Илья Вергасов - Крымские тетради
Тяжелы за яйлой ноябрьские ветры — влажные, знобящие. Крупный дождь косо сечет тропы.
Шли всю ночь. Впереди маячила лесистая Мулга — заветная точка. Отсюда, правда, рукой подать в долину, где сёла с гарнизонами, но расчет: затихнуть и переждать опасность.
Рассвет застал у подножья. Здесь место полуоткрытое, и земля схвачена первым морозцем.
Приткнулись спина к спине и затихли в чащобе, обставленной высокими соснами.
Первым это принес Сидельников. Он приближался к Македонскому, и по его глазам можно было понять: беду несет!
— Немцы! — сказал сдержанно, а будто в упор бабахнул.
Македонский раздвинул ветки: на просеке, что пересекала ущелье, отделявшее отряд от Мулги, промелькнули солдаты.
Через полчаса стало ясно: каратели ждут отряд!
Вспомнили: вчера ночью в штабе была высказана мысль, что можно пересидеть опасное время на Мулге, а потом снова вернуться в Большой лес. И еще вспомнили: Досмамбетов догадывался о разведке Самойленко.
Безбожное невезение: многие убиты, не меньше раненых, потеряны базы. И самое страшное — предательство.
В командире отряда Константине Николаевиче Сизове вдруг проявилась та решительность, которой не было в прошлые дни, словно сейчас только по-настоящему понял, что именно он, а никто другой, командует отрядом.
— Самойленко! Ко мне! — Голос у Сизова твердый, будто только прорезался. — Обшарь правый фланг! Даю двадцать минут.
Иван Иванович летел на левый, Сидельников и Бережной пересекли ущелье и выползли на скат горы.
Сизовскую волю вдруг почувствовали все. Он только глаза поднял, а Македонский тут как тут.
— Решаю так: ты, Миша, идешь на правый фланг и. ждешь до той поры, пока фрицы бок под твои автоматы подставят! Я за час обойду Мулгу с тыла и нанесу первый удар, подгоню немца под пулеметы Коваленко и Глушко…
После войны я был на том месте, откуда Сизов смотрел на Мулгу, где выложил свой план молниеносного боя. Надо сказать — план отличный! Бюро Бахчисарайского райкома партии, видать, хорошо знало, кому доверить отряд. Жаль, что Константин Николаевич Сизов не успел развернуть свой талант.
Немцы укрепляли на уступе Мулги минометы, громко стучали топорами, кто-то играл на кларнете, но далеко-далеко. Видно по всему: они не догадывались о том, что отряд, которого ждут, у них под ногами в буквальном смысле слова.
Сизов отобрал сорок партизан и налегке — даже без вещевых мешков двинул в обход. Он простился с Черным, Македонским.
Они обнялись, здоровые, плечистые — Сизов и Македонский.
— Смотри, Миша! — последние сизовские слова.
За станковыми пулеметами два командира Красной Армии: капитан Коваленко и лейтенант Глушко. Они из Семеновской группы, упрямые хлопцы. Такую позицию выберут, как на ученье, и с нее не уйдут, пока не прикажут.
Чуть поодаль рассыпался в шахматном порядке взвод под началом Андрея Бережного.
Бережной — молчун. Интересно, какой из него секретарь райкома? Говорить же с народом надо. Черный рассказывал: «Сидит Андрюша на бюро, глаза на красное сукно, руки меж коленками и вроде спит. Первый спрашивает: «Дремлешь, товарищ Бережной?» Молча глаза подымет, руки потрет — вроде на перекур собирается. Сонный, а слышит все и впросак не попадет. Вон у Македонского, на стройке. Появится Бережной и пошел пехом по всему участку, один — без начальников. Вопроса не задаст, но уж потом начальник участка дает дражемент: не дай бог вызовет!»
Кажется, прошла вечность с той минуты, как Сизов скрылся за кустарником. Пора, пора бы и начинать!
Холодно, зуб на зуб не попадает. Скорее бы, только не лежать на этой насквозь промокшей земле…
Мулга еще молчит.
Македонский на фланге, шапку то на затылок, то на лоб: где же Костя?
Началось с ракет: они вылетали из-за Мулги. Немцы обозначили себя, но никакого движения не произошло.
И тут за Мулгой загремели противотанковые гранаты.
И пошло.
Стрельба фронтально падала с Мулги — быстро, дружно. На линии коваленковского пулемета промелькнули первые немцы, но капитан еще не строчил, а только покрепче сжал рукоятки.
Первым ударил Глушко, сыпанул свинцом, как водой из шланга под бешеным давлением.
Заголосил и коваленковский пулемет. Он бил низом и ни одного немца к обрыву не подпустил.
Тогда немцы двинулись в лощину, а с нее туда, где ждал их Македонский.
Там наперебой затрещали автоматы вперемешку с частыми хлопками из полуавтоматов.
