Аптечка номер 4 - Булат Альфредович Ханов
— Соболезную.
Водитель неопределенно махнул рукой.
— Им на том свете хорошо. Без ревматизма, без язвы, без провалов в памяти. Папа, наверное, смотрит небесную лигу по хоккею. А мама возделывает райский сад. Наводит красоту. Календулу выращивает, настурцию. Тюльпаны и лилии. Есть стереотип, что женщины цветы любят. А мама могла бы многим преподать урок, как их по-настоящему надо любить — и красивые цветы, и невзрачные.
Болтливость не мешала водителю управлять.
— Им хорошо. Надеюсь, даже замечательно. Это я тут тоскую. Вас взял на борт, чтобы одному не оставаться. Мысли скребутся, как кошки в лотке. Как рабы, запертые в трюме корабля, который тонет. Это я образно выражаюсь, не принимайте всерьез.
От меня не укрылось, как поморщилась Зарема. Очевидно, ее не приводила в умиление такая беззастенчивая психотерапия за наш счет.
— Много говорю тут для вас. Непозволительно много. Как диабетик — купил себе торт, пастилу лимонную, коробку с эклером и еще лимонада по акции. Бутылок пять. Вкусом из детства. Может, вы что-нибудь расскажете? Анекдот, например.
Зарема кашлянула.
— Бородатый анекдот из вашего детства. Итак, сидит как-то Ленин на лавочке. Бритву точит. Рядом пробегает девочка. Кулацкая дочка. Владимир Ильич прищурился и к бритве вернулся. Девочка снова пробегает. Провоцирует. Ленин — опять точить. Девочка в третий раз судьбу решила испытать. Пробежала с издевкой, как в слоумо. А Ленин доточил, побрился аккуратно и бритву убрал в футлярчик.
— А мог бы и полоснуть! — закончил Валентин.
— Советские анекдоты, уходящая натура.
— И хорошо, что уходящая. Страна должна забыть своих негодяев, особенно дедушку Владимира Ильича. Что за маньяк был! Миллионы в могилу свел. Стравил отцов и детей, сестер и братьев. Уверен, что Чикатило специально кагэбэшники подготовили. Выпустили на сцену прямо в перестройку. Чтобы он увел внимание от преступлений большевичков. Союзу, мол, все равно не жить, а этот изверг отвлечет доверчивых граждан от подлинных злодеев — от Ленина и Сталина, от Троцкого и Калинина. Именно так, от Калинина тоже. Он только прикидывался безобидным старичком с бородой, а на деле многих погубил. Стаканы кровью наполнял. Школьниц выслеживал и совращал. Тысячи детей пострадали.
Зарема не нашла, как возразить.
— Гружу тут вас скромными измышлениями, — сказал Валентин. — А что поделать? Вы мои пленники, а пленников принято развлекать.
— Наверное, на работе не с кем поговорить?
— Именно. Все такие официальные, сдержанные. Снаружи я уважаемый чиновник, координатор образовательных проектов. Строгий и обязательный, в меру инициативный. А внутри — задорный престарелый хиккан.
Я не выдержал и засмеялся. Попытка приобщиться к сетевому сленгу, пусть и с запозданием на целую эру, заслуживала уважения. Получалось неуклюже и обаятельно.
Валентину польстил мой смех.
— Я настолько старый, что расплачиваюсь наличкой. Чтобы очкарики из банка ломали бошки, а на что это Валентин Григорьевич зарплату свою тратит, на какие такие вкусняшки и шмотки.
— Уважуха, — сказал я. — Шифруетесь.
— Эх, молодежь! — с упором на первую «о» воскликнул Валентин. — Как я рад встречать умных ребят и девчонок в нашем угрюмом отечестве! Вот кто по-настоящему интеллигентные люди. А то многие прикидываются интеллигентными, когда сами не такие. Через губу вежливые. Зато как что стряслось, нутро показывают во всей красе. Точнее, во всем безобразии, если по-честному.
В зеркале заднего вида я увидел, как благость разлилась по лицу Валентина. Такое выражение иногда встречалось у преподавателей на парах, когда те отвлекались от плана лекции и вслух размышляли о бытовых мелочах.
— Вы не против, если я вздремну? — спросила Зарема. — Немного.
Валентин ответил кучерявым монологом, суть которого сводилась к тому, что он не только не возражает, но и радикально приветствует, лишь бы доставить нам радость.
Зарема закрыла глаза и опустила подбородок.
Она снова приняла решение за нас двоих — в очередной раз за сегодня. Ловить попутку на Нижний вместо обеда, красть еду в придорожной столовой, навязываться к водителям на заправке. Теперь оставляла меня один на один с трепливым бюрократом, на стенку лезущим от одиночества. Вроде как пустяки, и все же это уязвляло.
Меня — как вежливого слушателя — по-прежнему закармливали житейскими наблюдениями.
— Люблю кататься во Владимир. По долгу, так сказать, работы и вообще. И, видите ли, в голове пометки делаю, как будто в каталог загружаю. В музейный архив моей памяти. Владимир — это региональный центр, княжеская вотчина, с древними традициями и устоями. Из истории русской не выкинешь, не отмахнешься. Разнообразие у нас пострадало. Раньше по улицам много девочек гуляло с разноцветными волосами — зелеными, красными, синими. Теперь такое редко увидишь. Цветов поубавилось в городском облике. Народ смурной стал. Барбершопы позакрывались некоторые, бургерные. Помню, пройдешься по набережной, мороженку съешь, полюбуешься на молодость, на фасоны платьев. А сейчас и платья носят реже, и молодостью не хвастают. Фантазию растеряли, в утиль сдали за ненадобностью. В экологическую обработку. Праздника нет в душе.
Я время от времени поддакивал, создавая видимость диалога.
— В отличие от своих строгих коллег, я молодежную культуру уважаю. Музыку слушаю, приложения качаю модные. Знаете песню «Девушки бывают разные»?
Нейронные связи встрепенулись где-то в укромном уголке моего мозга. Ч то-то из детства, притом явно не из того же ряда, где «Голубой вагон» и «Песенка мамонтенка».
— Девушки бывают разные. Чёрные, белые, красные. Но всем одинаково хочется на что-нибудь заморочиться, — картаво напел Валентин. — Только это все в прошлом. Сейчас девушки одинаковые. И заморачиваются в сто раз сильнее, если не в двести.
Пока Валентин извергал потоки слов, я мысленно сопоставлял его наблюдения со своими. То, что подмечал вокруг я, с большой долей условности можно было бы назвать мнимой подавленностью. Люди запирались в себе и надевали маску апатии, имитировали беспомощность и мимикрировали под роботов, которые не годятся даже на запчасти. Притворялись затем, чтобы их ни в коем случае не признали пригодным для чужих авантюр и не запрягли в одну из них. За показной удрученностью стояла готовность взорваться, дать отпор, саботировать обязательства, которые задним числом пытаются вменить тебе уполномоченные дегенераты, выдающие себя за богоданных начальников.
— Перекусить бы, — произнес Валентин. — Ты как, голоден?
— Спасибо, нет.
— Куда едете хоть?
Я обрисовал план. Карелия, сплав, последние летние деньки.
— Эх, рванул бы с вами! — мечтательно протянул водитель. — Гребля,
