Николай Бораненков - Тринадцатая рота (книга первая)
У шефа гестапо появилось намерение выхватить пистолет и пристукнуть сидящего на крюке болтуна, по потом он подумал: "Какой спрос с идиота, к тому же, если ему действительно приказано развлечь обреченного бригаденфюрера. Надо же ему что-то болтать. Утро морозное. Поболтает и перестанет. На обжигающем ветру не очень-то долго поговоришь".
Думая так, бригаденфюрер заблуждался. Фельдфебель Карке, утепленный четырьмя подушками, шалью и корзинами, набитыми сеном, и не думал униматься. Покачивая ногами, он подъехал еще ближе к окну.
— Позвольте спросить, господин бригаденфюрер, у вас жена есть? Так вы любите её. Она, надеюсь, великая патриотка и хорошо привечает тыловиков. Моя жена тоже великая патриотка. У нее на постое уже второй штурмовик. И я большой патриот. Я так торопился на войну с Россией, что даже отложил свою первую ночь. Покойный майор Нагель, отпуская меня, говорил: "Волна кончится через две недели, и вы, солдат, поедете на первую ночь". Я терпеливо ждал. Но вот идет уже тридцать шестая неделя, а война не кончается. Вы не знаете, господин бригаденфюрер, почему она не кончается? У пас в полку, между прочим, никто по знает. Я сочинил было письмо фюреру и хотел спросить у него, но боюсь, что мне за обращение к высшим чинам не по команде дадут в зубы.
У шефа гестапо загорелись глаза. О, нет! На крюке крана сидит не просто идиот, а политический преступник, усомнившийся в победе фюрера. Вот она, ниточка, которая приведет к распутыванию большого клубка заговорщиков против победоносной войны. О, знать, недаром судьба забросила этот вагон к богу на небо и в нем пришлось мерзнуть и дрожать от страха ночь.
— И что же? Что же вы в нем написали фюреру? — высунув голову из окна, нетерпеливо поторопил фельдфебеля бригаденфюрер.
— Я вижу, вы порядочный человек, а не полная свинья, как следователь гестапо, — сказал Карке. — И потому я с удовольствием прочту вам это письмо. Оно как раз при мне.
Карке засунул руку в корзину с сеном, покопался там и извлек откуда-то со дна большой треугольник.
— "Наш обожаемый фюрер, — начал читать он. — Обращается к вам национальный герой Германии…"
— Кто такой национальный герой? — спросил бригаденфюрер.
— Как? Разве я вам не представился? — спохватился Карке. — Извините, господин бригаденфюрер. Национальный герой — это я, Фриц Карке. Высокое звание я получил на знаменитой высоте под Смоленском. Там вместе со своим приятелем, стреляя назад, я снизил скорость нашего победоносного отступления с сорока километров до тридцати пяти. За это с меня сняли штаны, кальсоны и отослали их как боевые реликвии в музей Кайзера в Берлин. А с вас еще штаны не снимали, господин бригаденфюрер?
— Читайте письмо, — приказал бригаденфюрер, поморщась.
— Читаю, да, да. Итак, я писал: "Наш обожаемый фюрер! Обращается к вам национальный герой Германии Фриц Карке из непобедимой сто восьмой егерской дивизии. Пока идет мое письмо, нашей дивизии, может, уже и не будет, но все равно номер ее останется, и вам, обожаемый фюрер, легче будет представить, откуда пришло это письмо. А пришло оно к вам из-под Москвы, где нас весьма скверно встретили русские и мы затем под вашим блестящим руководством сверхпобедно начали наступление назад. Мы, наш фюрер, готовы были двигаться и дальше, но нас остановили за Сухиничами и сказали, что мы должны тут зимовать. И выходит, что же? Нас обманули? Обещали закончить войну до зимы, а теперь отложили до весны, а там скажут, потерпите до осени. Я, наш фюрер, готов терпеть, а вот супруга? Может ли терпеть красивая, статная, полноногая девушка, на которую из-за шторы подсматривает штурмовик?"
— Изумительно! Читайте дальше, — предвкушая поощрение за разоблачение крупного политического преступника, потер руки шеф гестапо.
— "Может ждать, — скажете вы, — если она сознает, что муж находится при исполнении высокого национального долга". Я тоже так думал, а вот поездка в отпуск показала, что высокий патриотизм наших жен длится лишь до первого подсматривания квартирантов-штурмовиков из-за шторы. Всему этому способствуют также и речи господина доктора Геббельса. К чему он призывает наших жен? "Проявляйте высокий патриотизм в тылу. Рожайте побольше солдат для Германии". А от кого же родит моя супруга, если я в окопах? Вот вопрос, который гложет меня, наш фюрер".
— Кто, кроме вас, сочинял это письмо? — спросил бригаденфюрер, сияя.
— Как кто? Сам сочинял.
— И что же? Что же вы в нем просили?
