Тамара Сычева - По зову сердца
Представившись, я объяснила цель своего приезда.
— Особенно, — сказала я, — мне советовали посмотреть строительство шестого шлюза.
— А там действительно интересный народ, шлюз передовой на стройке. Но сегодня вы, пожалуй, уже не успеете туда — скоро конец рабочего дня. Да и грязь после дождя, — он посмотрел на мои босоножки, — в такой обуви вы туда не доберетесь. Вот что, сейчас на отчет придет сюда инженер с этого шестого шлюза, девушка. Она вам расскажет все, а завтра с утра можете пойти посмотреть, познакомиться с людьми. Да вот она и идет как раз, — сказал инженер, взглянув в окно.
Снизу, по откосу котлована, поднималась маленькая фигурка в синем комбинезоне и широкополой соломенной шляпе. На девушке были высокие резиновые сапоги, через плечо переброшена потертая, туго набитая бумагами полевая сумка.
Остановив самосвал, девушка-инженер, стала что-то говорить шоферу, потом, вскочив на подножку, указала на дно котлована.
— Маловатого роста у вас инженер, — улыбнувшись, сказала я начальнику.
— Мал золотник, да дорог. Замечательная девушка, — ответил он.
— Вот, Анна Васильевна, литератор хочет познакомиться с вашими людьми, — обратился начальник стройки к вошедшей.
Передо мной мелькнуло знакомое лицо, Я заглянула под шляпку и ахнула:
— Аня! Аня! Это ты, Анечка!
Девушка удивленно смотрела на меня голубыми глазами.
— Не узнаешь меня? Аня! Это я, Сычева, — трясла я ее за худенькие плечи.
— Ой! — закричала она изумленно. — Лейтенант Сычева! — и бросилась мне на шею.
— Была когда-то лейтенант, — смеялась я.
Главный инженер улыбнулся и вышел из конторы.
— Сычева, откуда вы? Где живете? Вы так изменились, пополнели, узнать трудно, — говорила Аня.
Задавая вопросы друг другу, мы еще долго обнимались бы, но в контору зашли рабочие, и Аня должна была заняться ими.
Вечером в низенькой комнатушке деревенской хаты, где жила Аня, мы долго наперебой рассказывали друг другу о своей жизни.
— Аня, ты меня поразила, — призналась я. — Подумать только: инженером стала! Да еще на такой стройке!
— А ты же говорила мне, когда я уезжала из армии, помнишь: в нашей стране не пропадешь, Аня!
— Ну, расскажи, как ты доехала до России.
— Да так, — грустно усмехнулась Аня, — нелегко мне было оторваться от боевых товарищей, но ничего, скоро я нашла новых друзей.
— Расскажи мне, Аня, все подробно, — попросила я девушку. — Меня все время волновала твоя судьба. Расскажи, как ты стала инженером.
— Ну хорошо, только давай ляжем, укроемся, а то что-то прохладно.
— Кровать у тебя фронтовая, жесткая, — подметила я, залезая под тоненькое байковое одеяло.
— Строитель — тот же солдат, — улыбнувшись, отвечала Аня, — так что я по-прежнему на фронте. И к лучшему это. Знаешь, Тамара, какая у нас интересная, боевая жизнь, что ни день, то победа, чувствуешь, что и часу напрасно не прожил!
За маленьким окошком капало с крыши, шумел весенний порывистый степной ветер. Было одиннадцать часов, но спать не хотелось.
Аня подробно стала рассказывать о себе, а я с увлечением слушала ее.
— В вагоне я заняла вторую полку, — рассказывала Аня, — отвернулась к деревянному простенку и все думала: «Куда я еду? К кому? Ведь я даже не знаю, на какой станции мне сходить. К себе в село не могу, там будет слишком тяжело. А больше нигде я никогда не была. Мамочка… — думала я, — как же я буду без тебя жить? Ведь девушек, которые ехали вместе со мной, кто-то ждет дома. А меня?..»
В это время девушки, сидящие на нижних полках, снова дружно грянули:
Кругом нужны заботливые рукиИ наш хозяйский теплый женский глаз!А ну-ка, девушки, а ну, красавицы…
«Кругом нужны заботливые руки…» — повторила я про себя, и мне как-то легче стало. «Ну что ж, — решила, — доеду до Москвы, а там видно будет», — и легла, пытаясь уснуть.
«Девушка, иди с нами петь», — дернув меня за гимнастерку, сказала высокая брюнетка.
Голоса на нижней полке умолкли. Другая, рыженькая, что громче всех запевала русские песни, насмешливо бросила: «Она тоскует всю дорогу, наверное с милым рассталась!» — «Только и тоски что по милому», — рассердившись, отвечала я. «Ну, так отчего же еще девушке тосковать теперь? Война кончилась, все мы едем домой…» И рыженькая стала рассказывать, как она приедет в Сталинград и прежде всего искупается в Волге, а потом будет опять на заводе работать, как до войны. «Ох, по мамочке соскучилась», — вздохнула она.
