Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести
Вот невидимкой перед Васей топ-топ Венька согласился бы стать: подкрался бы сзади, шлепнул слегка по затылку, Вася оборачивается, а Венька хвать его за нос и загробным голосом: «Не смей больше задерживать ремесленников, работают они аж до гула в ушах, фронту помогают. Понимать ты это должен или нет?» Представить только, как залопотал бы Вася: «Что вы, что вы. никогда больше не буду. Недопонимал…»
Венька чертыхнулся про себя: это что же такое выходит, похоже, как и Алешка, выдумывать начал? Нет уж, пусть тот остается, какой есть, его малолеткой выучили читать, а вот как жить в мире, в котором удостоился быть полноправным гражданином, забыли научить, — наверно, учительки сами этого не знали. Ну и пусть живет в сказках, а Венька останется самим собой. Крылья ему, видите ли, на спину…
— Какие там крылья, — усмешливо сказал он. — Недоделанный ты, Алеха. По берегу надо пробираться, вдоль фабричного забора. Вася топ-топ туда не сунется.
Но раздуматься — и это тоже не выход: попадешься на задворках в такое время, как объяснишь, почему здесь шляешься, когда есть прямая дорога? Да и противно ловчить: они же с работы идут, не их вина, что не успевают домой вовремя.
В мастерской Максим Петрович вглядывался в серые лица своих воспитанников, считал: хоть и в столовой питаются, но не ахти какое питание, от недоедания, от изнурительной работы их болезненный вид. И вот когда узнал, что им нередко приходится ночевать в милиции, всполошился.
«Старый дурак, — ругал он себя, — считал, что все знаю о своих „бесенятах“. На вот тебе…»
Сегодня он вызвался идти с ними. Он поставит Васю топ-топ головой на землю, сапогами сорок пятого размера к звездам, — может, поумнеет.
И вот идет.
Но какая ночь, какая ночь! Сыплет водяная пыль, не дождь — пыль. Нет ни огонька — в городе действует затемнение.
Максим Петрович приглядывается к ребятам. Сбоку широко шагает Венька, ноги ставит твердо, размахивает руками и сопит. Маленький, шустрый Алеша чуть впереди, бережно придерживает за пазухой несъеденную горбушку хлеба: у него больная мать и у нее продуктовая карточка последней категории. Просто удивительно, как в такой теми Алеша не сбивается с дороги. Но еще больше удивился бы Максим Петрович, узнай, что с этой осени, начиная с сумерек, Алеша почти ничего не видит: к нему возвратилась «куриная слепота», которая обычно-то мучает его по веснам. Он идет на ощупь, потому что знает на этой дороге каждый бугорок. Что там музыкант, что, играя на пианино, не замечает своих пальцев, — в сплошном тумане, который застилает глаза, перебирать ногами, обходя знакомые ямины, наверно, посложнее.
С ним такая беда первый раз случилась еще в деревне. Весной в водополицу вдруг почувствовал, что ослеп. Было это в сумерки, они со старшим братом Панькой шли с реки. Уцепился за Паньку, изрядно напугав последнего. «Ты что, ты что?» — зачастил тот. «Не вижу, совсем ничего не вижу», — плача, ответил Алеша. «Неужели ничего?» — «Огонек впереди вижу». — «Так это учительковский дом, свет из окна». — «Веди меня прямо туда».
Дома при свете лампы глаза стали видеть так же остро, как и раньше, утром тоже никаких последствий внезапной слепоты, а вечером повторилось, что и накануне. Алеша ничего не сказал родителям, но, еще солнце не скатывалось за лес, забирался в избу. Зато Панька рассказал об этом удивительном происшествии ребятам, и они, проявляя чудеса изобретательности, к вечеру заманивали Алешу подальше от деревни, а потом разбегались. Спасал Алешу все тот же «учительковский» огонек в окне, он брел напрямик к нему, сваливался в ямы, наполненные водой, карабкался на четвереньках по буграм. Приходил домой мокрый, измученный. Потом мать узнала, повезла к врачу. У него оказалась «куриная слепота», что появляется от недостаточно разнообразного питания. В городе весной он не замечал своего недуга — на улицах было много огней. Сейчас изо всех сил старался, чтобы не заметили его слепоты, и это вроде удавалось.
Максим Петрович тяжело дышал; от непривычно грязной дороги, от напряженного ожидания встречи с неумным милиционером он совсем ослаб.
— И чего ты, Петрович, все время ищешь себе дело? — вдруг нарушил молчание Венька. Он шлепал по дороге старыми отцовскими сапогами и недоумевал. — Вот поперся, чудик, с нами. В милиции ему захотелось переночевать.
— Цыц! — сварливо ответил на это Максим Петрович. — Мое дело, куда иду. Ума не накопил, чтобы так разговаривать со мной. — Ботинки у него разъезжаются в грязи, того гляди упадет, но храбрится.
