Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 2
— Жду вас. Я знал, что вы сюда придете.
— Что-то случилось?
— Нет, я просто хотел поговорить с вами в той манере, как вы всегда мне разрешаете, то есть откровенно. Я уже понял, что вам в полку даже не с кем поделиться мыслями: наш замполит — пустое место, начальник штаба — весь в бумагах, первый заместитель — в своих личных проблемах, другие тоже не близки.
— Так чего же доктор хочет на этот раз?
— Доктор хочет, чтобы вы облегченно вздохнули, что митинг проведен, и все. И больше к этой проблеме можно не возвращаться.
— Почему?
— Потому что и школьнику ясно, что это удар по Вооруженным Силам. Чтобы снять напряжение, я проведу маленькую аналогию между вашим выступлением на митинге и моим разговором с Феликсом (Феликс — его сын лет шести-семи, очень развитый мальчишка). Так вот, он мне как-то говорит: «Папа, а почему когда ты разговариваешь с командиром полка, то весь меняешься и голос у тебя другой и ты через два-три слова все время повторяешь: товарищ полковник, товарищ полковник? А когда ты говоришь с другими, то становишься обычным». А я ему отвечаю: «Ты что же хотел, чтобы я с тобой говорил как с командиром полка?» А он мне ответил: «А что? Было бы неплохо! Ну если уж не со мной, то с подчиненными или такими же майорами. Но ты, как артист, сыграл свою роль и опять стал самим собой».
— Здорово он вас, доктор, причесал!
— Это верно. Но я к чему клоню? Только вы не обижайтесь. Ведь и я, и вы, и все остальные свою роль могут играть так, чтобы все выглядело естественно. Я, наверное, перехватываю через край, когда оказываю долг вежливости вам и другим начальникам. Вы это видите, но мне, по определенным соображениям, не говорите. А сын мне это говорит. Вот и я вижу, что вы на митинге перехватили через край и сами чувствуете это. Особенно вот это: «Мы целиком и полностью поддерживаем…» Хотя можно было бы просто: «Мы поддерживаем…» Суть та же, но этой ложной страсти, псевдопафоса уже нет. Ведь в душе люди думают о другом. Или еще: «Решение своевременное и крайне необходимое…». Ведь ни то, ни другое не соответствует действительности. И вы это знаете. Мы просто обязаны выполнять решение партии и правительства. Но что сказано, то сказано. Я только хочу вас попросить: выбросьте все это из головы, делайте свое любимое дело — и вам станет легче.
— Хорошо, доктор. Только я думаю, что ни вам, ни мне нет смысла касаться этой области.
— Согласен. Но я завел разговор лишь для того, чтобы у вас на сердце полегчало.
Мы с Дворкиным расстались. Он пошел к себе, а я, дав необходимые распоряжения строителям, отправился в штаб. Шел и думал. Конечно, доктор прав: можно было выступить сдержаннее. Солдаты еще воспримут, а офицеры задумаются. И без этого Никита уже наломал дров, а теперь рубанул Вооруженные Силы. Да, сам факт того, что майор Дворкин заговорил на эту тему, — уже показатель настроения офицеров. С этой «своевременностью» и «крайней необходимостью» я явно «вляпался». Надо в пропаганде сосредоточить внимание на другом — коль Вооруженные Силы сокращаются, то оставшаяся часть должна повысить свой уровень подготовки. Но я был доволен тем, что у нас присутствует дух откровенности, что продемонстрировал Дворкин.
Думал также и о том, как странно иногда распоряжается судьба человеком. Вот взять майора Дворкина. Прекрасный врач-терапевт, делает и несложные операции, замечательный психолог, незаменимый администратор и организатор, любит людей — постоянно бродит по казармам, беседует с солдатами. Умный, хороший человек. А его начальник, дивизионный врач, подполковник мед-службы Финкель, — полная противоположность. Тупой, как пуговица, вообще ничего не смыслит в медицине, нулевой организатор. Народ над ним смеется. Но они одинакового возраста, одновременно кончали мединститут, затем прошли военную переподготовку, оба евреи, однако дурак ходит в начальниках, а умница — у него в подчинении.
Да, Дворкин молодец, что сказал все. Надо мне быть более осмотрительным.
Вторым огорчением в это же время был раздор между мной и заместителем командира дивизии полковником Пащенко, у которого я в свое время в Мурманске принимал 56-й стрелковый полк. Он нагрянул на наше полковое стрельбище в самый разгар работ по его электрификации. Фактически стрельбище было разворочено, а конца работам не видно. Мы договорились с соседним 10-м мотострелковым полком, что он будет выдавать нам два дня (пятницу и субботу) на период ремонта нашей учебной базы. Кроме того, у нас был стометровый тир, где постоянно стреляли из малокалиберного оружия. То есть навык не утрачивался. Но продолжать боевую учебу с таким стрельбищем, как у нас, нельзя. Представление мишени по старинке показывали солдаты из блиндажа, как говорится, дальше некуда.