Ракеты: белая, зеленая и снова белая!
Фашисты уходят. Быстро они это делают.
Македонский рванулся на Мулгу к Сизову.
И вдруг надрывный женский крик:
— Костю… уби… ли… иии!
Это Дуся из тыловой службы.
Откуда-то появился комиссар. Лицо у него восковое, он без шапки.
Македонский присел — сердце зашлось.
— Командира убили! — закричал Иван Иванович и закрыл лицо руками.
Сизов лежал на палых листьях, лицо у него успокоенное и будто помолодевшее. Грудь прикрыта зеленой телогрейкой. Македонский нагнулся, приподнял полу: темное пятно над Костиным сердцем.
Убит… убит… убит…
6Иван Максимович Бортников был бахчисарайцем и близко к сердцу принял все, что рассказывал Бережной. Он предложил мне:
— Собирайся в их отряд, посмотри на все своими глазами, Вернешься — и обо всем решим.
* * *В отряде встретили меня тихо, обыденно. Остановил часовой. Повели на возвышенность. Под сухими соснами довольно странный шалаш из плащ-палаток, пахнет сырым дымком.
Из шалаша вышел человек с усиками и большими белками глаз, уставился на меня.
— От Бортникова! — сказал сопровождающий. — Начштаба!
— Черный, — протянул мне руку комиссар, приоткрыл конец палатки. Миша! Гость!
— Ась?! — зевнул плотный бровастый мужчина, уставился на меня и протянул теплую ладонь. — Македонский.
Он был какой-то домашний.
— Дуся! Побалуй чайком!
Вошла краснощекая девушка, протянула полную кружку кипятку, заваренного душистыми травами.
Я чувствую: Македонский изучающе наблюдает за мной, но старается делать это вежливо.
Михаил Андреевич мне понравился с первого взгляда.
Кажется, англичане говорят: кто прав, тот не спешит. Не спешил и Македонский. Попили чайку, покурили, Михаил Андреевич заинтересовался моим регланом.
— Летный?.. Красивый.
Трое суток я жил рядом с Македонским и Черным. И с каждым часом мое настроение изменялось к лучшему. Мы — наш штаб — сидели где-то под Кемаль-Эгереком, думали и гадали, что с бахчисарайцами. Чувствовали себя неуверенно и робко нащупывали связь с отрядами, которыми должны командовать, Но все это было там, в отрыве от чего-то главного.
Там мне, например, казалось, что ничего не выйдет с партизанской борьбой в этих непартизанских условиях, когда кругом враги, в селах полно карателей. Бахчисарайцы думают иначе.
Отряд живет в трех километрах от Коуша — там большой гарнизон врага; слышны не только выстрелы, но даже команды. Это не беспокоит бахчисарайцев. Знают: в Коуше ничего нового не происходит.
И во всем домовитость, простота. Здесь не принято становиться по команде «смирно» или называть официально «товарищ командир отряда», «товарищ комиссар»… Величают друг друга: Михаил Андреевич, Василий Ильич, а то и просто по именам — Ваня, Коля, Миша. Здесь упор не на внешнюю сторону дисциплины, а на ее, как говорит Македонский, «золотую сердцевину товарищескую спайку», на партизанское братство.
Перед Македонским разведчик Иван Иванович. Голос ядреный, глаза блестят, щеки — маков цвет.
Командир слушает, но лукавинки так и бегают в его выразительных глазах.
— Ваня, этого не было.
Суполкин поперхнулся:
— Так почти было, пусть бог меня покарает!
Три километра от врага, а спят уютно: раздевшись и разувшись.
Черт возьми, но это же опасно!
Македонский успокаивает:
— Случайного ничего быть не может!
Трудно этому поверить, но факт остается фактом: противник никогда бахчисарайцев врасплох не заставал. Отряд хоть за час, но точно знал: сколько фашистов шло на его стоянку, с каких сторон, и даже знал, кто из предателей вел врага.
Мне повезло: в начале своей партизанской жизни я повидал бахчисарайцев, понял, что группа вооруженных людей в великой самодисциплине может совершить очень многое. Это я помнил всю войну, помню и сейчас.
Но возможно это при непременном условии: когда тебе в твоем доме помогают и собственные стены.
Будто полностью блокированы окружающие села, отбиты от партизан — уж постарались оккупанты!
Но это только так кажется. Не проходит дня, чтобы бахчисарайцы с кем-нибудь не встречались или кто-нибудь из них не побывал там, где, по мысли врага, партизанам быть невозможно.
Деревня Шуры прорезана дорогой, тут немцы, немцы. А все же ночами в окошко сельской учительницы кто-то осторожно постукивает — Иван Иванович явился на очередную связь. Ни одна собака на него не залает, ни один полицай не перережет его тропу. Он знает такие ходы и выходы, что пройдет сквозь игольное ушко, а не только через немецкую охрану.
