Николай Бораненков - Тринадцатая рота (книга первая)
Со свирепым ревом к виселице подкатила тупорылая грузовая машина. В открытом кузове ее стояли раздетые до нижнего белья, босиком, с непокрытыми головами Панас Заковырченко и Семен Глечек.
— Господи! За что же их? Чем же они им не угодили? — проговорила тетка Гапка, вставая на цыпочки, чтоб через головы впереди стоящих горожан получше разглядеть знакомого мельника и заведующего пивным ларьком. — Они же так для них старались! Обоз в помощь хвюлеру снаряжали.
— А вот зараз послухаем. Послухаем, що тот толстый на комарьих ножках скаже, — отозвался согбенный дед в телячьем треухе.
На трибуну поднялся толстый офицер с забинтованной головой.
— Господа! Житель городок Хмелька! — заговорил гестаповец. — Лето сорок первый год на эта площадь фюрер вон те два саботажник, что стоял в машина, снаряжал команда помогайт фюрер. — Гестаповец поднял над головой палец. — О-о! Это был ловко работа, как это говоряйт, фикций! Ширма! Я долго вел охота за эта фикций, и он — мой работа имейт победа! Гестапо точно устанавливайт, что БЕИПСА они создавайт не помогайт фюрер, а вел саботаж, насмешка над фюрер.
— Что он сказал? Что сказал? — переспросила Гапка.
— Ц-ц, тихо, — погрозил пальцем дедок в телячьем треухе. Склонясь к платку Гапки, прошептал: — Он сказав, що той обоз, що снаряжали останним литом, дулю Гитлеру показав. Ду-лю!
— Господи! Да неужто?!
— Да цыц ты! Слухай.
Офицер гестапо меж тем навалился грудью на перила трибуны и, показывая пальцем на стоявших в машине, закричал:
— И эта швайн, русс свинья есть не бургомистр, не голова управ, а коммунист, русь партизан! Эта швайн не имеет полномочий президент, а ловко выполняйт работа секретарь райкома, то есть коммунист президент. И значайт мы именем фюрер и командований дойчланд армий будем господин Заковырченк и господин Глечек смертна казнь, то есть вешайт!
Офицер гестапо взмахнул черной кожаной перчаткой:
— Ваш последний слов, господин фикций бургомистр. Заковырченко подошел к краю машины, стряхнул снег с головы.
— Люди добры! Не треба слиз. Витряк на гори буде крутитись и без мене. Був бы я здоровий, тоди можно було б и оброниты слезу. А я ж дюже хворий. Я, громодяны, так много ел дюже смачных немецких эрзацив, шо нажив соби язву шлунку. Не треба було переидаты. Так шо со своею хворобой я б тильки мучився. А так я задоволеный. Про мене позаботився батька пфюрер и бачьте, шо прислав: и перекладину, и веревку, и руки завязав, щоб я сдуру не впирався. За це ж дюже дякуваты треба германского пфюрера. Це ж, громодяны, и е "новый порядок".
— Кончайт! — крикнул гестаповец.
— Ще словечко, господин бригаденфюрер! — попросил Заковырченко и, не дожидаясь разрешения, выкрикнул: — Жалко тилько, шо мы з вами, громодяны, не посидим бильше за бутылем у витряка. Але вы! Вы за мене чарочку пропустите и слухайте: то не лед трещит, не комар пищит, а наша ридна армия гроб загарбникам тащит!
Солдаты гестапо набросили на шею Заковырченко петлю, столкнули его с машины.
— Ваш последний слов, господин Глечек, — махнул перчаткой бригаденфюрер. Вы имейт что сказайт или не имейт?
— Да, есть, — будто очнувшись, встрепенулся Глечек. — Позвольте мне, господин Поппе, огласить мой последний указ.
— Какой указ? Сообщайт!
— Так, мелочь. Недолго. Сей момент. — Глечек откашлялся и выкрикнул громко, на всю площадь: — По поручению Хмельковского райкома партии и райисполкома в связи с разгромом фашистов под Сталинградом объявляю всенародный праздник!
Стоявший в машине гестаповец толкнул Глечека к петле, но Глечек ударом ноги сшиб гестаповца за борт и крикнул:
— Люди! Не забудьте открыть мой киоск. И подымите кружки! Выше кружки за наш советский порядок!
Тетка Гапка, уронив голову на чью-то грудь, заплакала.
— Звиняй мене, дурну бабу, Ивану-зятек. Звиняй, що не добру думку в голови держала о тебе и хлопцах твоих. Вечна слава вам, ридные наши!
— Цыц, дурна баба! — толкнул Гапку в бок дедок в телячьем треухе. — К чому панихиду заспивала? Ежака тоби пид спидныцу. Мабуть воны, ти хлопци, живи-здорови и зараз поспешают до нас с перемогою. А ты! Пидьмо, пидьмо видсыля, або прийдэ до дому твий зять Иван и никому буде жарыть яешню.
Он подхватил обессиленную, плачущую Гапку и повел ее из толпы.
1941–1945, 1950–1973 гг.
Конец первой книги
