Марк Хелприн - Солдат великой войны
Когда они пересекали залив Таранто, погода заметно улучшилась. Ближе к полудню небо вновь стало синим, а море засверкало впервые за несколько дней, и Алессандро навестил своего пленника.
– Спасибо тебе, что не раздробил мне кость в ноге, – услышал он от Джанфранко ди Риенци. – Я так благодарен, что ты попал мне в задницу.
– Я попал в верхнюю часть бедра.
– Это и есть задница.
– Я не пытался не попасть в кость. Вообще об этом не думал.
– Все равно, спасибо. Уверен, моя казнь доставит тебе наслаждение.
– Кто сказал, что тебя казнят? Тебя будут судить. Может, отсидишь несколько лет. А потом тебя выпустят.
Джанфранко смотрел на Алессандро, который опустился рядом с ним на колени.
– Ты правда так считаешь? – спросил он.
– Нет.
– Вот и я тоже.
– А что там у тебя в послужном списке?
– Я хорошо воевал. Убил много немцев. Еще убил военного полицейского.
Алессандро поднял голову.
– На виа Кардано в Павии[51] – на глазах сотни людей. Выстрелил ему в грудь из армейского револьвера. В тот момент я понял, что уже труп. Потому и удрал на вулкан.
– Ты нас ждал?
– Пять месяцев.
– Мы пришли не именно за тобой. Просто прочесывали местность.
– Мне следовало тебя убить.
– Ты пытался.
Джанфранко улыбнулся.
– Как тебе удалось тогда так отпрыгнуть? Ты что, таракан? Человек так прыгать не может.
– Ты когда-нибудь видел приближающийся к тебе штык?
– Видел.
– И что ты сделал?
– Выстрелил.
– А я отпрыгнул.
– Если б я мог, – сообщил Джанфранко практически рассеявшемуся туману, – разбил бы кандалы и уплыл бы в Африку.
– И в воде истек бы кровью.
– Я готов рискнуть. Распили цепь. – Другие пленники замолчали, прислушиваясь к их разговору.
Алессандро не собирался распиливать цепь.
– Почему нет?
– Меня расстреляют.
– Пойдем с нами.
– В Африку? Даже если бы я не думал, что ты истечешь кровью, – Алессандро поднялся, – все равно не стал бы освобождать тебя от кандалов, потому что хочу вернуться к моей семье.
– Армия действительно держит тебя за яйца, – заявил Джанфранко.
– Армия всегда держала меня за яйца, – ответил Алессандро. – С самого первого дня, и я знал это с самого начала, но… знаешь что? Нас вышибли с позиций в Венето, и я выжил. Мне повезло, и я не хочу спугнуть удачу, пока она на моей стороне.
– Посмотри на меня, – потребовал Джанфранко. – Посмотри на меня.
Алессандро посмотрел.
– В этом мире я не задержусь. И жду этого чуть ли не с облегчением. Но вижу будущее. Сейчас я ясно его вижу. – Последовала театральная пауза, которую Джанфранко прервал торжественным голосом. – И тебе не удастся пережить войну.
* * *Когда скотовоз миновал пролив Отранто и повернул на север, пленники, находившиеся у правого борта, видели только бескрайнее море и понятия не имели, что до Южной Италии всего несколько сотен метров, и с левого борта можно наблюдать, как мимо медленно проплывает суша.
Один из пленников, худой, с выпученными глазами, безумно нервный музыкант военного оркестра, которого захватили, когда он стирал одежду, беспрерывно просил, чтобы к нему привели священника.
– Нет у нас священника, – отвечали ему. – Это не боевой корабль.
Тогда он задавал тот же вопрос кому-то еще:
– Могу я поговорить со священником?
– Зачем тебе священник? – спросил Джанфранко.
– Чтобы помочь спокойно встретить смерть.
– А что будет, если у тебя не получится спокойно встретить смерть?
– Мои внутренности свихнутся, – ответил оркестрант.
– И что?
– Я потеряю контроль над сфинктером. Я бы этого не хотел. А ты?
– Не знаю, что ты называешь сфинктером, но значения это не имеет, потому что закончится все мгновенно.
Оркестрант посмотрел на Джанфранко так, словно тот сам был расстрельной командой.
– А потом ты окажешься в потустороннем мире. Если его нет, нас всех ждет разочарование, но заранее этого не узнать. А если есть, считай, что в тебя стрельнули из пушки.
– В меня никогда не стреляли из пушки, но я часто задавался вопросом, а каково это, умереть, – нервно ответил оркестрант.
– Что ж, скоро узнаешь, – пообещал Джанфранко.
– Ты не боишься?
– Я напуган до смерти, но ставлю на то, что потусторонний мир есть.
Алессандро и Гварилья слушали их с узкой палубы наверху.
– Почему? – спросил Алессандро.
Джанфранко поднял голову.
– Ты… да пошел ты, – ответил тот. – Всю жизнь я знал о потустороннем мире по тысяче признаков, но полной уверенности у меня нет, поэтому я просто рискую. Скоро, спасибо тебе, меня поставят перед расстрельной командой. Когда они нажмут на спусковые крючки, я собираюсь отправиться на небо.
Алессандро подлез под леер и спрыгнул на палубу, где находились пленные. Гварилья спустился по трапу.
– Именно это случилось с военным полицейским в Павии? – спросил Алессандро. – Он теперь в раю? Или в земле, мертвый и разлагающийся? Хотелось бы мне знать, что произошло с ним после того, как твоя пуля пробила ему грудь и остановила сердце. Разве кровь струей не выплеснулась из него? Именно эта струя и забросила его в рай?
– Надеюсь на это, – ответил Джанфранко. – Если это правда, я буду счастлив, а если нет, умру, как и он.
– Ты не утолил мое любопытство, – не унимался Алессандро. – Ты сказал, что знаешь о потустороннем мире по тысяче признаков. Назови хоть один.
– Не могу сказать. Это появляется, как призрак.
– Я знаю, что это появляется, как призрак, черт бы тебя побрал. Поглядите туда, – обратился он к другим пленникам, обводя рукой горизонт. – Вы видите только синюю воду. На севере, востоке и юге горизонт пустой. Скажите мне, что на другой стороне?
– То же самое, – ответил кто-то из пленников.
– Нет, – покачал головой Гварилья. – Мы идем вдоль берега. У нас плоское дно, и мы можем оставаться на мелководье, чтобы избежать встречи с субмаринами. С левого борта виден берег, ракушки, доносятся даже запахи плодовых деревьев, и на левом борту не слышишь, когда тебе что-то говорят, потому что слова заглушает шум прибоя. Дым от горящих полей пропитывает одежду, горы близко, и на Гаргано[52] они очень высокие.
– Перетащите нас на ту сторону, – попросил Джанфранко.
* * *Пройдя мимо Гаргано, где высокие горы и густые леса казались раем на земле, они повернули на север и пошли против ветра, отчего Адриатика превратилась в ухабистую дорогу. Даже после Этны ветер казался холодным, потому что дул с ледников и снежных вершин Альп. Море теперь напоминало стиральную доску, тошнота и холод навалились на них, едкий дым от двигателя скотовоза, вылетев из трубы, стелился по палубе, его уже не уносил ветер, и он донимал и пленников, и тюремщиков.
Они получили по армейским меркам отличный обед: сыр, помидоры, красное вино, свежий хлеб. Вид суши, скользящей мимо, успокаивал пленников, словно все, что они видели, неизменно зачислялось на их счет.
Они думали, что далекие холмы, и тени перед ними, и огонь на полях, и луна, и загадочные и отвлекающие внимание птицы, поднимающиеся из зарослей кустов и с деревьев и зависающие, как черный солнечный свет, останутся с ними навсегда.
Ветер дул сквозь леерное ограждение, прибой шумел, словно предрекая чудо, яркий свет звезд пронизывал темноту.
Они забыли все, что им когда-то говорили, отказались от своих мнений, отбросили ожидания. Речные гвардейцы держались от них подальше, потому что этот путь был для пленников последним, скоро им предстояло отправиться в мир иной, и они более не нуждались ни в жалости, ни в понимании.
Хотя Алессандро хотелось побольше узнать о Берте, которая отправила открытку с Сикстинской капеллой, и о том, кем был Джанфранко ди Риенци до войны, он предпочитал искать ответы в воображении, а не нарушать умиротворенность, которая окутывала скотовоз, прокладывающий себе путь навстречу ветру.
– Почему ты дезертировал? – спросил он Джанфранко еще в заливе Таранто.
– Устал от армии, – ответил Джанфранко. – Прикинул, что мои шансы выжить выше, если я не останусь в бригаде, а спрячусь в какой-нибудь дыре, пока не закончится война. Мы наступали. Все вокруг умирали.
Приближаясь к редким огням Пескары, они начали устраиваться на ночь. Жителям приморских городов полагалось соблюдать затемнение, чтобы не стать жертвой бомбардировки с моря, но правило выполнялось далеко не всеми. Над холмами плыла ослепительно-яркая луна.
Солдаты расстелили одеяла. Приспособили вещмешки вместо подушек. Винтовки, штыки и прочие атрибуты войны лежали под рукой. Речные гвардейцы стали таким сплоченным боевым подразделением, что приказ им особо и не требовался. Они сами могли разбить лагерь и сняться с места, развернуться для атаки, организовать оборону, погрузиться на корабль, натянуть маскировочные сети, все невероятно быстро и слаженно. Улеглись они меньше чем за пять минут, и тут же затихли.
