Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари

Кристина прижала руку к бурлящему животу и собралась с духом. Ей представилось, что она все еще чувствует смрад крематория и слышит окрики охраны и вопли заключенных. Она с трудом подавляла желание развернуться и убежать отсюда. В отдалении она видела приземистые темные бараки, похожие на ряды гробов для великанов, тянущиеся, покуда видел глаз. Она скрестила руки на животе и смотрела вперед, уповая на то, что не придется проходить мимо газовых камер и крематория.

Но, слава богу, насколько Кристина могла судить, они направлялись туда, где находились бывший учебный плац эсэсовцев и казармы охранников — прежде отдельная часть лагеря, о которой в бытность свою заключенной она только слышала. Когда они обогнули угол огромного кирпичного здания, девушка остановилась как вкопанная.

Перед ней лежало обширное слякотное поле, обнесенное электрической изгородью и разделенное заборами из колючей проволоки на отсеки, подобные загонам для скота. В этих клетках сидели, лежали и стояли в грязи десятки тысяч промокших от дождя, дрожавших от холода людей, некоторые без обуви и пальто. Большинство из них были одеты в истрепанную униформу — черные галифе, зеленые мундиры, серые брюки — здесь присутствовали цвета всех подразделений гитлеровской военной машины. Кристине показалось, что некоторые заключенные больны и умирают прямо у нее на глазах. Все выглядели мокрыми, замерзшими и жалкими. Тощие люди, находившиеся возле забора, осторожно просовывали дрожащие пальцы под электрическую изгородь, срывали травинки с другой стороны ограждения и жадно запихивали их в рот. Некоторые кричали, умоляя дать им еды и воды.

На мгновение Кристина почувствовала головокружение и покачнулась, предчувствуя обморок. Не иначе, она очнулась от долгого сна, она все еще узница Дахау, и лагерный кошмар еще не закончился. Девушка поднесла руку к раздраженному участку кожи за ухом и приготовилась нащупать короткий ежик вместо отраставших шелковистых волос. Но в руку легли мягкие пряди, и девушка дернула их, чтобы тонкие иглы боли отвлекли ее от мрачного зрелища. Затем боль утихла, и море заключенных снова оказалось в центре ее внимания.

«Неужели это все эсэсовцы?» — думала Кристина, оглядывая отчаявшиеся грязные лица в поисках отца.

Солдат рявкнул что-то приказным тоном и винтовкой указал ей идти дальше.

За огромным кирпичным зданием стояло другое, меньшего размера, построенное из булыжника и широких досок. Над дверью висел белый знак с большой буквой «А» в красном круге, а под ним табличка: «Отдел по военным преступлениям. Подразделение военно-юридической службы. Штаб Третьей армии Соединенных Штатов». У открытой двери ждала очередь из немецких пленных. Кристина вглядывалась в каждого, но знакомых лиц не обнаружила. Немцы входили внутрь и сразу же упирались в висевшие на стене на уровне глаз фотографии лагеря, изображавшие изможденных узников и груды трупов.

Солдат провел Кристину по длинному сырому коридору, вдоль которого располагались камеры; двери были открыты, и какие-то люди, видимо журналисты, фотографировали и делали заметки. Повсюду находились американские военные, а в камерах лежали немецкие пленные, скорчившиеся, стонущие, выпачканные грязью и кровью. Кристина останавливалась у каждой двери, сколько могла, пытаясь высмотреть среди допрашиваемых отца. Но разглядеть искаженные лица не представлялось возможным.

В конце коридора сопровождавший Кристину солдат поднял руку, веля ей подождать у двери кабинета, которую охранял другой американец. После того как ее провожатый ушел, из камеры вылетел голый по пояс мужчина с жирными черными волосами, шлепнулся на пол рядом с ней и стал пытаться встать на ноги. Кристина, крепко прижимая к груди сумку, прислонилась спиной к двери кабинета. Наконец упавшему удалось подняться, и он, весь трясясь, оперся о стену, вскидывая руки, словно защищался от ударов. На нем были высокие черные сапоги и в клочья изодранные черные галифе. Кристина пригляделась к нему — нет, он ей незнаком. Она отвернулась и обнаружила, что может беспрепятственно смотреть в другую камеру, где офицер только что закончил допрос.

