Анатолий Премилов - Нас не брали в плен. Исповедь политрука
10 мая в армии был снова введен институт комиссаров. Начальником Главного Политического управления (ГлавПУРа) был назначен Мехлис, а занимавший этот пост Гамарник был арестован как враг народа. В «Красной звезде» появилась статья «Против беззубого помполита, за комиссара — воинствующего большевика». В ней были изложены требования к работе комиссаров частей. До этого в Москве было проведено совещание назначенных на должности комиссаров корпусов и дивизий. Прибыв к местам назначения, комиссары начали «наводить порядок», учили бдительности, ополчились с крутыми мерами против недостатков...
В конце мая я проводил очередное занятие в ДПШ, когда резким толчком отворилась дверь в лекционный зал ДКА и вошел черноволосый человек со знаками различия полкового комиссара. После моего доклада вошедший сказал, что назначен в дивизию комиссаром и спросил: сколько должно быть слушателей на занятиях? Я доложил по каждой части гарнизона, сколько должно быть слушателей и сколько присутствует. Он приказал мне вызвать сюда всех комиссаров частей, а пока они собираются — беседовал со слушателями, среди которых были командиры рот и взводов. Комиссары частей собрались быстро. Комиссар дивизии Шустин не предложил им сесть, а отчитал их стоя: «Если не будет полной явки на занятия в ДПШ, то прикажу вам лично водить их сюда строем — идите и обеспечьте полную явку слушателей на занятия». Я продолжал занятия, а Шустин сидел и слушал. Ко мне он никаких претензий не предъявил, — но в моей дальнейшей службе этот политработник сыграл особую роль.
Летом Шустин дал мне ответственное поручение — прочитать несколько лекций для руководителей компартии Финляндии о воспитательной работе в финской армии. Я заявил комиссару, что это очень трудное дело, материалов по этому вопросу мало, старался отказаться. Но комиссар заявил, что больше кандидатур для этих лекций у него нет, доверить это другому он не может. Пришлось бросить все дела и заняться подготовкой. По рекомендации Шустина я отправился в Кар-ЦИК, в секретный отдел, начальник отдела дал мне материалы по этому вопросу, но предупредил, что записывать ничего нельзя, читать тут в его присутствии.
Мой рассказ велся в лесу за городом, на полянке, через переводчика. Слушателей было 4 или 5 человек, все уже в годах, слушали они внимательно, записей не вели. Я излагал материал не спеша, а переводчик долго разъяснял сказанное мной. Я спросил его: «Может, что лишнее говорите?» Он ответил, что лишнего не говорит, а растолковывает им. Таких занятий я провел два или три.
Наша семейная жизнь, преодолевая возникающие трудности, налаживалась: постепенно мы с Клавдей приобрели самое необходимое для жизни. Раньше мы спали на маленькой солдатской койке, но последовал приказ сдать ее немедленно в полк. Я подчинился, но мы купили «отоманку» (или «атаманку») — диван, который потом почти 40 лет возили с собой при переездах. За проведение занятий в ДПШ я, как и все преподаватели, получал за каждый час по 10 рублей, и часто бывали дни, когда я зарабатывал по 100 рублей в день. Обзаводиться хозяйством было необходимо: Клавдя ждала ребенка. Отпуск мы провели вместе, но она осталась жить у родителей, а я провел август на месячных сборах заочников академии. Нам целыми днями по 8–10 часов читали лекции, по истории партии и истории СССР (экзамен был только по истории партии). Трех наших преподавателей арестовали прямо на лекциях: постучат в дверь, вызовут лектора, и нет его. На второй день является новый, солидный по званию преподаватель, а через два-три дня происходит то же, что и с первым, а потом за вторым уводят и третьего. Тревожное было время, многих тогда арестовали.
2 сентября я получил от тестя телеграмму: «У вас родился сын». С женой мы не были расписаны в ЗАГСе, и, чтобы усыновить ребенка, записать его на свою фамилию, потребовалось предоставить документ, заверенный юристом. Я написал заявление в ЗАГС г. Середы с просьбой зарегистрировать ребенка, рожденного гражданкой Борисовой Клавдией Павловной на мою фамилию, как его отца. Это заявление заверил нотариус и послал его Клавде. Так сын стал Премиловым Евгением Анатольевичем, а мать осталась Борисовой. Брак мы оформили только после войны, в 1945 году, в Одессе: мы жили, уважая друг друга, и не испытывали необходимости обставлять это документами от государства. Мой сын родился 1 сентября, в те довоенные годы этот день был Международным юношеским днем. После сдачи экзамена я забрал жену с сыном, и мы приехали в Петрозаводск. Наш дом подвергался ремонту, но в окнах нашей комнаты были разбиты стекла. Я обратился за помощью к знакомому мне комиссару строительного военного управления, и все окна были полностью застеклены в тот же день.