— Я ведь тебя жалею, Петрович. Как же…
— Нашелся, жалельщик. Тебя плохо воспитывали. Ты почему меня все время «тыкаешь»? Что я тебе, ровня?
— Вона-а! — донельзя удивился Венька, и будь это днем, Максим Петрович заметил бы на его лице озорную ухмылку. — Небось сам говорил: «Считайте меня за папку родного». Во, чудик! Что я со своим папкой «выкать» буду? Не городи не дело-то.
— Дряннуха ты, Венька, — потеплевшим голосом сказал Максим Петрович. — Другой бы и любить тебя не стал.
— Ладно, рассопливился. Только меня этим не проймешь. Ты лучше приготовься: счас плотина будет, дамба перед ней. Ты давай в середке, мы по краям, держать нас будешь. И запомни: дернешь меня, я от дороги буду, — в воду свалимся, а глубина тут саженная, мы уже с Лешкой меряли, сваливались; его дернешь — в грязи плавать станем. Вася топ-топ посмотрит на нас, грязных, от хохота упадет, а ему нельзя падать, он на посту.
Где-то впереди них должна быть фабрика. До войны она освещалась снизу доверху, красивой казалась со стороны.
— Я вот все приглядываюсь, — сказал Максим Петрович. — Ты, Веня, похож на Сашку…
— Какого Сашку? — Венька, заинтересованный, приостановился. Максим Петрович тоже был рад передышке: впереди самые трудные метры, надо собраться с силами.
— Брат у меня был. Неугомонный…
— Чем же он таким отличался, неугомонный? Ты ведь, Петрович, ничего нам о себе не рассказываешь. Выходит, у тебя и брат был?
— Братьев нас было четверо, а вот Александр больше всех в памяти остался. Специальность у него была отличная, механиком на волжских пароходах плавал. Потом красногвардейцем захотел стать. И все по неугомонности своей…
— Ну, Петрович, вот это да! Чем же плохо — красногвардеец? — У Веньки даже нотки обиды в голосе проявились. — Он новую власть защищал, наверно. Не дело говоришь ты, я бы гордился.
— Да разве я о том, что он винтовку взял! Вот, как и в тебе, дисциплины в нем не было, вывертыш, одним словом. Его уж из уголовного розыска уволили, там он после работал.
— За что уволили-то?
— Бандитов каких-то ловили, да не так, как надо было. Он заводилой-то оказался, вот его и…
— Бандитов-то поймали?
— Поймали, конечно, как же. Не то совсем плохо было бы.
— Ну, Петрович, самое интересное не можешь рассказать. Как бандитов они ловили?
— Я с ними не был, что ты допытываешь? Сказывали, что нарядились в богатые шубы, шапки, сорили в трактире деньгами. А подозревали, что среди посетителей те бандиты, гнездо у них в том трактире было. При расчете подняли крик: «Я плачу… Нет я!» — показывали набитые бумажники. Потом вышли. Ну, и те за ними, а на улице приказали: «Раздевайтесь, голубчики!» Вот разделись, бумажники бросили им под ноги: «Берите, раз такое дело». Когда те подхватили шубы, стали деньги собирать, грозить да ругаться, а на них уже и дула наставлены. Говорят, опасные были бандиты те, одевались обратно по очереди, потом привели в милицию.
— Так за что же его уволили-то? — не понял Венька. — Здорово ведь все сделали, да, Лешка?
— Еще бы!
— А вот за то, что уж больно опасный путь выбрали при поимке, им советовали как-то по-другому, а Александру показалось — так неинтересно, придумал по-своему. Того не сообразил, что их могли убить, когда из трактира выходили. Опасность он создал для себя и товарищей.
— Они же, бандиты, их за буржуев приняли, чего им рисковать было — людей убивать. Что-то тут не то. И где он сейчас, Александр?
— Всех жизнь разметала…
Максим Петрович сказал так, что было понятно: не хочет он больше об этом говорить. Он взял ребят за руки и осторожно пошел по горбатым скользким мешкам: Венька со стороны разъезженной дороги, Алеша со стороны реки. Мальчишки старались оберегать старика, не делать резких движений. Шаг за шагом благополучно миновали дамбу.
И, конечно, как всегда, на площади их встретил Вася топ-топ.
— Явление сорок первого года! — неловко пошутил он. Вася видел, что с ребятами взрослый человек, и был настроен миролюбиво. — Скорее разбредайтесь, опаздываете.
Максим Петрович остановился, отдышался.
— Так это ты и есть Вася топ-топ? — грозно спросил он без всякого уважения приглядываясь к милиционеру. Хотя глаза его привыкли к темноте, Васино одутловатое лицо казалось ему овсяным блином.
