Сто первый (сборник) - Вячеслав Валерьевич Немышев
А ничаго, шо пестрая, была бы шишка вострая».
Дальше, как с цепи… по всему селу. Так оно и жить веселее, когда с матерком да пошлятинкой.
Долго Иван ворочался — все заснуть не мог.
Терзала его ночь.
Уснул, и снилось ему всякое — с трататаканьем, с голосами и свистом — суматоха, шум-переполох, одним словом.
За первый месяц после «дембеля» Иван «наел сала», как старший Болотников выражался, раздобрел, округлился в плечах. Попьянствовал пару дней — надоело. Стал с отцом копаться в делах, хозяйстве: руки мозолями ободрал — заросло, зарубцевалось быстро.
Болота все тянет за рукав: пойдем, сосед, водки пожрем, наших помянем! Болота — «афганец». Ноги у него правой нет по колено.
Когда Иван учился в пятом классе, к ним на 23 февраля в школку Болотников старший приходил. Звезда красная на пиджаке — орден. Учительница сказала, что ему от государства выделили квартиру в городе, как воину-интернационалисту. Школьники Болотникова поздравляли: девчонки дарили цветы — красные тюльпаны, а мальчугня стояла рядом и заворожено, как и положено глядеть на героев, смотрела на белоглазого дядьку с отвисшим животом и проплешиной в полголовы. Дядька морщился, тер себя по лысине, а когда, заговорил, пахнуло от него знакомым по-деревенски — таким, что и рассолом с утра не заглушить. Про войну рассказывала учительница — как честно выполняли наши земляки интернациональный долг. А Иван только тюльпаны и запомнил, лысину Болотниковскую, а еще — когда брючина задралась, под ней вместо ноги оказался оранжевый протез, и в половину его натянут носок черный с дыркой.
Жорка младший почти догнал Ивана в росте. Худющий. Кадыком двигает, баском к брату. Не срослось у них. Жорке с братом бы потолкаться, поспорить о том, о сем. Старший же, да солдат-воин! Сторонился младшего Иван. Надумал себе чего-то там Жорка — отстал, затаил на брата обиду. Так они и жили — каждый о своем. Только за столом и сидели рядом. Мать льет с половника одному, другому — вздыхает про себя. Отец младшего подгоняет: живей лопай, да дуй к бане, там улей недокрашенный. Ивана будто не видит. Отец суров у Ивана. Да как теперь повысить голос на такого геройского сына?
В середину лета Иван уехал в город поступать в техникум на механизатора широкого профиля. Болотникова старшего в свое время приняли в институт без экзаменов, как «афганца», да вылетел он со второго курса по врожденной безалаберности. Иван как поступал — еще денег приплатить пришлось. Не техникум теперь — колледж. Болотников старший ему свою квартиру на Тракторном и отдал перекантоваться «на безвременное пользование». Женился Игорь, как и все, после армии. Дочуха у него родилась. Пожили они с женой недолго. Сбежала жена к родителям и дочь забрала, а ключи пьяному Игорю в лицо и бросила. У Болоты с той поры остался шрам на лбу. В этой-то квартире и устроился Иван жить.
Прошло три года с его возвращения.
Иван защитил диплом. Домой не вернулся, — работы в селе не было. Была, но платили за нее так, что, если б не пасека отцова, пошли бы по миру. Возил Иван мед в город. Подрабатывал в автосервисе у одного барышника-скупердяя со Спартановки. Так и жили. Познакомился он с девахой. Приличная. Родители у нее в торговле. Ходили с полгода, даже с семьей она его познакомила. После этого и не заладилось. Охладела деваха к нему. То ли родственники чего наговорили, — она ж рассказала им, откуда он, да где служил.
Плюнул Иван — других баб что ль нету? Она ему — дурак контуженый! С тем и разошлись.
Пришла осень, но жара все не отступала: зачерствела степь, истрескалась вдоль и поперек. Знойное было лето. Птица не ходила по сухоте, пряталась в листве. Зато раки в то лето ловились, да такие крупные, что Витька Болотников изрезал себе от жадности все пятки ракушками.
Завалятся они втроем на Дон, на заводья; вечером у костра Игорь начинал байки травить. И такого нараскажет, что Иван лежит на земле, со смеху помирает. Не война у старшего получалась в рассказах, а шутовство какое-то. То напились — не туда пришли, не того застрелили, не то разбомбили; то про «духов» — как им шашку тротиловую привяжут к жопе, а «дух» в речку бежит, ныряет, думает, что огонек на запальном шнуре вода затушит, а того не знает душман, что в воде шнур горит быстрее раза в два; то как обратно возвращались, и на Казанском вокзале их в комендатуру хотели забрать, а когда узнали, откуда они едут, под усиленным милицейским конвоем сопроводили до вагона.
Весь сентябрь мучались от жары.
К концу октября пришла на Жоркино имя повестка из военкомата.
Ивану — орден.
Иван вспомнил Данилина: «Значит, дошло представление, дошло… через три года».
Гуляли сразу и за орден, и что младший уходил на службу. На проводах собралось полсела. Отцу все говорили: сыновья у тебя орлы! Отец принял «граненую», расчувствовался — одной рукой тянет к колючей щеке Ивана, другой Жорку за костяки на плечах мнет. Тот еще вытянулся, но худой был, не рос вширь.
— Ах, сынули, и я, и дед ваш, покойник… служили мы честно. Прадед в казаках воевал… у Деникина!
— Бать, ты ж говорил, у Буденного, — Иван прячет улыбку.
— Это потом… а сначала у Деникина!.. Эх, сынули, да какая разница! Все мы казачьего племени. «Эх, да по До-ону… да казачина-аа маладо-ой… — запел отец. — Да шашечка булатная… да коник вороно-ой».
Иванов орден-крест трогали, примеряли, прикидывали на вес.
— Граммов двадцать чистого серебру!
— Скажешь!..
— Болота, скока твоя звезда весит?
— Восемьдесят грамм… — не задумываясь, отвечает старший Болотников. Он опрокинул рюмку и, выхватив из тарелки жмень капусты, сунул в рот. Захрустел малосолом.
— Врешь, не может столько!
— Было бы больше… мне бы той миной ноги по яйца оторвало.
— Ага-га, у-гу-гу!..
— Болота, давай за тех, кто в море…
Повисла капустинка на черных с проседью усах Болотникова. Нахмурился, осунулся сразу, плечи повисли. Налил он себе, потянулся и Ивану плеснул, пролил водки в капустную квашню.
— Давай, братан, за пацанов… — и выпил, не чокаясь и не глядя ни на кого.
Не заметил народ. Только отец петь сразу перестал, погрустнел: вилкой давит холодца остатки в своей тарелке. Да мать обернулась к ним с другого конца стола.
«А и не надо никому этого знать», — подумал Иван. Выпил крепкой материной водки и не закусил.
Разгулялись до