— Сущие пустяки. Я просил фюрера отозвать меня в тыл для проявления «патриотизма», к которому призывает доктор Геббельс.
— А кто же будет воевать, уничтожать Советы? — спросил шеф гестапо.
— Как кто? Штурмовики, кляйстляйтеры, гауляйтеры… Я, господин бригаденфюрер, выдвинул в письме фюреру совершенно оригинальную идею.
— Какую же?
— Устроить обмен. Нас, окопников, — в тыл, а тыловиков — в окопы. И думаю, что я получу за эту идею Железный крест. А как вы думаете, господин бригаденфюрер? Получу я крест или нет?
— Да, да, получите, — кивнул бригаденфюрер. — Дайте мне ваше письмо. Я пошлю его по назначению.
— Вы? Как же вы пошлете, если висите на волоске от смерти? Вагон вот-вот сорвется. Нет уж. Лучше я его сам отправлю, — сказал Карке и сунул письмо в корзину, но тут ветер выхватил из корзины сено, и письмо замелькало в воздухе.
— Держи! — крикнул бригаденфюрер, рванувшись в окно.
Вагон покачнулся, скрипнул и… с треском и грохотом, ломая ферму, сокрушая старые ракиты, полетел в пропасть. В последнее мгновение Карке схватил шефа гестапо за голову, но не удержал. В руках у него остались лишь кепка бригаденфюрера да клок его седых волос.
13. ГЛАВА, В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ, ЧЕМ КОНЧИЛАСЬ МЕТЕЛЬНАЯ НОЧЬ ДЛЯ ФОН ШПИЦА И КАК ЕГО «УТЕШИЛ» СЫН ВИЛЛИ
Кто знает, что было бы с попавшим в метель генерал-майором фон Шпицем, если бы он не укрылся в хлевке злобной сухиничской старухи? Ясно одно. Навозная куча, десятиминутное пребывание в теплой избе, дыхание коровы смягчили удар проклятой русской зимы, и фон Шпиц отделался незначительным. У него отпилили только одну отмороженную ногу.
Отпиливали опытнейшие мастера, вызванные из Берлина. Чудесно отпилили! Ровно, экономно, расчетливо. За какой-то один месяц култышка срослась, затянулась кожей и ныла лишь изредка, к непогоде. Словом, все шло великолепно. Меж тем фон Шпиц никак не мог забыть свою любимую левую ногу. Как ее забудешь, когда ею маршировал по плацу интендантского училища, когда однажды сам фюрер привел в пример взмах его левой. "Вот так надо маршировать, господа офицеры, сказал он на тренировке к военному параду, — так, как марширует майор фон Шпиц. Его левая нога поднимается выше носа!"
Выпадали ночи, когда фон Шпицу снилось далекое детство. Он бегал босым или в красивых белых тапочках по траве и ловил бабочек либо пускался наперегонки с девочкой из соседнего поместья. И тогда ему было вовсе невмоготу. Проснувшись, он нервно ворочался, стонал, скрипел зубами и рыдал, как ребенок. Вот чем, вот как закончилась его война в России. Кто бы думал, что ему на старости лет колтыгать на деревяшке…
Как-то во сне к нему подошел Гитлер. Сел близ койки, положил руку на его плечо;
— Больше бодрости, генерал! Потерять ногу во имя Германии — это патриотично! Мы предвидели это и заготовили миллионы деревянных, резиновых ног. Вся Германия скрипит уже протезами. Мужайтесь! Равняйтесь на фюрера! Я остался без головы и не хныкаю. Взгляните!
Фон Шпиц посмотрел на фюрера и отшатнулся. Фюрер сидел и в самом деле без головы. На шее его торчала такая же, как и на отрезанной ноге, култышка.
— Мой фюрер! Как же вы будете жить, командовать войсками? — спросил фон Шпиц.
— К черту голову! Я уничтожу мир и без головы… Каждое утро к фон Шпицу подсаживался лазаретный психиатр и проводил с ним сеанс внушения. Он говорил, что нога для человека мало что значит, что с одной ногой жить даже лучше, экономичней, меньше расходов на обувь, носки, портянки, а если генералу уж так хочется иметь еще одну ногу, то при современном развитии техники ее могут сделать в точности такой же, какую и отрезали. Однако на фон Шпица эти внушения не действовали. Он тосковал по отрезанной ноге и проклинал сухиничскую старуху за то, что та не приютила его, не обогрела, а, запугав партизанами, выгнала на мороз.
В середине месяца начальник госпиталя лично принес фон Шпицу письмо.
— От сына, господин генерал, — сказал он, поклонясь. — Надеюсь, в нем приятные для вас вести. Письмо-то не из окопов, а из Берлина.
С волнением раскрывал письмо старый фон Шпиц. От Вилли он не имел вестей вот уже два месяца. А так хотелось знать, что там дома: как идут дела фирмы, получил ли сын новую отсрочку от фронта, а самое главное — родился ли продолжатель рода Шпицев?
