Генрих Гофман - Повести
— Да, нелегко тебе сейчас приходится. А у меня тут хорошие девушки появились. Могу познакомить, когда будешь посвободнее.
— Обязательно познакомь. Та, в Кадиевке, мне очень понравилась. Надеюсь, что и здесь они не хуже.
— Хорошо! Когда освободишься — скажешь.
Они сидели в казино вдвоем за столиком и допивали бутылку итальянского вермута. Макс Борог осушил свой стакан, причмокнул от удовольствия и сказал:
— Скоро мы будем только вспоминать итальянское вино. Историческая ось Берлин — Рим треснула по самой середине. Послушай, Леонид, здесь нас никто не слышит, и я могу сказать тебе откровенно! — Макс почти прильнул к уху Дубровского. — Союзники захватили Сицилию и высадились в Италии, в ближайшие дни итальянцы сложат оружие. Русские армии стремительно наступают в летнее время. Тебе не кажется, что это начало конца тысячелетнего рейха?
— И ты доволен?
— Конечно! Я же чех. Я на всю жизнь запомнил приказ Карла Германа Франка.
— Какой приказ?
— А вот послушай. «Предписываю в служебное и неслужебное время обязательно применять огнестрельное оружие при малейшем подозрении на оскорбительное отношение со стороны чеха либо при малейшем сопротивлении при аресте. Лучше десять чехов мертвых, чем один оскорбленный или раненый немец!»
— Знаю, Макс! Об этом ты уже говорил мне. — Дубровский огляделся по сторонам.
Поблизости никого не было, лишь за дальними столиками сидели несколько унтер-офицеров.
— Я ничего не придумал. Это действительно приказ Франка. Поэтому я ненавижу немцев и хочу, чтобы их быстрее побили. И не криви душой, ты ведь думаешь точно так же, — глухо сказал Макс Борог.
— Но германская армия еще так сильна...
— Ну ладно, хватит об этом! — предложил Макс, скрывая улыбку. — Завтра нас переводят отсюда в другое помещение. Ты знаешь об этом?
— Говорят, в какую-то школу.
Макс Борог махнул рукой.
— Был я там сегодня. Видел. Еще ничего не готово. В подвальных комнатах даже не вставлены решетки.
— Значит, перенесут переезд на пару дней.
— Вряд ли. Наше здание передается штабу армейского корпуса. А он уже прибыл и спешно выгружается на станции.
— Тогда поживем немного под открытым небом! — рассмеялся Дубровский.
Макс Борог захохотал.
Но на другой день ГФП-721 действительно перебралась в школьное здание. Встали раньше обычного, и всю первую половину дня сотрудники тайной полевой полиции занимались перевозкой имущества. А после обеда, не теряя времени, следователи приступили к допросам. На этот раз Дубровский был назначен в помощь Максу Борогу. Полицейский, доставивший Гавриленко в бывший школьный класс, засучил рукава и достал из-за голенища сапога длинный резиновый шланг. Макс Борог уселся за пишущую машинку, а Дубровский остался стоять в двух шагах от Гавриленко, который присел на краешек табуретки.
Вид его вызывал сострадание. Под левым глазом синяк с желтым отливом. Верхняя губа неестественно вздулась. Рубашка была разодрана до живота.
— Макс, это ты его так? — спросил Дубровский.
— Нет. Это еще Карл Диль. А я собираюсь его сегодня выпороть, если он по-прежнему будет дурачить мне голову. Но давай начинать. В прошлый раз он не отрицал, что заброшен в тыл германской армии для подрывной работы, и говорил, что впервые попал в Сталино. Спроси у него, подтверждает ли он это?
Дубровский перевел.
— Да, это так, — устало проговорил Гавриленко.
— А подтверждает ли он, что его настоящая фамилия Гавриленко?
— Да. Я — Гавриленко.
— А вот один местный житель, который находился с ним в камере, признал в нем Александра Шведова, проживавшего ранее в Сталино. Что он на это скажет?
Дубровский в точности перевел вопрос. Гавриленко как-то сник, но тут же поднял глаза на следователя и уверенно произнес:
— Я не видел в камере ни одного знакомого и не представляю, кто мог сказать вам такую глупость. Я не Шведов. Я — Гавриленко.
— А где вы проживали в Сталино?
— Нигде. Я недавно появился в этом городе.
— Откуда вы знаете Новикова?
— Я его впервые увидел. Он стоял на трамвайной остановке, и я спросил его, как проехать на шахту Петровского. В этот момент нас арестовали.
— И у обоих обнаружили одинаковые русские пистолеты?
— Это случайность.
— А Новиков говорит, что знает вас давно.
— Видимо, его так избивали, что он стал наговаривать и на меня, и на себя.
