Михаил Ливертовский - Другая любовь
– Еще хлебнешь с ней… – Тут ударил колокол, засигналил локомотив, громче зашумели выходящие еще из вагона, входящие в вагон… и я уже не услышал чего «хлебну»… но это будет через сутки. А тогда я остался в тамбуре в каком-то неопределенном состоянии: немного грустно, немного радостно. Мне было приятно, то, что она говорила. Мне были приятны ее прикосновения. Мне было безумно жаль «-ее», «его», – которого еще не видел. И смогу ли я рассказать обо всем этом Зорьке? Не омрачит ли это нашу встречу? Ведь мы ничем не сможем «им» помочь. Да и кто сможет?! И как трудно быть счастливым рядом с таким неблагополучием. Думая об этом, я с большим трудом (но все же оставаясь счастливым!) пробирался на свое место, совершенно запамятовав зачем преодолевал такую трудную дорогу. И вспомнил, уже добравшись до нашего «купе» рядом с противоположным тамбуром.
Оставалось только с отчаянием спросить у бодрствующих соседей:
– А почему этот закрыт?!
– Какие-то неисправности… – эту информацию отвечающие дополняли поднятием бровей, выпячиванием нижних губ, – пожимали плечами. Пришлось срочно будить моего недавнего ординарца – сантехника в довоенной жизни, который после войны сумел скомпоновать для своей работы в мирное время уникальнейший набор инструментов, при виде которого недоверчивое выражение лиц у наших соседей враз сменилось на долгожданную надежду. Даже проводнику, не подпускавшему нас «к объекту», чтоб «не доломали», достаточно было беглого взгляда на то, как Фадеич подбирает и готовит этот «невиданный» инструментарий для «операции» – чтобы дать добро на производство рискованных, с его точки зрения, работ.
Я не стану описывать неисправный туалет тех времен, в тех вагонах, потому что кто это видел, не забудет, а кто не видел, не сможет себе представить. В общем, такая… картинка… в стиле буйствующего абстракционизма.
Но мы взялись. Пришли моряки. Помощников (хоть и не очень верящих в успех) столпилось предостаточно.
Только мой второй «сопровождающий» – взводный Гриша Крылов, давно проснувшийся, лежал неподвижно и скептически улыбался. Ну, я его понимал. Он не умел и не любил работать руками, даже почерк у него был скверный… Вот ногами, головой в футболе! А до того, как после войны начались наши футбольные баталии, он пребывал среди минометчиков в ореоле потомка «славного дедушки-баснописца» – любил цитировать. И сейчас он сочился словами, будто им самим сочиненными: «А вы, друзья, как ни садитесь – все в музыканты не годитесь…»
Но мы «сели», и «сыграли» заказанную обстоятельствами работу, как по нотам! Для меня работа руками всегда была в удовольствие, и я многое умел. Ну, а Фадеич… в то время, как проборматывал свою присказку – «эх, ты мое ни то ни се» – успел поставить диагноз запутанной болезни несложного механизма и, на глаз определив возможности каждого добровольного помощника, раздал понятные задания. Задуманное, нужное дело, выполнили даже раньше предполагаемого срока – получилось! Моряки дружно выразили свой восторг: – «Ну, ты полковник даешь! Такой шурум-бурум организовал!» Я попробовал их осадить: – «Во-первых, мы договорились: я – не полковник…» А они: – «Ну, подполковник, для нас – не меньше. Майор не смог бы такое организовать!» – «А во-вторых, отремонтировал все – Фадеич!» – «Фадеич – Бог: его качать!» Фадеич деланно не реагировал на похвалу и старательнее засобирал инструменты, никому не доверяя себе помогать…
В туалет еще до окончания работ сформировалась очередь не только из «нуждающихся», но и любопытных. Слава о нас облетела весь вагон. Наша троица (то, что Гриша не работал – никто не заметил) стала еще популярней и значительней. Оказалось, что мы не просто пришельцы из легенды, но и работяги, приносящие дары…
Все же тема «свадьбы незнакомцев» (то есть моя и Зорькина) оставалась на первом месте. И стоило мне лишь выйти из туалета, куда я был заслуженно допущен вне очереди, и перекурить «это дело», как ко мне придвинулся новый пассажир, спросив, правда ли то, что ему рассказали: «переписка, свадьба без смотрин?» Мне не хотелось сердиться, у меня было хорошее настроение, а у спрашивающего немного подавленное – поэтому я выслушал его…
– Я, знаете, тоже переписывался… такие хорошие письма писала! После госпиталя мне дали отпуск. Дай, думаю, поеду, проведаю, а там, может, что и выйдет!.. Приехал по означенному адресу… тоже в Москве! Поднимаюсь по лестнице. Звоню. Открывает дверь такая страшненькая женщина, горбатая. «Вам кого?» – спрашивает писклявым голоском. А там под звонком целое расписание – сколько кому раз звонить. И я звонил сколько надо. А она: «Ее нет – уехала. Когда будет – не сказала! – и быстро захлопнула дверь. Я растерялся. Чего делать – не знаю. Тут женщина поднимается по лестнице, открывает ключом дверь… ну, видит, что я как-то так стою. Спрашивает: – «Вам кого?» – Я говорю фамилию, имя, а она: – «Вы кто ей будете?» – «Мы переписывались», – говорю… а она: – «Ты прости ее, милый, она многим писала: Но чтоб не свидеться, а… ты ж видел ее…» Вот какие дела бывают… (отсутствие погон заставило рассказчика внимательно всмотреться в мой китель из необыкновенного материала, замечательно сшитый…) и он на всякий случай добавил: товарищ майор».
