Андрей Серба - Тихий городок
— Куда глядишь? — обрушился Дробот на автоматчика. — Бери его и быстрее в тыл, к нашим, что остались у скал.
— Не шуми, сотник, — проговорил тот. — Никуда я отсюда не уйду. Не для того полгода к родной кубанской земле через смерть рвался, щоб снова ее ворогу отдать. Хватит, в сорок втором раз уже отдали… Краще обнимемся, друже, на прощание.
Они обнялись, трижды, по старорусскому обычаю, расцеловались, и Дробот, схватив автомат раненого, лег сбоку от пулемета. Немцы были у подножия гряды, полусогнутые фигурки самых смелых мелькали уже на склоне. Из трех, всего из трех мест звучали по ним ответные выстрелы. Не поддержи защитников гряды огонь пулеметов и снайперов, предусмотрительно оставленных за спиной обороняющихся на скалах, возможно, и эти очаги сопротивления были бы подавлены. Строча из автомата, Дробот время от времени косил глазом на тропу. Саперы уже исчезли, и там, где они перед этим двигались, виднелись две жиденькие цепочки казаков. Значит, разминирование закончено, и по свободному от мин коридору, обозначенному цепочками, сейчас хлынут в долину конные сотни… Держаться, держаться, иначе немецкие пулеметы, окажись на гряде, закупорят этот коридор не хуже, чем колючая проволока и мины.
Граната рванула в полуметре от него, между МГ и казаком-автоматчиком. Взрыв оглушил Дробота, ударил по глазам яркой вспышкой, швырнул на дно окопа. Он не успел прийти в себя, как вторая граната разорвалась в том месте, откуда он только что вел огонь. Теперь его не только бросило на землю, но и резануло болью по низу живота. Когда он хотел подняться на ноги, сил не оказалось. А чужие голоса слышались рядом с окопом. Кое-как встав на четвереньки, он принялся лихорадочно хватать с земли гранаты и расшвыривать их из окопа во все стороны. Своих лимонок было с десяток, зато трофейных гранат с длинными деревянными ручками оказалось два полных ящика, и чужие голоса и звуки стрельбы вскоре потонули в сплошном грохоте гранатных разрывов. Когда гранат не осталось, он выхватил из кобуры пистолет и, работая локтями, подтянул одеревеневшее тело к бровке окопа. Перевернутый МГ, мертвый пулеметчик, казак-автоматчик с наполовину снесенным гранатным взрывом лицом… И ни одного немца не только возле окопа, но даже поблизости. Неужели?..
Да, наконец! Между цепочками пеших казаков, указывавших проход в минном поле, мчались полным наметом всадники в бурках. Часть из них — автоматы и карабины поперек седел — спешила в долину, другие — шашки наголо — разворачивались на скаку в лаву и устремлялись вдогонку за немцами, бегущими от гряды.
— Рубай!
Это было последнее, что видел и слышал Дробот в тот день…
Потом были две операции, горсть извлеченных из тела гранатных осколков, четыре месяца госпиталей… Документы об инвалидности и о полнейшей его непригодности к военной службе, возвращение в родную станицу… Рассказ соседки о расправах зондеркоманд над семьями казаков-фронтовиков, особенно тех, кто сражался в «банде Кириченко»,[40] сообщение, что на Кубани формируется добровольческая пластунская дивизия… Военкомат, где он был на следующее утро, и полученный там отказ.
— Лейтенант, ведь вы… инвалид. О какой службе может идти речь? Тем более в пластунах.
Штаб пластунского полка, где он появился вечером того же дня, и новый отказ.
— Ничем не можем помочь, друже. Только советом — сходи к комдиву.
Он добился приема у командира пластунской дивизии Метальникова.
— Товарищ полковник… — громко начал Дробот, приложив ладонь к кубанке и вытягиваясь в струнку.
— Вольно, лейтенант, — махнул рукой комдив. Он окинул Дробота внимательным взглядом, задержал глаза на наградах. — Молодцом выглядишь, казак! Офицер, трижды орденоносец… и с характерцем, видать, коли смог ко мне в кабинет пробиться. Только напрасно все это… — Он строго посмотрел на Дробота. — У меня дивизия Красной Армии, а не прибежище для всяких перекати-поле. Признавайся, как попал ко мне: сбежал из госпиталя, не желаешь возвращаться в свою часть после отпуска?
— Никак нет, товарищ полковник. Прошу… — и Дробот протянул комдиву свои документы.
— Посмотрим, лейтенант, посмотрим. — Пока Метальников знакомился с документами Дробота, выражение его лица несколько раз менялось. Вот он закончил чтение, побарабанил пальцами по столу. — Чем могу быть тебе полезен, казак? Ведь ты… — он запнулся в поисках подходящего слова.
Дробот протянул руку к своим документам, вытащил из них две справки. Порвал их на мелкие кусочки, швырнул в открытое окно. Снова замер перед столом Метальникова по стойке «смирно».
— Товарищ полковник, я — боевой офицер Красной Армии и прошу зачислить меня добровольцем во вверенную вам дивизию.
Встав из-за стола, Метальников подошел к окну, какое-то время молча смотрел вниз.