— Понятно. Леонид, прикажи полицаю, пусть он его выпорет.
— Макс, ты не сделаешь этого. Он и без того сильно избит.
— А что я могу? Он должен кричать, иначе за дверью услышат, как мы тут мирно беседуем. Тогда и мне перепадет от шефа. Нет уж, лучше пусть Гавриленко покричит.
Дубровский вздохнул и передал полицейскому распоряжение следователя. Тот подошел к Гавриленко, взял его за руку, подвел к стоявшей у стены парте. Потом он заставил его задрать на голову рубаху и лечь на парту животом вниз. Резиновый шланг со свистом рассек воздух и опустился на оголенное тело чуть пониже лопаток. На спине осталась багровая полоса. Но лишь слабый стон вырвался из груди Гавриленко.
— Пусти! Разве так бьют? — Дубровский подскочил к полицейскому, выхватил у него резиновый шланг. — Отойди. Вот как надо.
Он высоко поднял шланг и, казалось, с силой опустил его на спину Гавриленко. Но в самый последний момент, приседая, придержал руку и прошептал:
— Кричите же громче, черт вас возьми!
Его слова возымели действие. Гавриленко закричал во весь голос.
В этот момент дверь открылась. В комнату вошел полицайкомиссар Майснер. Макс Борог вытянулся за столом по стойке «смирно». Дубровский опустил резиновый шланг.
— Что здесь происходит? — сердито проговорил Майснер.
— Я допрашиваю этого бандита, а он молчит, господин полицайкомиссар. Этот человек отрицает почти все. Его забросили к нам в тыл, а он отказывается назвать, кто его прятал. Он не признает своего настоящего имени, скрывает, кто на него работал.
— Тогда всуньте ему шомпола в колени. Но прежде я хотел бы поговорить с ним еще раз.
— Слушаюсь! Господин полицайкомиссар, прикажете доставить его к вам?
— Нет. Я буду разговаривать с ним здесь. Господин Дубровский, скажите ему, пусть подойдет.
— Встаньте! — зло крикнул Дубровский, рванув за плечо арестованного.
Гавриленко, поеживаясь, нехотя поднялся с парты, расправил плечи.
— Подойдите к столу, — приказал Майснер. Он пристально вглядывался в невысокую, исхудавшую фигуру Гавриленко, в его заплывшее синяками лицо. — Садитесь, Гавриленко! — властно, но мягким, вкрадчивым голосом предложил он. И когда арестованный опустился на табурет, сказал: — Я надеюсь, вы понимаете, что ваша жизнь в опасности. Но все зависит от вас. Вы можете сохранить ее, если согласитесь работать с нами. Немцы — народ сентиментальный. Мы умеем прощать наших врагов.
Дубровский еле поспевал переводить.
А полицайкомиссар продолжал:
— Я предлагаю вам сотрудничество. И каковы бы ни были ваши идеалы, жизнь стоит того, чтобы поступиться ими. Мы не потребуем от вас многого. Единственное, чего мы ждем, — это обращение к народу. Вы скажете, что заблуждались и не поняли идей национал-социализма, что теперь вы осознали свои ошибки и готовы помогать немцам устанавливать новый порядок на вашей земле. Мы опубликуем ваши высказывания в местной газете и попросим вас выступить на городском митинге. Вот и все. Ну и конечно же вы назовете нам всех, кто содействовал вам в подрывной работе.
— А что будет, если я откажусь?
— Вас повесят. Глупо было бы объяснять вам, как это делается. Важно другое. Даже после вашей смерти вы все равно для русских останетесь предателем. Поверьте, мы позаботимся об этом. Ваши родственники будут уничтожены вашими же единомышленниками.
Гавриленко вопросительно посмотрел на Майснера.
— Да-да! Неужели вы думаете, что русские простят ваших родных, когда прочитают в наших газетах ваше покаянное письмо?
— Но я не напишу такого письма, — решительно проговорил Гавриленко.
— Тогда вы недооцениваете наши способности. Вы наивно думаете, что мы не в состоянии сами составить такое письмо и опубликовать его за вашей подписью. Поверьте, мы делали это уже не раз и всегда попадали в точку.
«Нет уж, на этот раз у вас ничего не выйдет, — подумал Дубровский, продолжая переводить разглагольствования полицайкомиссара Майснера. — Если только этот человек не сломится, если выстоит, я немедленно сообщу на ту сторону о его достойном поведении на допросах».
К радости Дубровского, все угрозы Майснера не возымели действия. Гавриленко не согласился сотрудничать, с немцами. Полицайкомиссар удалился ни с чем, посоветовав арестованному подумать до завтра. Вскоре Макс Борог закончил допрос, отпустил полицейского и приказал Дубровскому отвести Гавриленко в подвальную камеру.
