Иван Новиков - Руины стреляют в упор
Особенно напряженными были вторники и пятницы — дни разгрузки тюрьмы. «Черные вороны» непрерывно курсировали между тюрьмой и Тростенцом.
Один из охранников незаметно подбросил через «глазок» камеры «Минскую газету». Заключенные с жадностью набросились на нее. Хотя газета вражеская, но, если читать ее умело, между строк, можно было многое увидеть.
Не случайно охранник подбросил именно эту газету. В ней хотя и туманно, под покровом словесной шелухи, но все же говорилось о переломе, наступившем в боях на Волге. Костя несколько раз вслух прочитал передовую статью, а потом начал читать напечатанную в газете статью Геббельса.
— Поняли, хлопцы? — блеснув глазами, спросил Костя, когда и статья Геббельса была дважды прочитана. — Видите, как изменилось положение на фронте? Недаром эта обезьяна Геббельс начал гадать о секретах русской души. Туго приходится обормоту. Нужно чем-то объяснить причины поражения фашистской армии.
Все слушали его молча, внимательно.
Уверяю вас, товарищи, — горячо продолжал Костя, — наступило начало гибели фашистской армии. Для Гитлера битва на Волге все равно что для Наполеона Бородино. Верьте мне, наша армия хоть и не так быстро, как бы нам того хотелось, но зато уверенно пойдет вперед и разгромит фашистов. Мы, наверно, не дождемся того времени, не увидим общей радости нашего народа, но я уверен, что после победы советские люди вспомнят и нашу скромную работу. Честное слово, вспомнят. Мы не напрасно отдадим свою жизнь!
Людям, замурованным в каменном мешке, эти бодрые слова — будто бальзам на душу. Пусть произносил их свой же товарищ, такой же узник, но говорил он правильно, говорил именно то, во что хотели верить и верили все. В такой тяжелый момент самое главное — сохранить уверенность, что не задаром гибнешь, что после тебя жизнь людей станет еще лучше и те, кто узнает эту лучшую жизнь, с благодарностью будут вспоминать тебя.
Вечером Костя давал концерт. Начал он с невинного «Чубчика». Охранники собрались около камеры и тоже с удовольствием слушали. Только Костя кончил, как в женской камере зазвенел тот же красивый голос, который уже не раз поддерживал Костю. В ответ Костя запел с еще большим чувством. Началось соревнование певцов.
Охранники молчали. После разгрома немцев на Волге они уже меньше зверствовали.
Своеобразный концерт оборвался неожиданно — коридор тюрьмы наполнился охранниками, послышалась стрельба. Это гестаповцы расправлялись с теми, кто готовил побег из тюрьмы. В противоположной, 85-й камере несколько раз грохнули гранаты, лихорадочно застрочил пулемет.
Сорок семь заключенных были уничтожены на месте.
С того времени тюремный режим стал совершенно невыносимым. Начались новые допросы и пытки.
Чаще всех вызывали на допрос Костю. Он писал на волю своему другу:
«Вчера весь день был на допросе. Привели в тюрьму в семь часов вечера. Допрос не кончен. Обещали сегодня вызвать еще. Ну, дело, как видно, заканчивается, и должна быть какая-нибудь развязка».
Но развязка по-прежнему не наступала. Костю пытали весь следующий день и еще один день. Из допросов было видно, что фашисты еще не все знают о подпольщиках.
— Кто входит в параллельный горком партии?
— Какой параллельный горком? Я ничего не знаю о нем, — уже искренне говорил Костя.
— Знаешь, собака, признавайся!
И снова тащили на станок, избивали резиновыми палками до потери сознания, а затем отливали водой и сажали на электрический стул.
— Говори, кто написал вот эту листовку!
Следователь показал Косте листовку, выпущенную Казаченком, Кабушкиным, Александровичем и Калейниковым.
— Откуда я могу знать, что делается там, на свободе? — ответил Костя.
— Ты все знаешь, свинья, только признаваться не хочешь. Кто такой Жан?
— Какой Жан? Не знаю я никаких французов.
— Врешь, хорошо знаешь. Он совсем не француз, а советский офицер. Помнишь, как он привел на явочную квартиру для отправки в лес группу подпольщиков?
Фройлик рассказал про случай, о котором знало совсем мало людей — Костя, Жан, Борис Рудзянко и те, кого послали в партизанский отряд. Из тех партизан никто не возвращался в город. Догадка, словно электрический ток, пронзила Костю: выдал Борис! Костя мгновенно перебрал в памяти все связанное с этим случаем: с кем, где и как встречались, что говорили. Фройлик даже повторил одну фразу, сказанную тогда Борисом. Да, об этом мог донести только Рудзянко.