Тут я не выдержала, — сказала Аня, — да как заплачу, как зареву: «Мамочка, мамочка, моя родная!»
Девушки настрожились, подняли головы, а румяная круглолицая украинка сказала, пожав плечами: «А чого ж сумувать, як идешь до ней?» — «Нет у меня матери, и никого нет… Еду, сама не знаю куда».
Девушки переглянулись. А я уже не могла удержаться, спрыгнула к ним вниз и стала рассказывать о своей жизни, о гибели родных. «Ведь страшно мне, девушки, одной в жизнь идти», — призналась я. «Ничего, у нас не пропадешь, у нас всем место найдется», — сказала рыженькая, перелистывая песенник. «Тебе, конечно, сразу найдется, приедешь — и на завод, специальность есть, а нам вот без специальности», — возразила ей соседка. «Специальность есть, да завода-то нет, — вздохнула рыженькая. — Все немцы порушили». — «Построите. Съедетесь и все построите опять, а мы приедем — куда и что?» — «Хорошо еще, как к маме едешь, — сказала черненькая Катя, — а вот девушке и ехать некуда». — «Ничего, не горюй, Аня! Поедем к нам на Волгу, в Сталинград, — решительно сказала рыженькая, отложив песенник в сторону, и обняла меня за плечи. — В Сталинграде всем работа сейчас найдется». — «Нет, — возразила Катя. — Я сразу решила, что Аня остановится у нас, в Москве. Моя мама примет ее, как и меня. Я ее познакомлю у нас с ребятами в райкоме…» — «Ни, це вже будэ несправедливо, як вона з Украины, вона должна и вернуться на Вкраину! Вона ж моя землячка! Поидэмо зо мною», — настаивала полтавчанка.
А я слушала то одну, то другую, и на сердце у меня становилось легче, уже не душили слезы. Я увидела, что не одинока, меня не оставят в трудную минуту, помогут.
Всю дорогу девушки оказывали мне дружеское внимание, каждая стремилась доказать, что лучше ехать именно к ней, а не в другое место.
За дорогу мы все так привыкли друг к другу, что потом жалко было расставаться.
Когда подъезжали к Москве, старшая команды, высокая, черненькая Катя, как-то отозвала меня в сторону и сказала: «Поедешь со мной, Аня. Поняла? Вот и все. И считай, что едешь домой».
Мне сразу понравилась эта не по годам серьезная и строгая девушка, ее низкий голос и уверенный тон в обращении с подругами. За дорогу мы с ней особенно сдружились, и я решила остаться у Кати в Москве.
Встречали нас замечательно, — улыбнулась Аня. — Когда поезд подходил к перрону, загремел сводный духовой оркестр, и море цветов, колыхаясь, ринулось нам навстречу.
Школьники с любопытством рассматривали ордена и медали на наших гимнастерках и полоски ранений, многие разыскивали среди выходящих родных.
Катя, выйдя из вагона, сразу крепко схватила меня за руку, чтобы я не потерялась. Катина мама нас не смогла встретить, она была на работе.
Катя взяла такси, и мы поехали.
Я первый раз попала в Москву. Помню, едем, я смотрю на площади, улицы, а слезы у меня из глаз так и льются. Думаю: пройти такую войну, потерять самых близких, перешагнуть через столько опасностей и попасть в Москву… А они погибли: и родители, и братья, и Николай Кучерявый… и другие… Плачу, а Катя успокаивает меня: «Ну что ты, Аня! Зато с победой едем домой!»
Много радости было в это утро в Катином доме. Соседи окружили нас, расспрашивали о боях, в которых нам приходилось участвовать.
К обеду в комнату вбежала худощавая пожилая женщина, такая же черноволосая, как и Катя. Она бросилась к Кате и со слезами стала целовать ее, потом, отстранив от себя, любовалась ею и снова принималась целовать.
Меня она не замечала. Расстроившись, я взяла полотенце и вышла в ванную, будто умыться, а сама опять там наплакалась. Когда вернулась, поняла, что Катя, видимо, успела уже рассказать обо мне матери. Та подошла ко мне, обняла и расцеловала, и с этого дня я стала ей такой же родной дочкой.
«Прежде всего, — сказала мне на следующий день Катя, — пойдем в райком комсомола. Ну-ка, покажи мне свой билет комсомольский! Он у тебя в порядке?»
Листая билет, она увидела фотографию. «Это кто? — спросила она. — Что-то лицо знакомое…» — «Ты могла видеть его портрет в нашей армейской газете или в «Комсомольской правде». Это Кучерявый». — «Николай Кучерявый?! — воскликнула Катя. — Неужели? И ты была в его комсомольской организации, в его роте, Аня? Ну вот, опять в слезы? Да что с тобой? — всплеснула она руками. — А впрочем, конечно, комсорг роты, такой герой и погиб… Нам о нем много рассказывали, и в газетах мы читали о его подвиге. Ты видела, как он погиб?»
