Илья Вергасов - Крымские тетради
Достаточно врагу подняться на любую точку с берега — дорога наша перерезана. Уйти некуда. Вправо и влево головокружительные пропасти, впереди… враг, позади… тоже враг.
Вот что значит покинуть район!
Но это не все. А вдруг ураган? Тогда те, что сейчас на ногах, могут оказаться на носилках или еще хуже — без дыхания на ледяной яйле.
И еще одна важнейшая проблема — вечная и неразрешимая пока — питание.
Тщательно прикинули свои возможности: паек надо срезать до минимума. Даже не срезать, а почти прекратить выдавать его тем, кто не дежурит, не идет в разведку или в засаду… Голодная норма в самом штабе. Сам как-то переношу голод. Не знаю почему, может, потому, что в детстве часто недоедал, а то и просто голодал.
В штаб приходит Кузьма Калашников. Он никогда сразу не высказывает свои думы, обычно начинает издалека. И на этот раз не изменяет себе.
— Черников охрану поубавил. Как бы не прозевать.
— Правильно сделал, — говорю я, отлично зная, что Кузьма Калашников не за этим пришел.
Калашников нахлобучил шапку на самые брови. Выждал, а потом сразу же:
— В Маркуре харчишек можно поджиться.
— А точнее?
— Дед расскажет.
Шустрый лесник тут как тут. Он только что пришел из разведки, встречался с маркуровскими ребятами.
Немцы организуют в селе усиленную комендатуру. А начали с того, что навезли продуктов: ребята наши выследили.
Молодежная группа — наше второе зрение, но что-то оно в последнее время стало притупляться. Данные вроде и обильные, а приглядишься к ним как вода сквозь пальцы.
Комиссар говорит: «Унюхал Генберг что-то».
Но продукты! Ведь они нужны как воздух, без них и думать нельзя о походе по яйле в заповедник.
Решили так: сегодня же ночью ворваться в Маркур, опустошить продбазу, а всех наших маркуровских помощников взять в отряд.
Тихо вошли в село, даже собак не потревожили. Нас встретили три хлопчика и задворками повели в нужную сторону.
Вот цель! Черников с пятью партизанами перескочил через забор и… напоролся на пулеметную очередь. Со всех сторон затрещали автоматы, двух наших срезали наповал.
Стрельба сгущалась, причем инициатива оказалась в руках врага. Кравченко с трудом пробился к своим ребятам, но… внук знакомой женщины лежал на пороге ее дома с пробитым черепом.
Несолоно хлебавши вернулись в лагерь.
Кто-то выдал ребят. Кто же?
С дотошной придирчивостью Иваненко допрашивал Мамута Камлиева попутчика Кравченко.
Камлиев не трус, много раз бывал в переделках. Никаких подозрений.
Иваненко был упорен.
— Пора кончать, — наконец посоветовал ему Домнин.
— Очевидно, придется. Однако позвольте покопаться в повадках Кравченко?
— Выясни, конечно, но не копайся.
Дед любил балагурить, но в деле он был всегда серьезен, и дотошность Иваненко вывела его из себя.
— Шо ты из мэнэ юду-искариота хочешь робыть, га?
— Молодежная группа вся знала о наших планах?
— А як же! Воны ж нас поклыкалы.
— Вы не имели права всем сообщать о нашем нападении. Только старший должен был знать.
— Хлопцы там наши.
— Ясно. Выболтал планы, а теперь удивляемся провалу. Вы арестованы, Кравченко.
Больно ретив был начальник штаба.
Комиссар решительно приказал:
— Отпусти деда.
— Как же так? Мы порядка не наведем, если такое прощать, разволновался начальник штаба.
— Отпусти, — коротко приказал и я. — Вернуть оружие.
— Вот спасибочки. — Дед на радостях выскочил из землянки.
Иваненко обиделся и вышел.
Домнин посмотрел на меня.
— Что ты думаешь?
— Странно, почему он на этот раз ретив?
— Чувствует наше недоверие, вот и выслуживается. От штаба надо его сейчас же отстранить.
На рассвете началась пурга. Такая кутерьма поднялась — ни зги не видать! Продувало насквозь. И за скалой не скроешься. Приткнешься к ней — и всем телом чувствуешь ледяное завихрение.
Осталось два мешка муки.
Третьи сутки ветер. Намело сугробы — горы Гималайские!
Как сквозь землю провалился Терлецкий. Сколько дней прошло! Мы с ним уговаривались: попадет он в Севастополь и тут же попросит послать самолет в район Чайного домика. Мы дадим сигнал, обнаружим себя.
Но небо слепое. Была, правда, одна звездная ночь, но никаких самолетов над нами не появлялось.
Наконец тучи рассеялись. Ослепительно забелели горы.