Эх, снова предательство! Что ж, теперь расплачивайся, Костя, своею кровью за чрезмерную доверчивость. Но это было бы еще полбеды, если бы только своей! Сколько чудесных, отважных людей гибнет, с таким трудом налаженное дело провалилось. Нет, нельзя простить себе такой ошибки.
На вопросы следователя Костя больше не отвечал.
«Пусть бьют, — зло думал он. — Но одну ошибку я не дополню другой. Никто не заставит меня говорить. Если будет не под силу — язык себе откушу, но ничего не скажу».
И не сказал.
«Был 21-го снова весь день на допросе, — писал он другу. — Измучился, еле пришел, но допрос еще не окончился, вызовут, возможно, сегодня снова.
Миша! Я хорошо не уверен, но с Б. прекрати всякие встречи. Привет всем. Спасибо.
К. Хмелевский.
22.I.1943 г.».
Снова вызывали на допрос. Но на этот раз не били, — видимо, убедились, что битьем Костю не возьмешь. Может, он на ласку клюнет?
Фройлика будто подменили, такой он стал вежливый. Даже пригласил сесть.
— Не думай, что мы такие свирепые со всеми. Нет, мы можем быть очень, очень добрыми... Закури... — и протянул Косте толстую сигару. Другую такую же сигару сунул себе в толстые, жирные губы. Щелкнула зажигалка, похожая на пистолет, и душистый сизоватый дымок защекотал в носу.
— Кури, не бойся, не взорвется...
— Я не курю...
— Напрасно отказываешься. Я же вижу, что куришь. Смотри, какие желтые пальцы на правой руке...
— Все равно не курю.
— Ну, как хочешь, принуждать не буду. А вот дело одно предложу тебе. Напиши в газету статью о том, что отрекаешься от своей прежней деятельности.
— Я не журналист и не умею писать статьи.
— Глупости. Умеешь.
— А я говорю, не умею.
Долго продолжался спор. Костя стоял на своем.
— Ну что ты врешь, — злился Фройлик. — Так я тебе и поверил. Смотри!..
Он вытащил из ящика стола газету «Звязда» — один из номеров за 1940 год, в котором была напечатана довольно большая статья за подписью: «К. Хмелевский».
— А пишешь ты, собака, очень хорошо. У тебя могла бы получиться чудесная статья против большевиков. Наконец, мы могли бы помочь тебе.
— Я говорю, что не торгую своей совестью.
— Ах, вот в чем дело! — иронически воскликнул Фройлик. — Неужели тебе надоела жизнь? Ведь она так прекрасна и, как часто утверждают у вас, дается только один раз. Зачем же терять ее так рано? У тебя впереди большая карьера. О тебе будут писать в газетах, мы обеспечим тебя так, что ты ни в чем не будешь иметь нужды...
— Напрасно стараетесь. Ничего писать я не буду!
Когда разговор на эту тему не дал результатов, Фройлик начал допытываться, когда и где Хмелевский встречался с Жаном.
— Я уже говорил, что не знаю никакого Жана.
— Ну зачем упираться? Нам ведь известно, где и когда вы встречались и о чем говорили.
— В таком случае вы знаете обо мне больше, чем я сам о себе.
— Так ты не знаешь Жана?
Костя отрицательно покачал головой.
Красное мясистое лицо Фройлика еще больше покраснело. Стиснув зубы, гитлеровец медленно поднялся со стула, обошел стол и влепил Косте несколько оплеух. Каждую оплеуху сопровождал отборной бранью. Подскочили охранники, скрутили Косте руки и потащили в соседнюю комнату.
Если бы до войны Косте сказали, что ему придется перенести все, что выпало на его долю, и остаться живым, он не поверил бы. А вот живет — и не только живет, но и сопротивляется.
Молчание тоже может быть оружием, и Костя неплохо пользовался им. Враги не раз убеждались в своем бессилии перед волей коммуниста Хмелевского.
Его втолкнули в соседнюю комнату. Переступив порог, он остолбенел от неожиданности: на скамейке, прислонившись спиной к стене, склонив голову набок, весь синий от побоев, сидел Жан. Ноги Кости Хмелевского приросли к полу, глаза впились в изуродованное лицо человека, которого он еще несколько минут назад считал свободным орлом.
Фройлик заметил впечатление, которое произвел на Костю Жан.
— Что, теперь узнаешь?
— Нет, — быстро ответил Костя.
— А ты узнаешь? — обратился Фройлик к Жану. Тот отрицательно покачал головой.
— Подождите, узнаете!
Костю повели в тюрьму.
Недаром говорят люди: «Кабы знал, где упадешь, так бы соломки подостлал». Там, где Жан опасался, что может нарваться на гестаповцев, он умел «подостлать соломки».
