Марк Хелприн - Солдат великой войны
– Какой еще сюрприз?
– Папа, смотри. – И указала на дверной проем, на Алессандро.
– Алессандро? – переспросил отец. – Это ты, Алессандро?
Алессандро закрыл глаза.
– Вчера, – каждое слово давалось отцу с большим трудом, – над городом пролетела эскадрилья военных самолетов. Я их отчетливо видел. – Он поднял голову. – Видел пилотов, видел сигналы, которые они отдавали руками. Десяток самолетов летели строем. – Он помолчал. – И я подумал, а вдруг они привезут мне сына?
* * *Алессандро обнаружил, что попал в ситуацию, когда постоянно нужно что-то описывать, он был посетителем, который подходит к окну и рассказывает пациенту о том, что тот увидеть не может. Обычно это разные мелочи: лестница цвета охры, ведущая с холма, маленький кусочек моста, остальная часть которого скрыта пальмами, не самая интересная часть парка, бурый навес, запряженная лошадью телега, преодолевающая проход в Стене Аврелиана.
Они говорили о еде, о времени, когда ее должны приносить, о том, что разносчицы всегда опаздывают, хвалили палату. Да, ванная комната маленькая, но в остальном больничная палата адвоката Джулиани – хорошее место для выздоровления: всегда тихо, и потолки высокие.
В первый день часы текли медленно, и они пытались скрыть друг от друга все, кроме ритуального оптимизма, в который могла поверить только одна Лучана, если б не видела, как тревожатся ее отец и брат, словно собираются подняться на корабль, который увезет их в некое место, где они останутся навсегда, где у них отберут все вещи и одежду, где улицы запружены людьми, говорящими на другом языке.
Они боялись, что у них отберут не только вещи, но также чувства и воспоминания. Боялись стать такими легкими, что происходящее с ними можно будет описать только одним словом: вознесение. Боялись, что скоро будут знать все, присутствовать в телах всех мужчин и женщин, им станет доступна каждая мысль и каждое исчисление, они будут слышать, как под ветром пересыпаются песчинки, будут плыть с речной водой, сидеть на дне морском в темноте, обрушиваться на берег волнами холодных зимних штормов. Соперничество, которое они выдержали, честолюбивые помыслы, которые лелеяли, ужасы, которые видели, желания, которые заставляли сердце биться быстрее, теперь, если не вовсе забытые, казались второстепенными. И однако часы тянулись медленно, поскольку они не решались сказать того, что знали, и часто говорили о таком странном и неожиданном, что на лице Лучаны отражалось изумление. Но поделать она ничего не могла, и только сидела, сложив руки на коленях. Адвокат Джулиани на стене своей палаты видел море в разрезе. Иногда называл его водопадом. Улыбался, наблюдая за движением волн, указывал на рыбу, плавающую в море, штормы, пенные гребни, словно его дети могли видеть все, что открывалось ему.
Во время обеда отец поднял стакан с вином и посмотрел сквозь него на свет.
– Какое же оно красное.
Глаза Лучаны метнулись к брату.
– Лестницы темные и холодные внизу, – продолжил адвокат Джулиани, – а верхние пролеты полны света. На этих лестницах теперь никого не встретишь, особенно летним днем, когда приходишь туда, как охотник, реагируя на каждый звук быстрее, чем на жаркой улице… Почему врачи всегда иностранцы? – спросил вдруг адвокат Джулиани.
– Что ты хочешь этим сказать? – обеспокоилась Лучана. Когда отец терял связь с реальностью и из его речи уходил здравый смысл, в ней нарастало раздражение, рожденное страхом.
– Мой лечащий врач – голландец, – ответил отец.
– Возможно, из-за войны, – предположил Алессандро.
– Не думаю. Когда мой отец умер, его врач, не постоянный врач, а тот, что находился рядом, когда он умирал, был испанцем. Испанцы – дикари, устраивающие бои быков, но произошло это в августе, в воскресенье, когда все наши уважаемые итальянские врачи спали в шезлонгах. Врач отца, лечивший его пятьдесят лет, уехал на Капри, и мы не смогли с ним связаться. – Адвокат Джулиани задумался. – Не уверен, что он успел бы вернуться, даже если бы нам удалось с ним связаться. Говорят, он прожил восемьдесят лет, и ему повезло, что ему выпала такая долгая жизнь. Говорили так о человеке, который умирал в муках и, возможно, с не меньшим страхом, чем восемнадцатилетний… да только стариком умирать хуже: ты уже видел, как такое случалось с десятками людей, и ты знаешь. И если женщина умирает после пятидесяти, никто, кроме мужа и детей, не горюет. Когда умерла твоя мать… твоя мать была молодой. Я помню ее в девятнадцать, и она не сомневалась, что будет жить вечно. Когда она умерла, практически никто не выразил нам соболезнования. Разве не странно? Их это не волновало. Умирая, я буду обнимать ее, только молодую, в твоем возрасте, Лучана, когда вы были еще крошками. Вы и представить не можете, как я любил вас маленькими. В полете сквозь тьму я буду держаться за этот образ: мы вчетвером, ваша мать в двадцать с небольшим, и вы, еще не научившиеся ходить. И мой отец. – Голос отца вдруг стал пронзительным и слабым. – Когда я увижу его, я должен сам стать ребенком. Нельзя мне оставаться стариком. Алессандро, могу я быть ребенком ради моего отца и отцом ради моих детей? Бог это позволит?
