Анатолий Сульянов - Расколотое небо
Рев двигателя нарастал. Офицеры сгрудились вокруг Муромяна и с интересом рассматривали показания многочисленных приборов.
Донцов выключил двигатель.
— А можно запустить двигатель от бортового аккумулятора? — спросил полковник.
— Можно, — ответил Муромян.
— И зимой?
— В любое время.
— А где же вы храните аккумуляторы? Если электролит в них замерзнет, они не дадут стартовой мощности.
— Аккумуляторы стоят на борту самолета и обогревают сами себя. Вот посмотрите.
Муромян предусмотрительно открыл люк и показал укутанные стеганым зеленым чехлом аккумуляторы.
— В чехлах — тонкая, подогреваемая током спираль. Расход энергии незначительный, и аккумулятор быстро подзаряжается при работающем генераторе.
— Нам бы зимой такие аккумуляторы! — мечтательно произнес полковник. — Сколько бы времени сэкономили, когда надо привести полк в боевую готовность!
— Будут, будут и у вас скоро такие аккумуляторы, — успокоил стоявший рядом генерал.
Неожиданно послышался сигнал боевой тревоги.
— Паре капитана Сторожева — готовность…
Из дежурного домика, поправляя на бегу высотные костюмы и придерживая лицевые щитки гермошлемов, выбежали Сторожев и Подшибякин. Вскочили в кабины, пристегнули привязные ремни. Сторожев запустил двигатель. Истребитель вырулил на взлетную полосу, опустил нос и, взревев, помчался по бетонке.
Васеев смотрел на часы.
— Уложился? — полюбопытствовал генерал.
— Сократил на 15 секунд, — не без удовлетворения ответил Васеев.
— Вы слышите, товарищи офицеры? — обратился генерал к танкистам. — Сократил на 15 секунд! Секундами авиация время измеряет. Секундами!
Васеев предложил войти в домик дежурных, и группа направилась к открытой двери. В комнате было тихо, лишь из приемника изредка доносились голоса взлетевшего капитана Сторожева и штурмана наведения.
Возле шкафов с летным обмундированием танкисты задержались. Они трогали высотные костюмы, рассматривали металлические защитные шлемы и кислородные маски.
Зазвонил телефон. Северин снял трубку, выслушал доклад штурмана наведения и объявил:
— Сторожев приближается к аэродрому. Предлагаю посмотреть посадку.
Танкисты заспешили к выходу.
Из посветлевших облаков плавно вынырнул истребитель. Он увеличивался в размерах и сначала походил на распластавшуюся птицу, но чем ближе, тем яснее угадывались его строгие, резко обозначенные стремительные формы.
Обдав аэродром грохотом ревущего двигателя, машина взмыла вверх, крутанулась через крыло и тут же исчезла в облаках.
— Вот это истребитель! — восхищались танкисты, пока Сторожев в облаках строил маневр для захода на посадку.
На посадку самолет снижался медленно; машина теряла высоту плавно и величаво, слегка покачиваясь с крыла на крыло. Над срезом бетонки она выровнялась, незаметно подняла нос и, выпустив из-под колес облачко сизого дыма, легко опустилась на полосу. Позади машины вспыхнул огромный бутон тормозного парашюта.
Подъехал Горегляд. Взял Северина за локоть, отвел в сторону:
— Новость, комиссар. Точнее, две. Первая: командирам эскадрилий и их заместителям повысили штатные категории. Теперь Федя Пургин подполковника получит.
— Прекрасно! — не удержался Северин. — Не зря, значит, мы столько писали об этом.
— Не зря. Вторая новость — сватают на новую должность.
— Куда, Степан Тарасович?
— Туда, где мы с тобой переучивались.
— Интересная работа. Новая техника, новая тактика.
— Советуешь? — Горегляд спрашивающе посмотрел на Северина.
— По-моему, надо соглашаться.
— С полком жалко расставаться. Столько труда вложено…
— Рано или поздно приходится расставаться с полком. Закон отрицания отрицания.
— Диалектика! Да и подустал я на полку за шесть с лишним лет. На много ли хватит? — Горегляд закурил. — Конечно, там тоже не малина, но все-таки не будет каждодневной нервотрепки. Значит, поддерживаешь?
— Конечно.
— А командиром кого предложишь? — поинтересовался Горегляд.
— Редникова. Мы с тобой на эту тему говорили как-то.
— Редникова… — Горегляд добродушно улыбнулся. — Влюблен ты в него! Тебе же трудно будет. Сегодня он твой подчиненный, а завтра — командир.
— Думаю, что мы поймем друг друга.
Заметив направившегося в их сторону генерала, оба замолчали.
