Анатолий Премилов - Нас не брали в плен. Исповедь политрука
В нашем военном городке размещался не только артполк, но и другие мелкие части дивизии: танковый батальон, разведывательный дивизион и другие. Личный состав размещался в трехэтажной каменной казарме, построенной год назад и еще не совсем просохшей. В холодные дни, сменявшиеся оттепелями, бывали вспышки гриппа: бойцы лежали в казарме целыми взводами. Врачи много хлопотали, чтобы не потерять боеспособность полка.
Служба шла своим чередом. Нас часто тренировали по стрельбе из пистолета ТТ. Мы щелкали спуском, учились прицеливанию и произведению выстрела, но стреляли очень редко. Однажды Степанов увидал меня идущим из тира и спросил: «Как стреляешь, пропаганда?» — «Плохо, — признался я. — Патронов нет». Он сказал «идем», привел меня к комнате начальника боепитания, открыл дверь и, крикнув «Выдать!», быстро ушел. Петров не успел встать из-за стола, а командира полка уже нет. Мой сосед обиделся было, что я «жалуюсь командиру полка», но я рассказал, как все произошло, и он, успокоившись, выписал мне десятка три патронов.
В строевых подразделениях была введена должность замполитруков. Они носили в петлицах четыре треугольничка, как старшины. На эти должности подбирали самых подготовленных младших командиров, комсомольцев, активистов. Этот институт существовал и на первом этапе Великой Отечественной войны. К половине 1936 года воинские звания в полку получили все, без них остались лишь Степанов и я. Мне пришлось лишь сменить малиновые петлицы на черные артиллерийские, и я спокойно ждал присвоения звания.
Меня начали привлекать к конной подготовке — езде в седле. Я этого очень боялся (уж больно злы были строевые кони!), не зная, что конь по штату мне не положен и этого можно было избежать. С политсоставом конным делом занимался Теодорович. Он гонял нас на конях по кругу, командуя «бросить стремя», и мы тряслись в седле, хлопая задами. Старшина батареи Мамаков дал мне для обучения довольно ретивого коня, но два занятия я выдержал. Кстати, летом в полку устраивались состязания конников («конкур-иппик»). На эти состязания всегда собиралось много интересующихся, а командный состав приглашал своих жен.
Дивизией командовал комдив Хозин; по возрасту он был моложе командиров полков, ему не было еще сорока лет. Он был очень требовательным, не прощал малейших недостатков и обучал дивизию умению вести бой в любых условиях. Каждый его приезд из штаба округа обязательно сопровождался тревогой и выездом на учения. Один из трех дивизионов нашего полка постоянно был на учениях с пехотой, но довольно часто выезжал весь полк. Климат Карелии был очень суровым и капризным. Зимой лютые сорокаградусные морозы сменялись оттепелями. На учения командный состав брал к валенкам еще кожаные сапоги. Из-за своей неосторожности скоропостижно скончался командир батареи: он не взял кожаную обувь, в оттепель промочил ноги, а потом сразу ударил сильный мороз. С высокой температурой его привезли в город, но спасти врачи его уже не могли.
В большой напряженной учебе прошла долгая холодная зима, с короткими днями и длинными ночами, наступила бурная северная весна. Теплая погода установилась еще до майских праздников, и мы получили летнее обмундирование и пилотки. Зимняя форма подлежала окантовке, да и летнюю можно было окантовывать. Фуражки стали носить с цветным околышем по роду войск. Полк готовился к параду в честь 1 Мая: капитану Теодоровичу было приказано подготовить и вывести на парад тачанки, а полк выводил гаубицы. Парадом всегда командовал наш командир, обладавший хорошим голосом и умением управлять частями на параде. Парад привел всех жителей города в восхищение!
В начале мая я уехал в Ленинград на сборы заочников в Военно-политической академии имени Толмачева.[6] Приехав в Ленинград, я долго разыскивал академию: даже на вокзале в комендатуре мне не сказали ее адреса, проявляя совершенно ненужную в этом бдительность. Академию я нашел на Васильевском острове, и мне объявили, что пропагандисты зачислены на заочное отделение общевойскового факультета. На первом сборе нам надлежало прослушать лекции и сдать экзамен по диалектическому материализму и части курса истории партии. Жили мы в общежитии при комендатуре в центре города, на углу Невского и Садовой. Здесь был буфет, где мы завтракали, — а обедали в Академии, там питание было организовано отлично.
Свою учебу на сборах я старался сочетать с изучением богатства сокровищ Ленинграда и его окрестностей. Неделю я провел в Москве, где 15 мая открылся Центральный музей В.И.Ленина. Вернувшись со сборов в свой полк, я активно включился в общий поток работы по разъяснению содержания новой Конституции: проинструктировал групповодов политзанятий, проводил занятия с комсоставом и по поручению комиссара подготовил доклад для личного состава полка.
Еще перед сборами как-то у столовой военторга я увидел заграничный новенький велосипед, стою с Кочетковым и рассматриваю его — иметь велосипед было тогда моей мечтой. К нам подошла высокая финка, хорошо одетая и довольно красивая, и завела с нами разговор: «Это папа купил мне, хотите попробовать прокатиться?» — «Если можно, то дайте, прокачусь». Она взяла велосипед и передала мне, я прокатился около столовой и отдал его хозяйке. На этом мое знакомство с финкой закончилось, и этому я не придавал никакого значения. Велико было мое удивление, когда после сборов в Ленинграде, возвращаясь со службы ближайшей дорогой через плотину, я увидел финку. Она ждала меня и, когда я поравнялся с ней, вежливо сказала: «Здравствуйте, я жду вас и приглашаю купаться. Если будете дружить со мной, то у вас будет мой велосипед». На такое предложение я сразу ответил: «Купаться не могу, спешу по делу», — но она шла за мной до самой столовой. Потом узнал, что ее папа большой начальник в военторге, а мама заведовала нашей комсоставской столовой. На другой день меня пригласил к себе секретарь партбюро полка Добровольский и предупредил, чтобы я никаких близких отношений с финкой не завязывал: кто-то ему уже рассказал о нашей встрече. Я ответил, что встреч не назначал и встречаться, разговаривать с ней не буду. Финка еще раз пробовала заговорить со мной, но я не ответил, и она поняла, что тут делать ей больше нечего. А впоследствии, уже в 1937 году, всю ее семью арестовали: они оказались самыми настоящими шпионами. Дело было так: летом из сейфа начальника штаба полка исчез мобилизационный план 53-го полка. Материалы лежали в папке, и каждый ответственный за свой участок разрабатывал расчеты и вкладывал туда, — а начальник штаба давал исполнителям папку, веря на слово, что все цело. Но весь мобплан исчез! По тревоге подняли всю дивизию, немедленно доложили наркому обороны Ворошилову, и весь личный состав в строю проверяли по спискам — каждого человека. Все были на местах, но позже при попытке перехода границы пограничниками был задержан агент, выяснилось, что мобплан ему передал капитан Васильев, начхим полка. На преступление Васильева толкнула та самая финка, что охотилась за командным составом, — Васильеву она обещала выйти за него замуж...
Летом 1936 года состоялись артиллерийские стрельбы полка. Стреляли все строевые команды, включая Степанова. С высокой вышки за стрельбами наблюдал командир дивизии Хозин. Сначала стреляли командиры взводов. Если кто запускал снаряд слишком далеко в сторону от цели, Степанов кричал: «Куда запустил пару хромовых сапог?» Выстрел из гаубицы стоил 80 рублей — как пара хромовых сапог, что выдавалась командному составу на 8 месяцев носки. В заключение стрелял командир полка. Имея образование в объеме начальной школы, он не боялся стрелять: ему помогало вычислительное отделение штабной батареи, которым командовал Доркин. Это был очень подготовленный человек, от природы у него была голова очень большого размера — не подходила ни одна пилотка. Степанов держал Доркина около себя и, получив цель отХозина, командовал: «Доркин! Данные!» Тот моментально готовил данные и передавал Степанову, который передавал их на батарею. Выстрел, и Степанов опять: «Доркин!» Наблюдая разрыв, тот докладывал Степанову величину отклонения и новые данные, а Степанов передавал команды. Цель они поразили, получив оценку «отлично».
В санчасти дивизии я купил себе путевку на месяц сентябрь в Крым, в Алупку, в дом отдыха санаторного типа, принадлежащий ЛВО. Нам полагался отпуск 45 суток плюс время на дорогу. Сначала я заехал в Фурманов, где побыл несколько дней с Клавдей Борисовой, а потом в вагоне военнослужащих через Москву поехал в Крым. Ехал на юг я впервые, и меня интересовало все. Южной природой я был очарован: голубое море, виды Крыма, комфорт санатория, фрукты и экскурсии... Однако мои планы на отдых были разрушены телеграммой от командира полка. Я сразу стал оформлять свое возвращение, причем мне вернули деньги за почти 20 дней неиспользованного отдыха. С первым поездом я выехал в Москву, но в вагоне выпил бутылку несвежего ситро, и это дорого мне обошлось: у меня начался кровавый понос, и я три недели пролежал в городской инфекционной больнице (боялись, что это тиф). За это время в полку прошла строгая окружная инспекторская проверка, ради которой меня и вызвали. Из больницы я выписался очень ослабевшим и с большим трудом добрался до квартиры, но итоги инспекторской проверки меня обрадовали: среди артиллерийских частей округа полк занял первое место по стрельбе и политподготовке и по ней же второе место в РККА. Дивизия получила очень высокую оценку, командир дивизии был награжден за это орденом. Командир батареи Бова и другие были награждены именными часами наркома обороны, но он почему-то их не получил. Над ним подшучивали товарищи: «А ну, Бова, взгляни сколько времени на наркомовских?»
