Иван Охлобыстин - Там, где восток
— Это вам незачем, вас мои солдаты не тронут, а меня ваши так называемые партизаны зверски убьют, — напомнил пленник.
— Сами виноваты, — отрезал священник.
— В чем?! — вскрикнул генерал. — Я санитарный врач, приехал с медицинской инспекцией в этот лагерь. У меня из военных принадлежностей только мундир. А все остальное, даже, простите, нижнее белье — светское. Я Генрих Ланц. У меня клиника под Гамбургом. Меня вся Европа знает как врача!
Внутри храма. Алтарь
— Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом твоим ниспославый, того благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих ти ся! — священнодействовал над престолом отец Илия.
Алексей перекрестился и опустился на колени, следуя какому-то внутреннему чувству. Когда он на секунду поднял глаза на служащего священника, ему явственно привиделось, что у того за спиной стоит еще кто-то в ослепительно белых одеждах, от которых исходил свет. Не решившись любопытствовать дальше, мальчик снова опустил голову.
Плотницкая
— Вы же священник, а я, между прочим, тоже посещал кирху, — убеждал отца генерал. — Меня ждет семья, дети. В своей бессмысленной злобе ваши люди лишат меня жизни. А за что?! Я оружие в руки брал дважды в своей жизни! Помилосердствуйте!
— Не знаю, не знаю, — схватился за голову отец Михаил. — Я ничего не могу сделать!
— Вы можете невинному человеку спасти жизнь! — почти закричал пленник. — Я боюсь умирать! Мне страшно!
Полевой лагерь немцев
— Ну-с, значит, вы служитель церкви? — заинтересованно разглядывал отца Виталия уже лысеющий офицер «СС».
— Так точно, герр офицер, — кивнул тот, сидя перед немцем за столом.
— Вот попробуйте, — налил в кружку перед отцом Виталием из бутылки офицер. — Между прочим, урожай тридцать седьмого года!
— На запах интересно, — заметил священник, понюхав налитое, и отпил глоток. — Очень интересно.
— Если вы святой отец, значит, вам нельзя брать в руки оружие? — продолжил расспросы эсэсовец.
— Нельзя, — кивнул отец Виталий.
— Но вы брали и убивали?
— Убивал, но исключительно фашистов.
— Что скажет на это ваше начальство?
— Запретит мне служение.
— Навсегда?
— Может, и навсегда.
— А может, и нет?
— Может, и нет, но придется принять епитимию — наказание.
— В чем же оно заключается?
— Труд, молитва.
— И все?
— Наверное, все.
— Нет, лучше вина я не пробовал за всю свою жизнь, — опорожнил свой стакан офицер. — Впрочем, один раз, в одной парижской забегаловке, я наткнулся на неплохое «бордо». А вообще-то, в каком случае священник не может служить?
— Есть, — пожал плечами отец Виталий, — отлучение, членовредительство, если отнять руку, предположим.
— Тогда?..
— Тогда я не смогу благословлять.
— Это правая рука? — уточнил эсэсовец. — Как рисуют на ваших иконах?
— Правая, — согласился священник.
— Интересно, — поцокал языком офицер и попросил: — Дайте мне посмотреть вашу правую руку, я вам скажу, что вам еще придется пережить в будущем. Меня научила одна цыганка в Румынии.
Не дожидаясь ответа отца Виталия, немец перегнулся через стол, взял правую руку его и заглянул в ладонь.
— Православные не верят в гадание, — сказал священник.
— А напрасно, вот я, например, могу с уверенностью сказать вам, что благословлять вам больше не придется. — После этих слов он схватил со стола армейский тесак и отрубил священнику правую кисть.
— Поверьте, я только освобождаю вас от ненужных духовных переживаний, — не обращая внимания на глухой стон священника и потоки крови, залившие стол, продолжил свои разглагольствования офицер. — Священник не может быть убийцей, а все ваши наказания — сплошной формализм, и вы это знаете. Теперь вы свободный человек, внутренне свободный, разумеется. — Он повернулся в сторону входа в палатку и крикнул: — Франц, принеси спирт и веревку.
Мы же обещали вас вернуть живым, — бросил он через плечо отцу Виталию.