— Последняя должность, лейтенант? — спросил он, не оборачиваясь.
— Командир сабельной сотни.
— У меня сотни не получишь. Примешь взвод. — Он повернулся к Дроботу. — Сколько времени тебе нужно для прощания с семьей?
— Семьи не имею, товарищ полковник. Не имею после оккупации.
— Ясно, лейтенант. Тогда сколько времени необходимо для приведения в порядок твоих личных дел?
— Все мои личные дела уже в вещмешке, товарищ полковник. Разрешите принять взвод сегодня?
— Принимайте, товарищ лейтенант…
Через два месяца после прибытия на фронт Дробот был командиром сотни, еще через три — комбатом. А вскоре тяжелая контузия, после которой о службе в строю не могло быть и речи. Новая должность в отделе контрразведки «Смерш» родной дивизии…
Сбоку раздался шорох, чья-то рука легонько тряхнула его за плечо.
— Товарищ капитан, — зашептал Дроботу в ухо радист, — началось. Бандиты только что атаковали нашу сотню у базы Бира…
11Оуновцы стояли на поляне ровной шеренгой, было их не меньше взвода. Застывшие лица, внимательные глаза, уставившиеся на Шевчука… Перед шеренгой бандитов, боком к ним, замер их командир.
— Чета-а-а! — скомандовал он, когда Шевчук приблизился к строю. — Положить оружие!
Бандиты одновременно сделали левой ногой шаг вперед, сбрасывая оружие с плеч, согнули ее в колене. Когда они выпрямились, перед шеренгой лежал ряд автоматов и винтовок, слева от них виднелись подсумки с патронами или запасными рожками, справа — гранаты. Оуновский командир расстегнул пряжку ремня, снял с него кобуру с пистолетом и кинжал в ножнах, бросил их себе под ноги. Сорвал с головы высокую шапку со шлыком, выдернул из нее металлический трезуб и швырнул его в кусты. Снова надел шапку, приложил к виску два пальца и строевым шагом двинулся к остановившемуся Шевчуку.
— Гражданин подполковник, бывшая чета Украинской Повстанческой Армии принимает гражданство Украинской Советской Республики и вступает в Красную Армию. Рапортует четовой Догура.
Когда несколько минут назад казаки-разведчики привели к Шевчуку оуновца, вышедшего к ним из кустов с поднятыми руками и сообщившего, что их четовой «прохает» о встрече с «главным советским офицером», он подумал, что разговор пойдет о сдаче в плен какого-нибудь десятка бандитов-дезертиров или группы сельских хлопцев, насильно угнанных в банду. Но увидеть перед собой полнокровный оуновский взвод, прекрасно вооруженный, послушный своему главарю, без единого выстрела сложивший оружие, он не ожидал.
Выигрывая время для обдумывания ответа, Шевчук спросил:
— Бывший офицер?
— Так точно. Поручник старой польской армии.
— Давно в ОУН?
— С осени тридцать седьмого года.
— А в банд… в УПА?
— Второй год… Сотня Щура.
— Почему решили перейти к нам?
— Я украинец, гражданин подполковник, и знал, как тяжко украинцу в Польше и Мадьярщине, Чехословакии и Румынии. Думал, что и под властью московских коммунистов им тоже, небось, не легче. А референты ОУН сулили нам Украину без чужаков. Я пришел к ним, чтобы мои дети были не польскими или чьими-то другими украинцами, а просто украинцами.
Если на предыдущие вопросы четовой отвечал нисколько не задумываясь, быстро и четко, то теперь говорил медленно, с запинками, чувствовалось, что он обдумывает каждое свое слово. И Шевчуку хотелось поторопить его, подстегнуть приказным: «Говори, говори! Ведь то, о чем рассказываешь, касается не только тебя одного, это — трагедия тысяч украинцев. Тех, что стоят сейчас позади тебя, тех, что уже сложили свои наивные, одурманенные националистической пропагандой головы во славу «самостийной неньки-Украйны». Разве не таким два с половиной десятка лет назад был он сам, тогдашний сотник сичевых стрельцов Зенон Шевчук?.. Ему помогли понять правду бывшие русские офицеры Заброда и Какурин. Говори, говори!..
— Когда в тридцать девятом явились немцы, референты сказали: вот та сила, что поможет нам создать самостийную Украину. Служите честно фюреру, и он подарит нам Великую Украину без жидов, поляков, русских, Украину только для украинцев. И мы служили фюреру во имя будущей самостийной Украины: помогали ему очищать Польшу от жидов и поляков, чтобы он потом помог нам очистить Украину от жидов и русских… Но у человека есть не только уши, чтобы слушать, но и глаза, чтобы видеть, и голова, чтобы думать. В сорок первом мы впервые увидели наших братов из-за Карпат: украинцев-красноармейцев, сбежавших из германских концлагерей. Услышали от них об Украине, о том, как они там жили. После этого мы стали меньше верить своим референтам и проводникам… А в сорок четвертом пришла Красная Армия и принесла нам голос Советской Украины, которая кличет всех закордонных украинцев к себе, в единую украинскую державу. И мы поняли: великую Украину не нужно создавать, она уже есть. Есть там, на востоке, за Карпатами. Там родина всех честных украинцев.