Был уже октябрь, в Карелии начинались заморозки, и ночами стало холодно. Заканчивался 1937 год — очень трудный год для нашей страны. Было репрессировано много невинных людей, погибло немало видных, партийных и советских работников, значительный урон был нанесен и кадрам армии. Репрессиям подвергались все звенья партии — от членов ЦК до секретарей партбюро и рядовых коммунистов. Погибли трое из пяти Маршалов Советского Союза (Егоров, Тухачевский и Блюхер), часть командующих военными округами, членов Военных советов округов, даже некоторые из наших преподавателей в Военно-политической академии. После войны часть из них реабилитировали и вернули на прежние должности. Но надо отметить, что мы были свидетелями того, что разоблачались и подлинные враги народа. В нашей дивизии было разоблачено несколько настоящих врагов: начальник химслужбы 53-го СП, выкравший мобплан полка; начальник штаба 52-й СП, пытавшийся переправить в Финляндию паспорта призванных из запаса красноармейцев. Он был еще молодым человеком и имитировал старательное несение службы, но уполномоченный особого отдела оказался зорким человеком: он проследил, куда и кому сдавались паспорта запасников и по свежим следам сумел задержать вражеского агента. Задержанный в момент бегства из полка, тот сам признался во всем... Самыми настоящими врагами были и политрук Вебер, сотрудник ДКА в Петрозаводске (он всю ночь до самого ареста жег бумаги), начальник шифровального отделения в штабе дивизии и другие. Комиссар дивизии постоянно информировал об этом нас, работников политотдела. Он много сделал для искоренения вражеской агентуры в дивизии, вскрыл факты вредительства по линии мобилизационных резервов. При мне он заставил вскрыть ящики НЗ (неприкосновенного запаса) с медикаментами, и мы увидели, что таилось в этих ящиках: вместо полного комплекта хирургических инструментов — набор из одних только ножниц или шприцев, в бутылях вместо спирта — дистиллированная вода. А НЗ продсклада? В гречневой крупе оказалось много толченого стекла! Все пришлось пересмотреть и заново укомплектовать, — а ведь эти материалы были получены с государственных складов из центра.
Летом следующего года по пути в 52-й СП комиссар дивизии Шустин поручил мне проверить находящийся в том районе склад готового обмундирования и нижнего белья. Многие тысячи гимнастерок и брюк пришли в полную негодность. Возьмешь гимнастерку, чуть потянешь, и она расползается. Помещение было сырое, вентиляция плохая. Я проверил состояние нескольких упаковок, и все они оказались уже испорченными. Спрашиваю старшину завсклада: «Давно ли хранится обмундирование?» — «Давно». Об этом я доложил комиссару дивизии. Эти полуистлевшие гимнастерки выдали бойцам, и на спинах гимнастерок скоро появились большие заплаты; за летний период бойцы износили по 3–4 комплекта обмундирования.
После посещения 52-го СП, находившегося в Нурмалице, мы поехали в Олонец в саперный батальон, потом лесом поехали в Петрозаводск. Нас предупредили, что иногда военные машины обстреливают, но мы все же поехали, — и в глухом безлюдном лесу по машине издалека было сделано два выстрела: пули пропели около машины и застучали по деревьям. Нас было человек десять, все с оружием, — но оставить машину и пойти ловить стрелявшего мы не рискнули.
Из близких мне работников в дивизии память сохранила имя политрука Тюрина. Он был выдвинут с батареи комиссаром батальона связи. В финскую войну, спасая знамя дивизии, он разорвал его на две части и навернул на ноги в валенки. Он был убит, а финские солдаты, снимая валенки с убитых, обнаружили боевое знамя. Потерявшая боевое знамя часть подлежала расформированию. В Приволжском военном округе была сформирована новая 18-я стрелковая дивизия, и уцелевшие на войне командиры и политработники влились в ее состав.
К осени в полк прибыл командир майор Овчинников, окончивший Военную академию имени М.В.Фрунзе. К тому времени во всех частях была введена новая нумерация и 53-й полк стал именоваться «войсковой частью 4600». Когда Овчинников явился в полк, дежурный подал команду «Смирно!» и поспешил навстречу новому командиру с рапортом: «Товарищ майор! Войсковая часть сорок шесть и два нуля...» Овчинников скомандовал «Отставить!» и отчитал дежурного чуть не матерно: «Пошел ты со своими нулями к чертовой матери! Я приехал командовать 53-м стрелковым полком, а не нулями, вот о нем и докладывай». Пришлось дежурному докладывать по-старому...