В то же время на дивизионном складе уже с год лежит огромное количество подъемников мишеней. Не было только кабельного хозяйства и пультов управления. Последние мы изготавливали сами, а кабель и провод нам дали моряки. Пащенко приехал и ахнул:
— Вы что натворили? Кто дал вам право прекращать огневую подготовку? В самый разгар боевой учебы вы прекратили все стрельбы, и, когда они возобновятся, совершенно неизвестно! Вы меня игнорируете, но у командира дивизии вы спрашивали разрешение на переоборудование стрельбища?
— Нет, не спрашивал. Это действительно моя ошибка. Но огневая подготовка в полку не прекращена.
И я рассказал, как организована учеба и что примерно через полмесяца мы намерены стрельбище запустить. Пащенко схватился за голову:
— А если нагрянет инспекция? Да и вообще, стрельбище не работает целый месяц! Где это видано?! Нет, к вам надо принимать меры. Только приступил руководить полком — и столько уже наворочал.
Пащенко уехал, даже не попрощавшись. А я думал — звонить или не звонить командиру дивизии о скандале? Решил не звонить, но через два-три дня узнал от Анатолия Николаевича Прутовых, что Пащенко докладывал комдиву о нашем стрельбище. Прутовых ответил ему, что в отношении стрельбища ему действительно никто ничего не докладывал. Тогда Пащенко стал склонять комдива к решению проверить ход боевой подготовки в полку, но поддержки не получил. Комдив якобы сказал: «Рано. Тем более что по вопросам боевой готовности полк недавно проверила армия».
Действительно, на пятый-седьмой день моего пребывания в полку нас поднимали по тревоге, и мы выдвигались в запасный район сосредоточения, где получали боевую задачу. Руководил всем этим первый заместитель командующего армией генерал-майор Василий Иванович Давиденко, который когда-то в Мурманске командовал 67-й стрелковой дивизией, а сейчас, после окончания Военной академии Генерального штаба ВС, вернулся в Заполярье и выступал уже в новом качестве. Опытный военачальник, глаз у него «набитый», сам быстро разбирается в обстановке и особенно в кадрах. Может «зажать» капитально вопросами и сложными задачами. Но если видит, что подчиненный старается решить эти задачи и не расползается, как парафин в жидком состоянии, то его поддерживает и даже помогает. Хорошее, но, к сожалению, редко встречающееся у начальства качество.
Так вот, по тревоге мы вышли в назначенный район, однако много техники осталось и в парке, и по пути в район сосредоточения. Причин было много: неисправность двигателей и ходовой части, аккумуляторов, слабая подготовка механиков-водителей. Были и другие «грехи». А все это важнейший показатель. Мы его не выполнили, следовательно, не могли претендовать на положительную оценку. Это, конечно, было большим огорчением. Но мы сделали все, чтобы вытянуть и собрать технику в полевых условиях: натянув палатки, организовали ремонт техники, как на войне.
Все это оказало влияние на проверяющих, и генерал Давиденко, делая разбор и подводя итоги, сказал, что фактически в оценку мы не вошли, но у комиссии сложилось твердое убеждение, что полк в ближайшее время подтянется. Конечно, не уложиться в оценку, а по существу получить двойку, радости мало. Но то, что нам верят и на нас надеются, на нашем моральном состоянии сказалось положительно.
Однако вернемся к тому, что произошло у нас с Пащенко. К сожалению, вместо того чтобы помочь нам в реконструкции стрельбища, он старался при каждом случае «лягнуть» полк. Это не могло продолжаться бесконечно, и я вынужден был на первом же партактиве выступить и «влить» ему так, как он это заслужил. Внутренне я чувствовал, что делаю, наверное, не то — не следует затевать склоки и разбирательства, надо быть выше всего этого. Но если бы он касался лично меня — можно было бы молчать. Но когда огульно охаивается весь полк, причем постоянно, то терпеть этого было нельзя.
Как бы то ни было, но время шло, и наши дела продвигались. Полк «заболел» борьбой за хороший быт и образцовый порядок. Кстати, обходя вечерами казармы (это было у меня правилом), я повстречал всех своих «субчиков», как их называл генерал Ягленко, которых при расформировании пулеметно-артиллерийского полка на Рыбачьем я отправил в 131-ю мотострелковую дивизию. Виктор Титович Ягленко как-то мне говорит:
