Василь Быков - Афганец (Час шакалов)
— Ну, как живешь, дружище? Говорят, без работы, ага?
— Кто говорит?
— Люди говорят.
Значит, уже знает, подумал Ступак, начав кое о чем догадываться. Для начала — с кем имел дело. Начался другой, напористый разговор — что, где, чем занимался до этого, о заработках и деньгах, как дела в семье. Шпак спрашивал обо всем, а тот, что сидел на заднем сиденье, молчал, только внимательно, даже как-то отстраненно слушал. Ступак рассказывал скупо, ему не хотелось раскрываться перед бывшим товарищем и этим незнакомцем, и он все думал, куда Шпак гнет. Уж не пронюхали ли они о его намерениях? Может не только этот интерес был в голове у него, может за этим крылось что-то более важное. Так оно и оказалось. Выкурив три или четыре сигареты «Мальборо», гостеприимно угощая Ступака, Шпак, наконец, приступил к главному.
— Слушай, есть предложение послужить. Ты этого достоин. А что ветеран, афганец и так далее. Награжден боевым орденом за выполнение интернационального долга…
Дальше Ступак слушал невнимательно, с первых же слов он был оглушен послужить? Кому? Но кому, об этом можно было сразу догадаться. И в голову ударила рискованная мысль, а что? Может, и хорошо. Может, это как раз то, что ему нужно.
— Ну, так, ладно…
— Вот и хорошо. Считай, что договорились. А теперь жди, мы вызовем.
Давайте, вызывайте, зло думал Ступак, возвращаясь к своему гаражу. Может, дадите оружие, а это мне только и нужно. Зачисляйте в ОМОН.
Несколько дней прошли в напряженной, долгом ожидании. Обычно Ступак сидел или лежал в своем гараже за прикрытыми дверьми, сквозь щель поглядывая на двор — не появится ли там вновь Шпак. Вообще-то, должны были появиться, вызвать его или что сообщить. Ни о каком другом способе связи они не договаривались и Ступак считал, что используют уже известный… Но время шло, бежали дни и ночи, а Шпак не появлялся, и никто от него не приходил. Может, передумали, размышлял Ступак, начиная сомневаться.
Он уже не хотел, чтобы те передумали, он же согласился, так как понял это наилучший для него вариант. Можно сказать, ему просто повезло, если все удастся. Вот только бы не разнюхали про его участие в шествии, в той летней демократической акции, или как там она еще называется. Но пока не было никаких признаков, он надеялся, что все так и закончится ничем. Гораздо хуже, что заканчивались деньги, который Ступак как-то забыл экономить и тратил все больше, чем меньше их оставалось. Он купил солидный круг колбасы, помидоров, даже пластмассовую бутылку масла и укромно ел все это с табуретки в гараже. Хотел купить автомат, а он, может, не нужен теперь, дадут казенный, а это какая экономия! Можно на харчи не скупиться. Поесть бы хорошо сегодня и завтра, а потом видно будет.
Однажды в дождливый выходной день гаражники не отправились на свои дачи, спешились со своих «коней», как сказал Плешка. У Сазона Ивановича был маленький автомобильный телевизор, подключавшийся к аккумулятору, и тот с утра трещал и выдавал разные роки и рэпы. Сазон ругался, но слушал, может потому, что ничего другого в эфире не было. Но вот зазвучал очень знакомый голос, и Ступак вышел из своего гаража.
На багажнике Сазоновой «волги» мигал бледный экранчик, на котором виднелись знакомые усы самого, то взирающего ястребиным взором, когда проклинал «вшивых блох» — предпринимателей, то одаривал всей сладкой улыбкой, говоря о самоотверженных «женщинах-труженицах» или патриотической молодежи, идущей толпой в его недавно созданный «лукомол». А потом его голос и вообще перешел на извинительный тон. Ступак прислушался, это уже было интересно. Оказывается, журналисты из России перешли границу — туда и назад, и теперь сидят в тюрьме. Сам разводил руками, он и хотел бы их отпустить, но не имеет права, все должен решить суд, он же не может вмешиваться в дела правосудия. Такой вот бесправный начальник…
— Берии, Ежова на них нет, — сокрушался Сазон, перебирая на низком верстаке подшипник. Плешка тоже подошел поближе и добродушно заметил.
— Так и на Берию с Ежовым нашлась управа.
Это был явный намек, Сазон обозлился на соседа — он был просто разъярен.
— Управа? Да! А порядок был. Через границу, как зайцы не бегали. Граница была на замке. А этим дали волю…
Здесь все знали, что Сазон был из чекистов, лет двадцать прослужил на границе и гаражники, особенно покойный дед Алексея, звали его Карацупом. Потом перестали, когда узнали, что он вместе со всеми был приравнен к участникам ВОВ (Великой Отечественной войны). Раньше и Ступак что-нибудь сказал бы ему, но не сейчас, он не мог раскрываться до поры до времени. Тем более, когда началась эта игра.
— Это русские журналисты, — гнул свое Плешка. — Так как же ты против русских выступаешь?
— Я — против националистов!
— Белорусских? Или русских тоже?
Сазон на это ничего не ответил, только пробурчал что-то себе под нос. Наверно, этот вопрос был слишком сложным для простого сталинского пограничника, насквозь русского по национальности.
Наконец деньги у Ступака окончательно закончились, он доел в гараже засохший кусок хлеба и был голоден с утра. Занять у кого-либо уже не представлялось возможным, он и так должен был Плешке двадцать пять тысяч, Сазону, правда, меньше, но к Сазону он теперь не хотел обращаться. Оставалось спросить у молодого Алексея и Ступак с утра высматривал его. Да только Алексей что-то не появлялся, может, уехал куда, думал Ступак. Отлучиться в город он не решался, ждал, что должен же приехать к нему Шпак. Так и просидел до вечера голодный и очень злой — на себя, на жизнь, на весь белый свет.
На другой день, однако, вместо Алексея около гаража появилась его жена, маленькая худенькая брюнетка с маленьким сыном. Она выглядела заплаканной и принесла ошеломительную новость.
— Алешу арестовали.
— За что?
— Ну, прислали повестку из прокуратуры, что вызывают как свидетеля. Насчет того митинга. Он пошел и пропал. Оказывается, его в прокуратуре и арестовали. Что теперь делать? — тоскливо спросила женщина.
Малец увлеченно теребил подол ее коротенькой, по моде, юбки
— Пусть не путается с бенеэфовцами, — сурово отрезал Сазон.
— Ничего, не плачь, — утешал Плешка. — В Хельсинкский комитет надо обратиться. Там хорошая женщина-адвокат есть.
Ступак ничего не сказал и, чтоб не травить душу, отошел в темный угол своего гаража. Он чувствовал, что никто ей не поможет, ни Хельсинкский комитет, ни адвокат, ни сто адвокатов, суд и закон были в его руках и свою политику он вел, как хотел — напролом сквозь закон и право, через судьбы людей, топтал конституцию и все международные соглашения. Остановить его может только сила. Да только где ж она, эта сила?. Откуда было ее взять? Темный забитый народ только и знает смотреть в его хитро-блатные глаза и поддерживать все, что он ни скажет. А стоит кому-то из-за границы заступиться за невинные жертвы, помочь деньгами, как тут же — разнузданный поток грязи в газетах и по телевизору — заговор, происки ЦРУ, наступление НАТО на восток. Где-нибудь зашевелится горстка оппозиции, самые смелые из которой хотят сменить власть, так искалечат жизнь и им, и всем родным. На что ж надеяться?
Но через месяц после приезда Шпака в жизни Ступака все переменилось забурлило, засуетилось, словно на пожаре. Утром, только он побрился перед осколком зеркала, в дверь громко застучали, перед гаражом стояла его жена, которую подняли с постели.
Ступак открыл дверь и увидел ее в симпатичном домашнем халате, рядом стояли двое в камуфляже, позади чернела правительственная «волга». Его посадили на заднее сиденье и молча повезли куда-то сначала по городу, а потом в пригород. Провезли мимо каких-то дачных строений по лесу или через парк, подъехали к особняку с колоннами. У Ступака неприятно заныло в груди куда ж это его? Или пронюхали что-то? Наверно нет, но судить по хмурым лицам его спутников и тех, кто ему попадался навстречу, ничего было нельзя, эти умели все хранить в себе. А может, у них нечего хранить-то было — подумал Ступак. Зато сытое, как у Шпака, лицо нестарого еще полковника светилось приветливостью.
— Садитесь, товарищ прапорщик, Ступак, кажется? — спросил полковник и для уверенности заглянул в бумажку на столе. — Как живете? Как здоровье?
— Ничего. — сдержанно ответил Ступак. Он хорошо знал, эти всегда так начинают разговор — про жизнь, здоровье, будто их это сильно волнует.
Разговор, однако, выдался долгим — о жизни о политике, внутренней и внешней, коммунистов и демократов. Судя по всему, поговорить полковник любил, к тому же имел уйму времени. Ступак старался больше слушать, на вопросы сдержанно отвечал, соглашаясь или нет. Кажется, его собеседника это удовлетворяло. Как можно было понять, того больше всего интересовало отношение Ступака к оппозиции, которая «бешено рвется к власти». А также тот факт, что НАТО недвусмысленно «продвигается на восток». Ступак мямлил в ответ, что мало в этом понимает, а сам думал — в гробу я видел это НАТО вместе с тобой. Однако вслух не сказал ничего, даже побаивался, вдруг полковник поймет его крамольные мысли. Но не понял, видно, так как в это время вдохновенно рассуждал, как важно противостоять сегодня агрессии западного капитала и беречь свою отчизну. Что он под этим имел в виду — СНГ, Беларусь, бывший СССР, осталось неизвестным. Потом Ступак полдня просидел в особом кабинете — заполнял анкеты. Они шли по четыре штуки сразу, на нескольких страницах, и он даже вспотел, подробно отвечая на десятки вопросов — от первого про имя-отчество, до имен родителей, месте их рождения и смерти (где и когда умерли, где похоронены, номера их могил). Живого отца Ступак подробно аттестовал, как бывшего партизана, награжденного орденом, а мать… Она умерла, когда он был в Афгане. Сестра Алена жила под Москвой, да только он не знал, где точно (не то в Жуковском, не то в Черняховске) и думал, как написать лучше? А если не знаешь, так совсем не писать? Но тогда могут придраться, что скрываешь. И он написал первое, что пришло в голову город Зеленогорск, улица Космонавтов, 10, квартира 20. Потом, в другом кабинете оформлял подписку о строгой секретности — это уже было, как он догадался, по линии безопасности. Хотя брал подписку лысоватый человек в модном двубортном костюме с очень аккуратно завязанным галстуком, а важности в нем было больше, чем у того полковника. Как-то сдержанно, словно испытывая его реакцию, человек бросил в лицо только одно слово «музыкант», и Ступак понял все. Когда-то ему прилепили эту кличку в очень секретном отделе перед отправкой в Афган. Правда, с того времени ему никто о ней на напоминал, и он уже думал, что про него забыли. Нет, не забыли. А вообще, теперь от него ничего и не требовалось, играть с ними в их секретные игры было просто, пусть потешатся. И он все подписал.
