Ганс Шерфиг - Замок Фрюденхольм
— Никого не могут посадить в тюрьму за мнения, — возражает учитель.
— Могут. У нас есть закон, запрещающий политическую оппозицию и дающий министру юстиции Ранэ полномочия заточать в тюрьму королевских подданных, если он предполагает, что они верят в коммунизм или когда-нибудь в будущем, возможно, попадут под влияние коммунистических идей. На этом основании господин Ранэ может и вас и меня упрятать на неопределенный срок.
— У меня нет никаких симпатий к коммунизму. Но, может быть, вы, доктор, склоняетесь к нему?
— Будут ли кого-нибудь из нас считать коммунистами — на это воля министра юстиции Ранэ. Закон гласит, что нас интернируют по одному только предположению, что мы когда-нибудь в будущем можем принять участие в коммунистической деятельности. Этот закон утвержден королем!
— Закон принят ригсдагом демократическим путем и, насколько я понимаю, единогласно.
— Принятие закона ригсдагом и утверждение его королем нарушили с десяток основных положений конституции под предлогом защиты демократии.
— Извините меня, — говорит учитель Агерлунд, — но я не питаю симпатии к коммунистам. И сочувствия к ним у меня нет. Я сожалею, доктор Дамсё, что вы стали коммунистом, но меня это, собственно, не удивляет. Вы всегда и в самый неподходящий момент занимаете самую экстравагантную позицию.
— О нет, — отвечает доктор, — у меня, к сожалению, нет веры, чтобы стать коммунистом. Вольнодумцу не место среди верующих. Я не гожусь ни в коммунисты, ни в христиане. Но я противник преследования христиан.
— Не понимаю, при чем тут христиане?
— Если бы христианам пришло в голову жить по евангелию, они осуществили бы принципы коммунизма.
— Коммунисты не христиане.
— Но настоящие христиане обязательно должны быть коммунистами.
— Я считаю себя христианином, очень скромным, конечно, не фанатиком. Но я не желаю, чтобы меня причисляли к коммунистам.
— Если вы настоящий христианин, то вы представляете редкое исключение. В мире очень мало настоящих христиан.
— В мире шестьсот девяносто два миллиона христиан, — сообщает учитель.
— Думаю, что это преувеличено. Мне сдается, что только коммунисты в простоте душевной пытаются жить по-христиански. Но христианская мораль ныне запрещена законом!
— Никто не запрещал мораль или индивидуальное мировоззрение. Закон против коммунистов преследует деятельность, представляющую в теперешних условиях угрозу для безопасности страны. Для того чтобы пресечь эту деятельность, пришлось временно отменить некоторые положения конституции.
— Конституцию нельзя отменять по частям.
— Наша страна переживает тяжелое время.
— Как раз в тяжелое время и нужна конституция!
— Коммунисты сами поставили себя вне датского общества. Конституция защищает всех остальных датских граждан.
— Неужели вы не понимаете, если одну группу датских граждан лишают защиты конституции, то другие группы могут ожидать того же! Следующая очередь за евреями или за школьными учителями! А что вы, кстати, думаете о норвежских учителях?
— То, что происходит в Норвегии, очень печально, — отвечает учитель Агерлунд. — Мы должны быть благодарны, что у нас нет такого положения, какое создалось в Норвегии. Именно этого-то мы и хотим избежать.
— И вы надеетесь избежать этого, пожертвовав соответствующим количеством земляков! — выкрикивает доктор Дамсё чересчур громко. — Предавая коммунистов, остальные надеются спасти свою жизнь!
— Мы надеемся, поддерживая порядок в своем доме, избежать иностранного вмешательства.
— В своем доме! Ха! Вы сделали себя слугами в своем доме! Служите иностранным господам! Берете на себя самую грязную работу! Работу палача!
Учитель Агерлунд по-прежнему владеет собой. Он спокойно дает доктору излить свой гнев. Стоит ли ему возражать? Нужно ли проучить этого человека? Может, эти споры для доктора своего рода спорт, игра. Он как ребенок в переходном возрасте. И учитель терпеливо разъясняет:
— Принятый закон — это датский закон. Он единогласно принят избранным народом датским ригсдагом с соблюдением принципов демократии.
— Вот уже поистине датское стремление — придать этому подлому маневру демократический вид. Незаконность принимается как закон. Школьные преподаватели должны верить, что все правильно, и внушать своим ученикам, что Дания — это оплот демократии. Но вот будет для вас сюрприз, господин Агерлунд, когда Верховный суд отменит закон и освободит заключенных.