— Исключительно признателен за подобную заботу, хотя вы уже и так много сделали для меня, — нашел в себе силы ответить священник.
— А вы знаете, теперь я верю, что Отто принял вашу веру, что-то в ней все-таки есть, — задумчиво заявил офицер.
Плотницкая
— Обещайте мне никогда больше не брать в руки оружие, — требовал отец Михаил, освобождая от пут генерала.
— Клянусь вам, клянусь! — пылко подтверждал тот. Когда же последняя веревка спала с рук пленника, священник показал на боковую дверь в мастерской:
— Бегите туда. Спрячетесь в орешнике, а ночью пойдете к своим.
— Именно так я и собираюсь поступить, — вкрадчиво заявил генерал, подбирая с верстака оставленный Зиминым пистолет. — Но сначала, для полного порядка… — И он направил оружие на отца Михаила.
— У меня же тоже дети! — устало напомнил ему тот, явно не рассчитывая на милость.
— Да, но у вас русские дети, — хмыкнул генерал.
— Можно было предположить, — опустил голову священник, потом все-таки поднял глаза на бывшего пленника. — Но как православный священник я обязан простить вам свою смерть и благословить.
— Не стоило так себя утруждать, — неискренне посетовал генерал, снял пистолет с предохранителя, но выстрелить не успел, потому что раньше прогремевшая автоматная очередь отбросила его к стене, где он и затих навсегда.
Отец обернулся. В дверях мастерской стоял Зимин с автоматом наперевес и вымокшей в крови телогрейке.
— Вы в курсе, что ваши христианские принципы наша контрразведка не одобрит? — спросил он и добавил: — С вашей стороны это была прямая измена Родине.
— Мне все-таки пришлось выбрать, — вздохнул отец. — Генрих убедил меня, будто он только санитарный врач.
— Это правда, — сплюнул кровью капитан. — Только он забыл напомнить, а вы не подумали, что он нацистский санитарный врач. Дело санитарных врачей Германии отправить в топку как можно больше людей. Хотя нет — этот отправлял людей сотнями в газовую камеру.
— Первый раз я жалею, что не стал солдатом, — признался рассерженный отец.
— Ладно, сейчас нет времени на такие большие мысли, — сказал Зимин. — Бегите в церковь и уводите все живое в лес. Минут через десять здесь будут немцы. Быстро.
— А вы? — спросил священник.
Капитан молча распахнул телогрейку и показал три кровоточащих пулевых ранения на груди.
Двор храма. Внутри храма
— Скорее, скорее! — торопил последнего прихожанина отец Михаил, подталкивая его к лесу.
— Папа! Отец Илия не идет, — крикнул ему из глубины храма Алексей.
Священник бросился внутрь и обнаружил настоятеля раскладывающим канонник на аналой.
— Отче! Надо идти! — обратился к старику отец.
— Я не вычитал еще благодарственные молитвы, и потом у меня еще исповедник, — ответил тот.
— Какой исповедник?! — изумился отец.
Старик показал ему на сидящего у стены Зимина и посоветовал:
— Иди, чадо мое, домой. А я монах, мне повсюду дом.
Не зная, как поступить, отец Михаил схватил сына за руку и поволок из храма.
— Смотрите — мотоцикл! — ткнул пальцем в сторону мастерской подбежавший из леса Петька. Не раздумывая, отец Михаил бросился туда. Сел за руль и попробовал завести мотор.
— Давай лучше я, — предложил Алексей. Отец внимательно взглянул на сына и уступил место за рулем, а сам, предварительно устроив Петьку в коляске, сел сзади.
Уже через минуту Алексей гнал мотоцикл между деревьями прочь.
Окружившие храм фашисты скоро обнаружили мертвое тело своего генерала, а заглянув внутрь храма — старика-священника, склонившегося над лежащим капитаном.
Из-за угла солдаты вытащили на свет избитого отца Виталия. После недолгих размышлений их командир приказал ввести заложника в храм и закрыть за ним двери. Затем немецкие солдаты начали обкладывать деревянный храм хворостом и поливать его бензином.
Внутри храма
— С праздником! — поприветствовал присутствующих отец Виталий, когда за ним захлопнулись двери.
