Юрий Стрехнин - Наступление продолжается
— Ну и как, Федьков, поняли тебя местные?
— А как же? — голос Федькова звучал уверенно. — Меня хоть кто поймет.
Гурьев положил листок на стол:
— Что здесь написано?
Илие нагнулся к светильнику и стал, медленно шевеля губами, читать про себя. Лицо его мрачнело. Дочитав листок до конца, он, ни слова не сказав, передал его Матею.
— Да о чем же там? — снова спросил Гурьев. Старик словно не слышал.
Гурьев с нетерпением повторил вопрос.
— Момент, пожалуйста…
Не веря своим глазам, Матей читал:
«Запрещается: продажа и передача другим лицам разного рода скота, сельскохозяйственного инвентаря, а также различного рода сельскохозяйственных продуктов, а также запрещается убой скота и птицы — впредь до определения имущества, подлежащего передаче в общественную собственность.
Учет имущества, подлежащего передаче в общественную собственность, производится особым распоряжением.
Лица, укрывающие вышеуказанное имущество от учета, а также уклоняющиеся от передачи его в общественную собственность, подвергаются строгому наказанию вплоть до долгосрочных принудительных работ и конфискации всего имущества».
Внизу стояла подпись:
«Советский военный комендант».
Недоуменно посматривая то на бумагу, то на Гурьева, Матей пересказал ему содержание прочитанного.
«Неужели и Матей и Илие поняли неправильно? Нет. Не может быть. Оба грамотные…» Решительным жестом положив ладонь на желтую бумажку, Гурьев твердо сказал:
— Фальшь!
Лицо Илие просветлело. Тыча пальцем в странный приказ, он стал что-то оживленно толковать Матею.
— Откуда взялась эта бумажка? — спросил Гурьев Федькова. Тот рассказал.
«Как быть? — Гурьев почувствовал себя в затруднении. Они не обязаны ввязываться в эти дела. — Но разве можно не вмешаться? Ведь на всю нашу армию тень от этой бумажки падает. Докладывать о происшествии здесь некому, надо решать самому…» И Гурьев после недолгого раздумья твердо сказал:
— Идем в примарию. Надо до конца разобраться.
— Выходит, мы вроде комендатуры? — Федьков оправил гимнастерку.
— Приходится, раз в такие места заехали.
Гурьев пригласил Матея сопровождать их.
— Как толмач? — догадался тот. — Бун, бун!
Видя, что старик собирается тоже идти, Дидина подбежала к нему и что-то торопливо, умоляюще зашептала, подергивая его за рукав. Но Илие сердито отмахнулся.
* * *По безлюдной улице, потонувшей в синеве позднего августовского вечера, вспугивая рано улегшуюся деревенскую тишину, двигалась целая процессия. Впереди почти бегом поспешал Диомид. За ним шли Матей, Гурьев, Федьков, снова завладевший карабином, и Опанасенко. Степенно ступал молчаливый Илие, а следом тянулись, не решаясь идти рядом с русскими, несколько селян — соседей Сырбу, желавших лично убедиться, что офицер прикажет примарю считать страшный приказ недействительным.
На ходу оборачиваясь к Матею, Диомид о чем-то с горячностью толковал, часто повторяя: «дракул», «примария». Этот маленький взбудораженный человек, вероятно, ругал тех, кто привез в примарию переполошившую всех бумагу.
В примарии не было видно ни огонька. Илие поднялся на крыльцо, неторопливо, но сильно постучал в запертые двери, крикнул:
— Памфил! Дескиде![22]
За дверью послышались шаркающие шаги, брякнул засов. На пороге показался сгорбленный босой старик в длинной посконной рубахе. Он с испугом посмотрел на офицера и поспешно поклонился ему. Гурьев спросил:
— Где примарь?
— Ундэ есте примар? — повторил вопрос Матей.
— Ла каса, ла каса! — засуетился Памфил.
— Дома? Позвать его сюда! — распорядился Гурьев.
— Момент, момент! — Памфил скрылся в сенях и тотчас же вернулся с зажженной лампой в руке.
Вслед за Памфилом все стоявшие на крыльце, кроме Диомида, который, как только приблизились к примарии, вдруг потерял всю свою бойкость, вошли в большую комнату, перегороженную барьером. За барьером стояло два стола: один под клеенкой, закапанной чернилами, видимо, стол писаря, и другой, покрытый зеленым сукном, наверное, стол самого примаря. Над этим столом висел портрет короля. Висел он несимметрично, в сторонке, и рядом виднелось светлое прямоугольное пятно. Наблюдательный Федьков обратил внимание на это:
— Антонеску сбросили, а Михай еще болтается!
Поставив лампу на барьер, Памфил торопливо вышел.
Вскоре он вернулся: примаря дома нет и где он — неизвестно.
