Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы - Юлиан Семенов
– В начале тридцатых годов, – продолжала между тем Александра Лаврентьевна, – Белова отправили в Германию, в военную миссию. А он был человек невероятной храбрости, почитайте «Мятеж», это ведь – во многом – о нем. Очень дружил с Фрунзе и Кировым, поэтому Сергей Миронович и пригласил его на должность начальника Ленинградского военного округа. Он никогда ничего не держал за пазухой, говорил, что думал: «Требую, чтобы не было произвола, – телеграфировал он в девятнадцатом году, когда служил в Туркестане, – не заливайте фундамент социалистического общества кровью безвинных жертв…» Думаете, ему эти слова забыли? Сталин не умел забывать, это было против его натуры, он все помнил, все абсолютно… Так вот, в Берлине Иван Панфилович переодевался в штатское и посещал собрания национал-социалистов, слушал выступления фюреров, вождей партии, – Гитлера, Штрассера, Геббельса, Рэма… Этот массовый психоз, этот черный расизм потрясли его. Он написал в Кремль, Поскребышеву, просил передать Сталину: «Я сидел в двадцати шагах от Гитлера, когда он был на трибуне. Это – страшно. Это угроза цивилизации, начало звериной вседозволенности для вождя, который имеет право на все. Я могу попасть на его следующее выступление. Прошу санкцию на уничтожение этого злодея, который сплошь и рядом оперирует нашими лозунгами: “Все права рабочим и крестьянам, долой финансовый капитал, все на борьбу за счастливое будущее германской нации, прокладывающей путь человечеству в лучезарное завтра!”».
Сталин письмо это прочитал, пожал плечами: «Анархистские замашки», – Белова приказал отозвать в Москву; вскоре его, Сталина, личный эмиссар начал искать контакты с Гитлером и задействовал нацистский МИД, чтобы через него поначалу выйти на Геринга…
– Когда Иван Панфилович начал работать с Кировым, – продолжает Александра Лаврентьевна, – они целыми днями на границе пропадали, возвращались грязные, все в глине, ставили укрепления… Кстати, немцы с финнами так и не смогли эти укрепления преодолеть, разбились о кировско-беловскую линию обороны, а ту, что Сталин пытался делать после позорной финской кампании, разрезали, как нож – масло… Жили мы с Иваном Панфиловичем в Левашове, под Питером, кое-кто из стариков и поныне это место называет «Беловской дачей»… Как-то раз Белов говорит: «Знаешь, освободился дом рядом с Сергеем Мироновичем, приглашает нас перебраться». Я, понятно, обрадовалась: быть рядом с Кировым! Начала собирать вещи, как вдруг Белов говорит: «Не надо. Останемся здесь». – «Почему?» – «Не надо», – повторил он, а лицо – серое, глаза больные, замученные… И было это, если не изменяет память, после первого задержания Николаева, когда его отпустили – с оружием…
Именно в те дни Белов заторопился в Москву, в Наркомат обороны, к кому – не знаю. А когда возвращался, опоздал на поезд, догонял последний вагон по перрону, вспрыгнул, но заметил, как из кармана шинели выпала записная книжка. Дернул стоп-кран, книжку подобрал и – вновь в вагон. А тут паника: остановка «Красной стрелы» была ЧП, об этом немедленно сообщали Сталину – с тех еще пор, как Луначарский попросил задержать отправление на несколько минут, его жена опаздывала… Анатолию Васильевичу за это вроде бы выговор вкатили, Сталин такое не прощал – сам-то в своем поезде разъезжал, вне всех и всяческих расписаний… Прибежал начальник состава, накинулся на проводника: «Кто сорвал стоп-кран?!» Все молчат, растерянные. «Под суд пойдешь! В тюрьму упрячу!» Тут Иван Панфилович и сказал: «Не надо никого в тюрьму прятать. Стоп-кран сорвал я…» А назавтра Сталин сказал Ворошилову: «Этот Пугачев еще и не то когда-нибудь сделает…»
…Помню, как в Москве уже – Ивана Панфиловича перевели начальником МВО – он рассказывал мне во время прогулки: «Знаешь, мне даже какую-то радость доставляет грохотать сапогами по металлическим лестницам Кремля – сталинские охранники за пистолеты хватаются, каков поп, таков приход». А еще, помню, он долго-долго сидел над книгой «Гражданская война, 1918–1921», выпущенной ГИЗом в 1930 году, и лицо его было скорбным, порою растерянным даже…
Третий том этой книги вышел под редакцией А. Бубнова, бывшего главкома С.С. Каменева, М.Н. Тухачевского и Р.П. Эйдемана. Книга эта – трагический документ, воистину. Например, тщательно разобранная – с военной точки зрения – Орловская операция Красной Армии в 1919 году перечеркивается втиснутым петитом сноски: «Труд был сверстан, когда появилась работа К.Е. Ворошилова “Сталин и Красная Армия”, ГИЗ, 1929 год (то есть немедленно после высылки из страны первого Председателя Реввоенсовета республики и наркома обороны Л. Троцкого). В книге (Ворошилова. – Ю. С.) дается ряд новых данных…»
Приводится там и письмо Сталина, отправленное с юга Владимиру Ильичу. Заканчивается оно следующими словами: «Без этого моя работа на южфронте становится бессмысленной, преступной, ненужной, что дает мне право или, вернее, обязывает меня уйти куда угодно, хоть к черту, только не оставаться на южфронте. Ваш Сталин».
Итак, запомним: атака на историю гражданской войны началась в 1929 году.
Но Бубнов, Тухачевский, Каменев и Эйдеман не могли и не хотели фальсифицировать историю. Ограничившись приведением сталинского письма и отрывков из книги Ворошилова, они продолжали следовать канве правды. Более того, они резко ударили Сталина – понятно, не называя его – при разборе польской кампании, когда войска Пилсудского захватили Киев, подписав договор с Симоном Петлюрой, и для борьбы с ним было создано два фронта – Западный, который возглавлял Тухачевский, и Юго-Западный, во главе которого был Егоров, а членом Военного совета – Сталин. Тухачевский рвался к Висленскому рубежу, а Егоров и Сталин повернули свои войска на Львов. Примечательно замечание авторов книги: «Согласно директиве (командующего Юго-Западным фронтом Егорова и Сталина. – Ю. С.), непосредственное содействие Западному фронту возлагалось лишь на численно слабую 12-ю армию…» В ряде книг той поры приводятся свидетельства неподчинения Егоровым, Сталиным и командиром Первой Конной Буденным плану Главкома Каменева о переброске конницы на помощь Западному фронту.
Буденный утверждал: «Переброску Первой Конной от Львова… нужно рассматривать как предсмертную конвульсию команзапфронта (Тухачевского. – Ю. С.). Директива командующего Западным фронтом о переброске… запоздала… Если бы командование Запфронтом не нервировало без нужды своими директивами о переброске конной армии, то… падение Львова было бы обеспеченным…»
Как Тухачевский комментирует нервическое заключение своего оппонента? Он бесстрашно и открыто критикует себя: «Укажем и на те ошибки, которые следует отнести к командзапу (Тухачевскому. – Ю. С.). Командование Западным фронтом должно было дать еще более решительный бой в пользу своевременной подтяжки Первой Конной – даже тогда, когда Конармия еще не была ему передана. От его требовательности и настойчивости зависело, безусловно, очень многое. И вот этого в самый решительный момент операции командованием Западного фронта проявлено не было…»
(Примечательно: в тайных параграфах пакта «Риббентроп – Молотов» Сталин свел свои счеты
