-то полгода было истреблено семьдесят тысяч человек из общего числа в сто тридцать иметь тысяч узников.
Генерал закрыл окно.
— Уж не хочешь ли ты мне доказать, что образованный народ с древней культурой может организованно и безо всяких оснований уничтожать миллионы людей?
Бернат тоже встал и подошел к генералу, который все еще стоял у окна. Трубка у него погасла, и он, вытряхнув пепел в ладонь, видимо, не спешил набивать ее снова.
— Аттила, если человек решил написать алфавит, то он не может выбросить из него ни одной буковки, иначе это будет всего лишь набор букв, но ни в коем случае не алфавит.
— К чему ты это говоришь?
— Нельзя сражаться против нацистов и одновременно с этим желать удаления с поля боя самых сознательных борцов или же вести борьбу и против них.
Генерал вздрогнул. Он поплотнее закрыл окно и опустил жалюзи, а затем задернул тяжелые шторы. Включил свет.
— Выпьешь чего-нибудь? — спросил Хайду, подходя к шкафчику, где у него обычно хранились напитки.
Оба выпили по рюмочке коньяка.
— Видишь ли, Геза, — начал генерал, — ты меня знаешь с детских лет. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я отказался от всей моей прошлой жизни и на старости лет стал другом коммунистов? Нет, дружище, я и сегодня считаю их предателями родины. Я поддерживаю регента в том, что нельзя вооружать рабочих. Они повернули бы оружие не против немцев, а против нас с тобой.
Бернат от нечего делать крутил рюмку в руке.
— Выходит, ты считаешь Милана Радовича предателем родины? — спросил он.
— Да, считаю.
— Но ведь он боролся против немцев.
— Боролся? — Генерал с удивлением уставился на журналиста.
— Да, боролся, так как десять дней назад его схватили. При аресте он застрелил нескольких жандармов. — Бернат налил в свою рюмку коньяка, но не выпил. — Профессор Эккер и тебя будет допрашивать по делу Радовича.
Рука генерала задрожала.
— Профессор Эккер? Я тебя не понимаю. Какое отношение он имеет к делу Радовича?
Бернат отпил из рюмки глоток.
— Профессор Эккер — штандартенфюрер СС и полновластный начальник четвертого отдела гестапо. В Будапешт он приехал для выполнения особого задания. Он и схватил Милана Радовича, который сейчас сидит в его тюрьме.
— А тебе об этом откуда известно?
— Известно... Об этом я узнал только сегодня вечером. Профессор Эккер с тридцать первого года сотрудник нацистской секретной службы. Все это я говорю тебе по секрету. Об этом не знают даже в Берлине. Тебе что, плохо? — спросил Бернат, подходя к генералу, по бескровному лицу которого градом катился пот.
— Воды, воды...
Генерал жадно вылил протянутый ему стакан воды и попросил Берната, чтобы тот достал из верхнего ящика письменного стола успокоительное. Проглотив одну таблетку, он устало закрыл глаза и немного посидел, с шумом втягивая в себя воздух.
— Сейчас мне станет лучше. Извини меня...
— Скажи мне, не встречался ли твой Чаба с Радовичем за прошедшие месяцы?
— Я бы об этом знал. Надеюсь, что Чаба пока еще откровенен со мной.
— Тогда причины для особого беспокойства нет. Мой информатор...
— Кто он, Геза?
— Я не могу назвать тебе его имени. Да оно так и лучше, что ты не будешь знать. Короче говоря, мой информатор сказал мне, что Радович за последнее время встречался и беседовал со многими венгерскими политиками и военными. Он встречался и с твоим родственником — я имею в виду несчастного Вальтера. Сейчас Эккер и его люди из кожи лезут вон, чтобы узнать, с кем же именно вел переговоры Радович.
— Значит, Радович жив?
— Пока да.
— Тогда мне нужно немедленно поговорить с Чабой.
— Но только не по телефону. Эккер и его агенты подслушивают твои телефонные разговоры. Мои тоже — ну это само собой разумеется. Господину профессору прекрасно известны наши с тобой политические взгляды. Все это я говорю тебе только для того, чтобы ты подготовил себя к любой неожиданности. Я уже готов к ним.
В этот момент вновь завыли сирены, возвещающие отбой воздушной опасности. Бернат встал:
— Мне пора идти. Разумеется, если тебя пригласят на допрос, я тебе ни слова не говорил об Эккере.
В двадцать третьей палате царило хорошее настроение. Чаба великолепно заштопал нового больного, капитана Бакача. Когда все самое страшное осталось позади, Бакач обрел прежнюю уверенность. Его жена, милая белокурая женщина, уже трижды навещала его. Звали ее Жужикой Тегзе, ее отец служил в управлении медье, где получал такую информацию, что скоро сам возглавил управление. Жужа со слезами на глазах начала благодарить Чабу за операцию, а тот сказал, что благодарить нужно вовсе не его, а доктора Бернат. И Жужика бросилась с благодарностями к Андреа.