«Прячется!» — догадался Гурьев и попросил Матея: пусть Памфил подробно расскажет, кто и когда привез фальшивый приказ.
Оказалось, что желтые бумажки передал примарю русский офицер. «Может быть, тот майор, у которого я только что был?» — предположил Гурьев.
Памфил подтвердил: да, передал именно тот офицер, который остановился в кооперативе.
«Что делать?» — Гурьев в напряжении стиснул губы. Конечно, можно и ничего не делать — переночевать и утром ехать дальше. Никто не обязывает разбираться. Но разве можно остаться в стороне? Как эти липовые приказы к майору попали? Случайно? А если нет? Может быть, и майор — не майор? Однако документы у него в полном порядке… Почему он заминал разговор о прошлых боях? И участвовал ли он в них? Темноватый человек. Задержать его? Но так просто он не дастся. С ним — два автоматчика… Да и вдруг — свой?
Гурьев в боевой обстановке обычно своевременно умел находить ту грань, где кончалась выдержка, осторожность и могла начаться медлительность, нерешительность, и никогда не переступал этой грани. Но то было в бою. А сейчас нащупать эту грань куда труднее…
* * *В тот самый час, когда три однополчанина сели с хозяевами за стол в хате Сырбу, Петреску, приказчик сельского кооператива, закрыв лавку и забрав из кассы дневную выручку, вернулся домой. Он жил там же, где и торговал: из лавки в квартиру вел прямой ход. Петреску давно овдовел. Сейчас в доме, кроме него, никого не было; старуха соседка, ведущая его хозяйство, ушла, приготовив ужин.
Уже совсем стемнело. Нашарив на комоде спички, Петреску зажег лампу, стоявшую на столе. С трудом нагнув свое тучное тело, вытащил из потайного места в диванчике небольшую железную шкатулку, поставил ее на стол. Вынул из кармана выручку, положил ее рядом со шкатулкой. Опустился на стул, жалобно заскрипевший под его тяжестью.
Начал подсчитывать выручку. И вдруг вздрогнул, накрыл деньги ладонью: в окно чуть слышно постучали.
— Кто там? — Петреску спрятал деньги в шкатулку и быстро сунул ее обратно в диванчик.
— Это я, отец, — послышался из-за окна боязливый голос.
Петреску побледнел: «Неужели?» С несвойственной ему резвостью выбежал из комнаты.
Через минуту вернулся. За ним скользнул в дверь худощавый брюнет в замызганном, но модном костюме. В руках он держал палку с массивным набалдашником и потертый чемоданчик. Его глаза, глубоко спрятанные под бровями, беспокойно помаргивали. Это был сын Петреску, Марчел, живший в Бухаресте. Отец не видал его уже несколько лет.
— Молю тебя, отец, — покосился Марчел на окно, — никто не должен знать, что я здесь!
— Хорошо, — хмуро произнес Петреску.
Никак не ожидал он, что сын появится именно сейчас. Уж не от полиции ли спасается? Ох, видно, не довели Марчела до добра его темные дела, о которых уже давно догадывался отец.
Тяжело поворачивая толстую шею, Петреску посмотрел, плотно ли задернуты занавески на окнах. Раздраженно спросил:
— Что натворил? Говори!..
* * *Петреску знал, что его сын давно занимается спекуляцией и мечтает выйти в «большие» люди. Перед войной Марчел вступил в «железную гвардию». Петреску-старший был не против того, что его сын «пошел в политику». Ее, считал он, должны творить деловые люди. А из Марчела мог выйти ловкий делец. Вместе с такими же, как он, молодчиками Марчел участвовал в налетах на собрания и митинги противников его партии. Во время войны он поступил на тайную службу в сигуранцу[23]. Его определили подсобным рабочим в цех патронного завода и поручили проследить, кто разбрасывает коммунистические листовки и организует саботаж.
Однажды в своем шкафчике с одеждой Марчел нашел записку, приколотую к рукаву пальто: «Убирайся вон, полицейская собака, пока жив!» Пришлось исчезнуть с завода. Но Марчел не остался без дела. За исполнительность его неплохо вознаграждали. Даже обещали хорошее назначение в Транснистрию, но ход войны помешал получить его.
Незадолго до вступления советских войск в Бухарест Марчел видел, как какие-то люди с винтовками вели по улице одного из его собратьев. Страх охватил Марчела, он перестал выходить из дому. И не только потому, что на улицах то и дело рвались снаряды: обозленные выходом Румынии из войны, немцы обстреливали Бухарест из зениток, еще вчера охранявших город. Марчел боялся, что его схватят: в городе вспыхнули бои между рабочими отрядами и полицией. Кое-где на домах уже виднелись красные флаги. Глядя на них, Марчел ужасался: «Неужели будет, как в России?»