В это время появились матросы. Они подозрительно оглядели моего собеседника и спросили: «Не мешает, товарищ подполковник?..»
– Ой, простите, – товарищ подполковник, – извинился за нечаянно «допущенную ошибку» мой собеседник. Я великодушно отпустил ему «грех», добавив: «Спасибо за предупреждение». Тем самым, высоко оценив его сообщение. Он же – на всякий случай виновато попятился и вышел из тамбура. Тогда моряки взялись резво за меня. Пора, мол, подполковник, и отдохнуть – впереди еще вон сколько остановок. Они одновременно указали на расписание движения поездов, прикрепленное к стенке тамбура, и завершили дует такими словами:
– Много курить вредно! Оставьте нам «бычок» (так в те времена называли «окурок»), и на боковую. Мы в курсе, как вы коротали ночь с «принцессой». Говорят, вы не промах… А что мы скажем Зореньке?..
– Я ей все скажу сам. А вы скажите: у вас уже кончились сигареты?
– Что вы! Мы их бережем, как вы велели – праздничный товар!
Я моим оберегателям на всякий случай погрозил пальцем, смотрите, старших обманывать нельзя. Они спешно осенили себя множеством клятвенных знамений, и я, изобразив, успокоенный вид, вошел в вагон. Но стоило прикрыть за собой дверь, как ко мне придвинулся молодой солдат и вкратце изложил свою историю, поглядывая на дверь… видно, мой предыдущий собеседник поведал ему о «морской охране»! Вкратце его краткое изложение короткой истории выглядело, примерно, так: «Он тоже переписывался с девушкой. Письма были со стихами, рисунками… «Он» приехал к «ней», а она оказалось – замужней. И муж ее в это время вернулся – весело было…» Солдат собирался еще что-то сказать, но, видно, его голос услышали моряки, распахнулась дверь – солдатик скрылся в вагонной неразберихе, я жестом успокоил моряков – дверь закрылась, можно было укладываться на наше лежбище…
Фадеич уже устало храпел. Крылов отвернулся на своем месте к стенке. Может быть, тоже заснул. Он любил поспать. А, возможно, так прятался от ответственности за неправильный прогноз во время ремонтных работ в туалете, за свое неверие в Фадеичево и моё – умение…
Я лег, укрылся остатком своего кожаного реглана (основную часть его прихватил на себя Фадеич) – и заснул. Нет, я просто закрыл глаза и долго не мог уснуть – думал…
Ну, о чем я мог думать?! О НЕЙ, конечно. О Зорьке. Мысленно перечитывал ее письма и вносил коррективы в ее облик, предполагаемые поступки. Вот я вхожу в ее комнату. Тихо. Свет настольной лампы едва позволяет рассмотреть комнату. Зоря спит на тахте, укрывшись пледом… нет, это еще не ночь, – поздний зимний вечер. Она просто устала и прилегла отдохнуть. Я тихо ступаю, чтобы ее не разбудить и осматриваю комнату. Насколько мне здесь все знакомо! Книжный шкаф, старинный, красного дерева. В нем книги дореволюционных изданий. А у окна простенький однотумбовый письменный стол. На нем разбросаны цветные карандаши, которыми Зорька недавно рисовала Красную площадь. Из-за кремлевских стен виднеются всполохи салютов. Слева на рисунке ее портрет – улыбка до ушей, в широко раскрытых глазах отражается разноцветье салютных огней – это письмо предназначается мне…
Вдруг хлопнула дверь, я испуганно оглянулся – не разбудил ли этот звук Зорю. Глаза мои открылись, и я понял, что этот звук родился в вагоне – хлопают тамбурной дверью «очередники». Вышедший не закрыл ее за собой, и стало слышно, как моряки старательно корят проводника: – «А ты их не хотел пускать?!» Моряки, наверно, имели в виду нашу троицу. Проводник отчаянно винился: – «Каюсь, ребята, каюсь» А моряки все наступали: – «Так чтобы ты слушался нас…» – «Буду, хлопчики, буду!» – «Закрой лучше дверь, а то разбудишь всех. Разбухтелся! Буду, буду…» Дверь закрыли. Стало тише. Я всмотрелся в соседскую полутьму – не разбудил ли этот шум ребятишек или их маму…