– Я не знаю, – сказал Алессандро.
– С чего такая неуверенность?
Чтобы не разочаровывать его, Алессандро пустился в объяснения:
– Я не знаю наверняка, но не могу представить себе, что Бог, который приветствует теплые отношения родителей и детей, захочет столь жестоко их разделить. Возможно, на самом деле все иначе. Возможно, я всего лишь заблуждаюсь. Я не знаю, но верю, каким бы это ни казалось необычным, что все будет, как ты и говоришь.
– И тебе без разницы, что думают другие, так?
– Да, папа меня это никогда не волновало.
– Такое возможно, если веришь.
– Да.
– И как Бог говорит с тобой?
– Языком всего, что прекрасно.
Алессандро смотрел на одеяло, прикрывающее отцовские ноги. Медицинская сестра вошла в палату, стремительная и деловая. Вкатила тележку. Когда открывала дверь, занавески выпорхнули в окна, словно хотели улететь.
* * *Пусть слабый и уставший, адвокат Джулиани не выглядел больным, не было ощущения, что его жизни грозит опасность, и Алессандро казалось, что отец приговорен к постельному режиму за неспособность подняться по лестнице или сразу вспомнить название столицы какого-то протектората в Аравии. Но скоро он вернется домой, к весне будет сидеть в заброшенном саду и размышлять о казни сына. Несмотря на частое упоминание смерти, его дети не верили, что конец близок, но следующим вечером, когда они пришли, он спал, и разбудить его не удалось.
– Раньше такое случалось? – спросил Алессандро Лучану, вернувшуюся с сестринского поста.
– Да.
– И через сколько он просыпался?
– Один раз через час. В другой раз пробыл в таком состоянии два дня.
– Как фамилия врача?
– Де Рос. Они говорят, что он заходил сегодня, сразу после нашего ухода.
– Почему мы его не видели?
– Я видела. Обычно он совершает обход после ухода посетителей. Он сказал, что по сравнению со многими другими пациентами папа в добром здравии.
– Но, Лучана, здесь полно солдат с ранами в живот, целый батальон. Они умирают.
– Почему же они не кричат?
– Когда умирают, не кричат. Смерть тихая. Она даже не говорит – шепчет. Каждый день здесь умирают, наверное, десять или двадцать человек.
– Господи.
– И как выглядит доктор?
– Твоего возраста. Носит галстук-бабочку и курит тонкие сигары.
Алессандро нашел врача, когда тот как раз выходил из помещения архива, и в разговоре быстро почувствовал, что вежливость и обстоятельность доктора – не ширма, которой тот отгораживается от людей.
– Чем могу помочь? – спросил доктор Де Рос.
Представившись, Алессандро попросил:
– Пожалуйста, объясните мне все про отца. Ничего не скрывая. Ни у него, ни у меня, похоже, нет времени на околичности, мне пора обратно на фронт.
В белом халате и галстуке-бабочке, с жестяной коробкой сигар в боковом кармане и стетоскопом на шее, обхватившем ее точно кот, привыкший лежать на плечах хозяина, доктор казался знающим специалистом. Его диагноз не вызывал сомнений. Он ничего не упускал, не делал глупых ошибок. Во всем старался разобраться.
– В случае вашего отца надежд у меня больше, чем в случаях со многими другими пациентами. Есть шанс, что он вернется домой.
– Вы делаете все возможное, чтобы это произошло?
– Нет. Нам не хватает персонала. Нет нужных лекарств в необходимом количестве. Когда ваш отец не получает требуемого препарата, он впадает в кому. Если он умрет, то лишь потому, что не выйдет из нее.
– Какого именно?
Де Рос произнес слово, которое Алессандро толком не разобрал.
– Повторите, пожалуйста.
Де Рос повторил, медленно, но, заметив, что Алессандро все равно не понимает, достал листок бумаги, ручку и записал слово так быстро, что Алессандро и моргнуть не успел. Название лекарства на бумаге – на латыни – напоминало переплетение ветвей в дремучем лесу. Алессандро ничего не разобрал, но взял листок и сунул в нагрудный карман.