— Спасибо, Степан Тарасович. Дежурство мы посмотрели. Здорово! Теперь учебную базу покажите. Много интересного мои танкисты увидели, будет что рассказать личному составу. — Генерал взглянул на часы: — Ну, что ж, пора прощаться. Большинство наших офицеров впервые у вас, для них это посещение особенно ценно. Спасибо вам, товарищи! Прямо скажу: нелегкий у летчиков хлеб.
Глава пятая
1
Кочкин появился в Сосновом неожиданно, как снег на голову, и Горегляд, встречая прилетевшую заводскую бригаду, удивился:
— А ты как здесь оказался?
— Попутным рейсом. Позвонил утром в штаб, попросил, и мне разрешили. В полк спешил, товарищ полковник!
— Как здоровье?
— Годен без ограничений!
— Молодцом! Добился своего, уломал врачей! И правильно сделал: небо — оно, как магнитом, тянет. — Он похлопал по спине Кочкина и подтолкнул его к Северину: — Держи, комиссар, еще одного летуна!
Северин обнял Кочкина:
— От души поздравляю! Рад, очень рад!
Из самолета выходили заводские рабочие, усаживались в автобус. С ними прилетел инженер, и Горегляд, отведя его в сторону, спросил:
— Сколько времени потребуется на доработки под новые ракеты?
— Многое будет зависеть от вас — помощь ваша нужна.
— Опять помощь!
— А как вы думали! Эти доработки вам же нужны, а не… — Он запнулся.
— Вы хотели сказать: «а не нам»? Здорово мыслите! Эти ракеты нужны всем нам, нашей обороне!
— Знаете что, полковник, вы мне политграмоту не читайте! У меня — план, и в этот план заложено оказание помощи. Не будет помощи — будем сидеть до весны.
— А где я возьму людей? У меня тоже план, мне летать надо! — горячился Горегляд. — Отдам вам техника, машина будет стоять. Помощнички! — Он сердито посмотрел на собеседника и открыл дверцу газика: — Садитесь!
Инженер молча уселся рядом с Севериным и Черным, и машина покатила по рулежной дорожке.
— Вот, Олег Федорович, — обернулся Горегляд к старшему инженеру полка, — полюбуйтесь! И им помощники нужны. Где людей возьмешь?
— Придется ставить на прикол три самолета, а техников и механиков к нему в бригаду.
— Ну нет! Так не пойдет! У нас план летной подготовки. Мне летчиков на первый класс готовить надо.
Молчавший Северин наклонился к Горегляду и негромко произнес:
— Пусть пока инженер полка прикинет наши возможности, а вечерком мы обсудим.
Черный резко обернулся в сторону замполита:
— Легко сказать: «прикинуть»! Вы не хуже меня знаете наши возможности.
Горегляд сдвинул брови:
— Думайте. В восемнадцать ноль-ноль слушаем ваши предложения!
Васеев сидел за составлением плановых таблиц, когда в комнату вошел Кочкин. Геннадий не обратил на него внимания — думал, как уплотнить таблицу, чтобы выкроить еще несколько вылетов для молодых летчиков.
— Заработался, комэск! Людей перестал замечать!
— Николай? Здравствуй, дружище, здравствуй! — Они крепко обнялись. — Появился! По глазам вижу, что все хорошо! Так?
— Докладываю, товарищ командир эскадрильи! Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! Годен без ограничений! Кончилось мое штурманское сидение на земле. Как твои дела, старик?
— В трудах и заботах. В общем-то с помощью товарищей освоился. Теперь хоть знаю, где главное, а где второстепенное. В людях стал лучше разбираться. Вот видишь, — Геннадий кивнул на лежащую перед ним книгу, — психологию изучаю. Собираюсь перед офицерами на эту тему выступить.
— Ну-ну! Постигай тайны педагогики и психологии. Они тебе нужны.
— Тебе тоже скоро понадобятся. Влетаешься — звено доверят.
— Домой скоро?
— Часа через два. Ты топай — Лиду порадуешь доброй вестью.
Лицо Кочкина вспыхнуло, но он сразу же взял себя в руки.
— А Толич где?
— На стоянке проводит тренаж.
— Как его сердечные дела?
— По-моему, все идет хорошо. Шурочка расцвела, да и Толича не узнать: глаза повеселели, настроение хорошее…
— Вот и славно! — Кочкин улыбнулся, кивнул другу и вышел на улицу.
2
В последние дни осени погода все чаще оставляла летчиков на земле; из провисших сумрачных облаков, словно из сита, сочились тонкие холодные струи дождя; облака стлались над самыми верхушками радиомачт и антенн локаторов. Стояла та самая пора, которую летчики окрестили как «великое сидение». Занятия в классах продолжались с утра и до вечера. Даже техники, которые после беспрерывных полетов летом обычно не прочь сменить стоянку самолетов на учебные классы, с досадой поглядывали на серое неприветливое небо.