— Вы полагаете, что Верховный суд не одобрит решения ригсдага?
— Конечно же, Верховный суд постановит, что арест правительством политической оппозиции противоречит конституции. Каждый из заключенных имеет право апелляции к Верховному суду. Они имеют возможность свободно и открыто изложить свою точку зрения перед судом. И лично и через защитников они могут привести все доказательства в свою пользу. И Верховный суд просто не сможет не освободить незаконно заключенных и не принять решение о соответствующем возмещении.
— Не думаю, чтобы Верховный суд это сделал.
— Вы сомневаетесь в нелицеприятности судей Верховного суда?
— Нет, нет. Но я не думаю, чтобы Верховный суд дезавуировал правительство и ригсдаг. Это могло бы при теперешней ситуации привести к нежелательным последствиям.
— Верховный суд не позволит ни запугивать себя, ни вынуждать, — уверенно заявляет доктор. — Верховный суд выше партийных интересов! Верховный суд никогда не будет орудием правительства! Это вам следовало бы знать!
Учитель Агерлунд, конечно, знает, что Верховный суд независим и неприкосновенен. Он преподает в старших классах социологию и не может не знать положения и прав Верховного суда. Он не представляет себе, чтобы учебники лгали. Он не сомневается в честности судей. Но все же…
Доктор Дамсё не верит в бога. Не очень-то он верит и людям. Но он верит в Верховный суд.
— Держу с вами пари, — говорит он. — Верховный суд постановит, что закон против коммунистов и заключение в тюрьму честных граждан противоречит конституции!
— Я никогда не держу пари, — отвечает учитель.
Чай остыл. Фру легла спать. Ванильный крендель съеден. Мужчинам нечего курить. Правда, у учителя Агерлунда припрятан в шкафу небольшой запас табака, но он не намерен выкладывать свой табак строптивому доктору.
А доктор не собирается уходить. Он упрямо сидит в кресле, и на него не действуют деликатные намеки. Бесполезно вставать, вздыхать, смотреть на часы, зевать и говорить: ах, как время летит, как уже поздно. Доктора не проймешь. Он настроен продолжать спор и противоречить. А что думает учитель Агерлунд, например, о Реформации? Не был ли Лютер бестией и несчастьем для цивилизации?
Учитель Агерлунд — лютеранин. Но он уже не в состоянии говорить умные вещи в такое позднее время и стоять на своем, подобно Лютеру в Вормсе. Очень трудно следить за мыслями доктора, перескакивающими с одного предмета на другой. Его ассоциации сбивают с толку. Да и поздно уже.
В ночной тишине громко и пронзительно звонит телефон.
Вызывают доктора. Это освобождение, и учитель Агерлунд с трудом скрывает под маской вежливости свою бурную радость. Жизнь врачей так трудна, что-нибудь серьезное? Несчастный случай?
— Да, несчастный случай, — говорит доктор. — Роды.
В одном из домиков у кирпичного завода нужно помочь ребенку явиться на свет. Люди размножаются. Бедняки размножаются. Бедняки лишены благоразумия.
Идет дождь, и ночь очень темна.
64
Начальник лагеря Фредерик Антониус Хеннингсен не последовал доброму совету, который адвокат Рам во имя старого знакомства дал ему в первый день пребывания в лагере Хорсерёд. Инспектор не ограничился административной ролью в концентрационном лагере, а принялся за перевоспитание заключенных.
Старшему учителю Магнуссену запретил читать книгу Кропоткина о взаимной помощи, которую тот привез с собой из тюрьмы Вестре. Инспектор нашел это чтение вредным для учителя и немедленно отобрал книгу.
— Знаете ли вы эту книгу, господин инспектор? — спросил Торбен Магнуссен, — Знаете ли вы, о чем она написана?
— Я не желаю, чтобы в лагере читали коммунистическую литературу, — заявил инспектор Хеннингсен.
— Это книга по естествознанию. Она продолжает труды Кесслера, Эспинаса, Ланессана и Людвига Бюхнера.
По действующим в лагере правилам мы имеем право читать общеобразовательные книги.
— А разве этот Кропоткин не русский?
— Петр Кропоткин давно умер, — разъяснял старший учитель Магнуссен. — Он родился в России, был русским князем, но жил в эмиграции. Книга «Взаимная помощь» написана в Бромлее в Англии еще в 1901 году.
— Мне совершенно безразлично, где жил и когда писал господин Кропоткин, — сказал инспектор Хеннингсен, поднимаясь на цыпочки. — Здесь командую я! И я не потерплю русской пропагандистской литературы в лагере! Хватит разговоров! Поняли?
