Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
Быстров только носом посопел, очевидно, представляя себе бурелом и мешанину в ведомостях на вооружение. И как в воду глядел.
Отрабатывая взаимодействие с полковым медицинским пунктом танкистов, Берестов прибыл туда очень вовремя – корпус продолжал двигаться вперед, катил катком, начальник ПМП развернуться даже не успел (или не захотел), и нашел его неугомонный капитан как раз там, где оказалось очень уместно – а именно в автопарке румынском, где стояло вроссыпь две сотни заснеженных грузовиков, даже еще не оприходованных. Обилие трофеев сделало мазутников щедрыми (а равно и довод о том, что при наличии автотранспорта эвакуация раненых героев с ПМП будет моментальной и безостановочной), и уже до вечера пять не самых новых, но вполне годных грузовых «Ситроена» были представлены пред ясны очи начальника медсанбата, благо зампотех танкистов к просьбе своих медиков отнесся с пониманием.
Военврач глянул на прибыток, вздохнул и неожиданно произнес:
– Больно уж все хорошо идет.
– Компенсасия. За те годы, – постарался успокоить его Берестов. Особенно горевать военврачу было некогда, потому как не одно, так другое – медсанбат, пыхтя от усердия, догонял стремительно идущие части корпуса. Разворачивался, тут же практически – сворачивался и опять догонял. Встреча в заснеженной промороженной степи своих прущих навстречу стала праздником. Все. Завязали оккупантам мешок. Теперь немцы и всякие их сателлиты были отрезаны от и так убогого из-за бездорожья зимнего снабжения.
Берестов радовался – но в меру. Он отлично знал, что немцы не боятся, в отличие от наших, окружения: и дыру к ним в котел пробьют и по воздуху снабдят. Демянск, Холм и многое другое тому было в подтверждение.
Неисправные пулеметы с грузовика сильно беспокоили его. Сам-то грузовик уже починили, и он бодро возил положенный ему медицинский груз, благо места вокруг тумбы хватало, а пулеметы все еще были нерабочие.
Поездки с шоферами дали немало – стрелкового оружия теперь хватало, нищие румыны нацыганили себе в армию всякого разного со всей Европы, потому если за ручные чешские пулеметы пришлось постучать челом, то винтовки манлихера танкисты отдавали без капли сомнения, посмеиваясь от души над жадным начштаба, а вскоре и чешских маузеров уже было некуда девать. Вот от чего капитан отбрыкался – так это от предложенных ему с усмешкой румынских Шоша. Щедрые гусеничники предложили аж полста штук. Те три французские машинки, которые он от нищеты выпросил при формировании, уже достаточно себя показали с худшей стороны. Патроны к ним уже кончились, капитан, убедившись в никчемности этого оружия, безо всяких яких извел их при стрелковой подготовке личного состава. Теперь дурацкие железяки только мешали. Сдать их обратно на склады корпуса было невозможно, естественно, что раз выклянчил – то и пользуй, если так все будут брать-сдавать, то порядка не будет никакого, мало ли у кого какие хотелки.
Кладовщик прямо посоветовал потерять нелепое и бесполезное железо при первом же авианалете врага. Вроде как пошутил, но глаза были серьезными. Совет Берестов запомнил, ему самому мертвые графы в ведомостях даром были не нужны, тем более что бестолковые Шоша гордо величались «ручными пулеметами» которые по штату вообще медсанбату не положены. И уж если получать втык от какой-нибудь высокой комиссии – так хоть за дело.
Еще не получилось ему раздобыть пушку, хотя очень хотел. Намертво в памяти остались два жестяных танка, нагло и безнаказанно расстреливающие мечущихся медиков и раненых, и нечем было панцеры остановить, хоть зубами кусай. Что-что, а отлично понятна простая вещь: к медсанбату прорвутся, скорее всего, не самые бронированные, но зато самые шустрые жестянки.
Как пехотный командир, Берестов отлично знал весь невеликий противотанковый арсенал, который имелся у пехоты РККА и, честно признаться – не радовали его ни гранаты Сердюка, которые вполне могли бахнуть сразу же при выстреле из приспособленной для этого винтовки, ни, по зрелому размышлению, ампулометы, был теперь сам рад, что не разрешил их брать военврач, ни противотанковые гранаты и бутылки с КС, которые годны для броска из окопа полного профиля, но в условиях развернутого медсанбата – самоубийство групповое. Раньше надо убить танк, чем он в расположение въедет. Вроде это могут противотанковые ружья, но они по счету идут – и только в боевые части, дефицит. У немцев они тоже есть – попадались Солотурны, когда был командиром похкоманды, но тут у румын такого нет.
А пушки были пока слишком ценным трофеем, и раздавать их направо-налево не могли захватившие их танкисты. Довелось видеть вблизи эти противотанковые пушечки, так и стояли, выстрела не сделав, в своих заснеженных орудийных ровиках – танкисты зашли по степи сзади, и артиллеристы мигом задрали лапы в гору. Шли теперь в длиннющих колоннах пленных где-то в тылу, отличаясь от немцев дурацкими высокими бараньими шапками.
Пооблизывался Берестов, но – увы. Пока медсанбат был без пушки.
Совершенно неожиданно его почин приобрел верного союзника, хотя и немного иначе рассчитывающего усилить боеспособность медсанбата. Сменился комиссар. Предыдущий, внезапно заболевший язвой желудка, убыл на лечение в тыл, причем Берестова поразило, что у этого невзрачного субъекта оказалось багажа – четыре немалых чемодана да два вещмешка. Простились с этим комиссаром медики, плохо скрывая радость, потому что был этот тип нудным, косноязычным и удивительное имел умение бесить своими выступлениями, ухитряясь даже вроде бы интересную информацию изложить так, что невыносимо хотелось спать, но при том еще долго в ушах словно бы зудело, такой особенностью обладал тонкий и неприятный голос лектора-комиссара, скрипучий и монотонный.
– Дипломатическая болезнь, – не очень осторожно обмолвился в разговоре со своим начштаба военврач второго ранга. Тут же спохватился, но начштаба только головой кивнул. Ему тоже показалось, что комиссар люто боится фронта, и когда убедился, что медсанбат хоть и тыловое учреждение, но уж больно к передовой близкое, так сразу и расхворался.
Вместо него прибыл на замену старый большевик с такими усищами, которые впору было назвать «Мечта Буденного». Берестов сначала определил его, как известный ему уже типаж комиссара – барабана, шумного, безапелляционного, вечно сующего свой нос в чужие дела. Но этот был тих, сумрачен и свои прямые обязанности хоть и выполнял в полном объеме, но словно бы спустя рукава, совсем без огонька, что несколько не вязалось с это такой бравой типической внешностью. Потухший какой-то был дед.
И совершенно