— Встать! — заорал офицер по-немецки. — Встать!

На полу в луже крови лежал человек в расстегнутом зеленом кителе в темных пятнах. Пытаясь подняться на ноги, он схватился за край табурета. После второго приказа ему удалось встать, и он вслепую потянулся к офицеру.

— Уж прикончили бы меня сразу, — простонал он.

Американец оттолкнул его и захлопнул дверь камеры.

Наконец дверь кабинета раскрылась, и Кристину, дрожащую, с подступающей дурнотой, ввели внутрь. Один солдат отобрал у нее сумку и вывалил содержимое на пол, а другой заставил девушку поднять руки вверх и ощупал ее подмышки, пробежал пальцами вверх и вниз по всему телу, включая область под грудью и внутреннюю поверхность бедер. За металлическим столом с табличкой, гласившей «Полковник Хенсли», сидел седовласый офицер с морщинистым лицом, в тяжелых очках в черной оправе и рылся в стопке документов. Не поднимая глаз, он произнес что-то по-английски.

— Я ищу отца, — объяснила Кристина, стараясь говорить спокойно и надеясь, что американец понимает ее. — Он попал сюда по ошибке.

Тогда полковник Хенсли взглянул на посетительницу, держа в руках лист бумаги.

Солдат, который обыскивал Кристину, что-то сказал офицеру, опустил ее руки и пихнул вперед.

— Английский? — осведомился полковник, не отрываясь глядя на нее.

Девушка помотала головой, и сердце ее упало. Как она может чего-нибудь добиться, если никто из них не говорит по-немецки? Вот если бы вернуться к воротам и позвать высокого охранника, но это невозможно.

— Мой отец, — произнесла она по-английски, высоким и стесненным голосом, — не нацист.

Полковник Хенсли отложил документ и откинулся на стуле.

Кристина указала на разбросанное содержимое сумочки.

— Ja? — она взглянула на офицера, вопросительно подняв брови.

Тот кивнул.

Она опустилась на колено и собрала вещи, затем показала полковнику отцовскую солдатскую книжку. Полковник взял ее и пролистал без малейшего интереса. Когда Кристина протянула пачку потрепанных писем, он покачал головой.

Дрожащими пальцами она потянула бечевку, которой была перевязана пачка, пытаясь распутать тугой узел.

— Я прочту вам одно письмо, — умоляюще проговорила она, осознавая, что американец ничего не поймет, но надеясь, что он услышит отчаяние в ее голосе. — И вы увидите: он был простым солдатом регулярной армии, который хотел лишь вернуться к своей семье.

Полковник Хенсли швырнул солдатскую книжку через стол. В груди у Кристины занялась холодная воронка страха. Что сделать, чтобы заставить офицера выслушать ее? Она закатала рукав. Полковник сидел прямо и смотрел на ее руку, затем вздохнул и снова покачал головой. Он вырвал из блокнота лист бумаги и записал ее номер.

— Name? — спросил он, передавая ей ручку. После того как она написала свое имя под номером, полковник что-то сказал одному из солдат. Тот взял девушку за плечо и вывел из кабинета.

Глава тридцать шестая

Кристина ждала в зловонном пустом помещении с цементными стенами. Три жирные мухи жужжали вокруг голой заляпанной грязью лампочки, на цепочке свисавшей с потолка. Девушка сидела на краешке единственного стула С широкими подлокотниками, толстыми ножками и запятнанными кровью ремнями для пристегивания рук и ног. Солдат запер ее здесь, звук задвигаемого засова пронзил пространство, как выстрел. Кристина с колотящимся сердцем и дрожащими коленями неотрывно смотрела на клепаную стальную дверь и размышляла, не отправят ли ее в конце концов в женский барак. Ноготь вонзился в запястье. Если ее снова запрут в Дахау, она сойдет с ума.

Возможно, именно в этом и состоял план Штефана, и похищение отца было частью коварного замысла. Он ведь говорил ей, что американцы держат женщин в Дахау. Легче всего избавиться от свидетельницы, не запачкав собственных рук, — заставить американцев арестовать ее.