Надо найти выход из создавшегося положения. Меня, в частности, начинает интересовать Юсуповский дворец в Коккозах. Я поглядываю на него в восьмикратный бинокль, изучаю подступы, пути отхода. Интересно. Положим, Севастопольский отряд Зинченко сосредоточится у подножия горы Бойко, по дну ущелья навалится прямо на дворец. Я с Балаклавским отрядом появлюсь со стороны яйлы, Калашникова снова пошлем на отвлечение. Пусть нашумит где-нибудь у Фоти-Сала.
Убеждаемся: во дворце большой продовольственный склад. Охрана рядовая. Немцы даже не подумают, что у партизан может возникнуть такой отчаянный план.
Комиссар еще не высказал своего мнения. Приглядывается, прислушивается, часами стоит на вершине Орлиного Залета, не спускает глаз с дворца, с долины.
А я решаю: сбор — в 16 часов 30 минут. Марш — в 17.00.
В 12 часов пришел связной от Мокроусова. Командующий одобрял наши действия, но приказывал срочно покинуть севастопольские леса. Видимо, командование партизанским движением решило обезопасить нас. Позже я узнал: Мокроусов получил информацию из Симферополя, в которой было точно обозначено: в первых числах марта против нас начнется крупная карательная экспедиция.
Часовая стрелка подходит к четырем тридцати, я набрасываю на плечо вещевой мешок. Не отстает и комиссар.
Замешкался Красников — наш казначей.
— Командиров ко мне!
Отрядные у штаба докладывают о готовности к выходу, Но среди них нет Митрофана Зинченко.
— Где командир севастопольцев?
Ответить не успевают, появляется из-за кизильника Митрофан Зинченко. Он подходит, встревоженно, тихо докладывает:
— Из Коккоз немцы!
По спине пробежал холодок.
— Тревога! Занять боевые позиции.
Беззвучное движение, только шелест кизильника.
Бегу к Черникову — у него станковые пулеметы.
Серия ракет в нашу сторону и стрельба. Шквал огня прошелся ниже лагеря.
— Алешка! — кричу я.
— Норма, товарищ командир. — Черников плотнее прижимается к земле и не спеша берет на прицел косогор, что-то шепча при этом второму номеру.
Тот подтягивает коробки с лентами и зачем-то снимает шапку-ушанку.
До двухсот немцев на косогоре.
Два наших станковых пулемета бьют кинжальным огнем. Мы видим, как падают убитые и раненые, несутся крики команды.
Я бегу к штабу, сталкиваюсь с каким-то… немцем с глазу на глаз. Вдруг он бросает винтовку и ошалело кидается прочь, Я вытащил пистолет, но поздно — стрелять было не по кому.
Молниеносное нападение молниеносно отбито. Пока «ничья». А что будет дальше?
У нас двое раненых. Мы обнаружили на косогоре семнадцать немецких трупов, подобрали кое-какие трофеи.
Безнадежно сорвана операция. Неужели среди нас есть предатель? Кто предупредил немцев?
Кто знал о Юсуповской операции? Многие. В штабе — я, комиссар и начальник особого отдела Коханчик, верный товарищ. Знали командиры и комиссары отрядов, связные, те, что были на пике Орлиного Залета, откуда мы изучали подступы к дворцу.
Кто отлучался из партизанского лагеря?
Их трое — дед Кравченко, Бекир Османов и Мамут Камлиев.
Кто таков Бекир Османов? Известный на всю Коккозскую долину специалист — табаковод и виноградарь, человек уважаемый. Он опытный ходок, часто бывает в штабе Четвертого района — там я с ним и познакомился.
Вызываем Камлиева.
— Еще раз повторите данные вашей разведки.
Камлиев спокоен, уравновешен, отвечает с готовностью:
— В Коккозах было около двухсот пятидесяти немцев и полицаев, утром прибыла туда одна машина, забрала двух коров и уехала. В ближайшем селе Фоти-Сала гарнизон до тысячи человек, но вооружены слабо, ни минометов, ни пушек нет.
— Откуда у вас такие точные данные?
— Мы зашли к знакомому кузнецу. Он сообщил.
— Вы ему ничего не говорили?
Камлиев обиделся и пожал плечами.
— А вы давно знакомы с этим кузнецом?
— Еще с детства.
Домнин вдруг оборвал допрос:
— Хорошо, идите. Позовите Османова и Кравченко.
Камлиев ушел.
Домнин стал сомневаться:
— Понимаешь, все у него без сучка и задоринки. Дед потрепаться любит факт, Османов не с охотой на пост становится, бывает, что и с командиром поторгуется. А этот во всем правильный.
— Правильный, — значит, плохой? — подает голос Коханчик. — Что-то новое…
— Человек есть человек. Он не натянутая струна, звенящая одной нотой. Короче, Мамут вызывает у меня сомнение, — заключил Домнин. — Бекиров, например, не знал о первом выходе Маркина, а Мамут сопровождал его до определенного места — раз. Правда, и дед был рядом. Деду верю, как себе. Мамут ходил в Маркур — два. Все как-то в одну точку сходится.
